Илья Наумов
Трепет
Действительно, чего только в мире нет, раз он просторен и пуст.
Андрей Платонов «Усомнившийся Макар»
And I miss you
(Like the deserts miss the rain)1
Everything But The Girl «Missing»
1.
Город дождался Федора, но не соскучился. Воздух тауна оказался тяжелым и пахучим. Поезд захлопнулся и угрохотал. За билетной кабинкой роились маршрутки цвета расплавленного сыра; их водители тоже чем-то напоминали расплавленный сыр, а Федор, отрицавший саму возможность плацкартной трапезы, не ел уже приблизительно двенадцать часов. Однако он отказался от услуг газелистов и, сочинив из своего возвращения повод пошиковать, выудил из воспоминаний номер самого приличного по тем временам такси, и даже дозвонился, и осознал, что первым человеком, с которым он здесь заговорит спустя восемь лет, станет Алишер из бордового Хюндая, что, в общем-то, наверное, ничего. Пошевелив подслипшимися извилинами, Федор пришел к выводу, что на эту роль у него не было лучших кандидатур.
Ему захотелось придумать из поездки по городу машину времени. Место отчаянно подходящее: те же испачканные облака, тот же потрескавшийся асфальт, коренастые полужилые дома а вывески Ну да, где-то есть новые, не пропитанные воспоминаниями вывески. Полиэтиленово-синий гипермаркет «Европейский» родился и вырос уже без него. Без него в универмаге на Васнецова вылупился «Бургер Кинг». Федору за ближайшими бургерами доводилось ехать триста километров. Три часа пути такие невыносимые, пока не попробуешь столичных на работу и назад.
По бокам от вывесок те же по-своему изуродованные ДК. Сухие фонтаны. Дымка уже успевшей налипнуть на зубы рыжей пыли. И это сквозь затонированный Хюндай. В машине у Алишера была магнитола с портом USB, и некоторое время Федор нагнетал просьбу подсоединить свой смартфон, но в итоге так и не решился. Внутри головы он на полной громкости прогнал пару песен группы Винтаж и самую хитовую у Рефлекса. Параллельно с этим пытался выяснить, насколько сильно изменились здешние жители, но даже сквозь чокеры-спиннеры и эирподсы ему настойчиво мерещилась затасканная цитата Нельсона Манделы. Все-таки он нарочно возвращался назад, и это касалось не только пространства. Люди должны были остаться прежними, как фасад Белого дома или памятник Ленину на Комсе, за которым, правда, выскочила обновленная картонно-бежевая коробка драмтеатра.
По Алишеру трудно было судить он был обычный, классический Алишер, к сожалению, а, скорее всего, к счастью, немногословный, смуглый и круглый, если говорить о лице. На руке у него были часы, бликующие золотом, а на туловище серое поло претендовавшее на бренд. Пахло в машине сладко и горячо, а Федор отвернулся и склабился, смакуя подобное сочетание эпитетов. Федор боялся старых запахов: ему все казалось, что, наглотавшись воздуха простуд и сквозняков, он задохнется в смраде малой родины и будет очень долго и не факт, что успешно, привыкать к старым новым ароматам. Однако дыхательный аппарат не забыл о том, как фильтровать выхлопы раскуроченных комбинатов, не производивших уже, кажется, ничего, кроме сепии облаков. У Елшанки, естественно, будет вонять прокисшей водой, а в остальном вполне себе кислород.
Город дождался Федора и завалил его ощущениями и мыслями, которые тяжело было уместить в такси, при всем желании водителя не способное еще сильнее растянуть в общем-то пеший маршрут до его старой новой квартиры. Кое-что Федор успел разглядеть еще до того, как выплатил Алишеру триста и вынужденные двести на чай. Например, со двора утащили качели смертоносный аттракцион из детства, который решили не вкапывать в землю, в результате чего раскачивалось не только сиденье, а вся конструкция целиком. Бабушка запрещала Федору кататься на них вплоть до выпускного она думала, что это самая опасная штука во дворе, хотя Федор очень быстро выучил, что намного страшнее качелей примолкнувший скутер Саньки Игнатьева. Его наличие здесь означало, что Санька Игнатьев рядом, и лучше бы на время спрятаться со двора, иначе можно остаться без телефона или, если повезет, просто испытать унижение, глупо мыча, пока Санька будет оплевывать тебя феней, толкая по плечам и замахиваясь то так, то этак. Из всех уроков, заданных на дом, Федор все никак не мог выучить правильные ответы на быковство, о чем он вечно жалел, когда после очередного рандеву потихоньку капал дома на простыню с Губкой Бобом.
Прошло восемь лет, а Федор завис и помрачнел, натолкнувшись в памяти на эпизоды общения с Санькой, и спохватился, только когда Алишер начал уже специально сопеть, что при солидном бакшише можно было счесть за наглость. Извинился, тем не менее, Федор, он же ошалело вывалился из машины и, передумав еще подышать и осмотреться, поторопился в сторону подъезда, около которого, к счастью, не было знакомых, да и незнакомых тоже пока не нашлось.
Федора можно было понять, ведь с самого прибытия в город он находился в плену чуть ли не восторженной ностальгии, от которой отскакивали пластиковыми пульками не самые приятные физические ощущения, а также гости из настоящего, мешавшие безупречно воссоздать в голове атмосферу сказочных нулевых. Однако у города и на этот раз отыскалось орудие, способное менее чем за час пробить накопленную годами эмоциональную броню. У третьего подъезда старого нового дома не было знакомых да и не знакомых Федору людей. Старая лавочка без спинки, две поколотые ступеньки и палисадник сорняков. К оградке палисадника простеньким велосипедным замком прикован потертый, но все еще пугающе черный скутер Саньки Игнатьева. Федор узнал его, потому что он только что его вспоминал. Или, может быть, наоборот.
2.
Федор захлопнул входную дверь и решил больше никогда никуда не выходить. Голова стала ватная этим материалом он решил наскоро заполнить череп, чтобы хмурые мысли не сочились по всему организму, парализуя конечности и расшатывая пульс. Не помогло. Пришлось сначала присесть и глубоко дышать, параллельно осматривая комнату, в которой за эти годы практически ничего не произошло. Подумать только, он уезжал отсюда, когда вышла тринадцатая фифа. Когда телефоном еще не оплачивали покупки в продуктовом и машины еще не брали на прокат. А в комнате ничего не произошло. Даже в тумбе под телевизором по-прежнему его и дедовы VHS. Вперемешку с дисками, которые вроде бы тоже теперь архаизм. Федор высыпал кассеты и залип. Попробовал соотнести персонажей Черепашек с героями Бригады. Затем наскоро запихал кассеты обратно и пошел на кухню хотя бы заварить себе чай. В холодильнике ждала разумная пустота он бы точно расстроился, если бы пришлось выскребать оттуда страшные запахи, наподобие тех, что источал их общажный рефрижератор в том самом августе, когда Федор бросил здесь тринадцатую фифу с недоигранной карьерой за Боруссию. Позже можно будет выйти за едой в Магнит, плесенью прилавков просочившийся между колоннами бывшего дома культуры. В интернетах от этого шалели, друзья скидывали одинаковые посты с фотографиями и остротами, а Федор обычно пожимал плечами и нехотя отшучивался, мол, какая культура, такой у нее и дом. Культура без определенного места жительства.
Обдуваясь крепким чаем без сладкого с перерывами на экскурсии по комнатам, Федор шевелил собою весь день, до тех пор, пока не стемнело, но все-таки никуда не двигался. Город обменял скутер у подъезда на сумерки, Федор попытался вздохнуть с облегчением, но получилось наигранно Санька все равно может материализоваться, где угодно и когда, да и не в нем одном крылась причина одолевшей Федора апатии. Быть может, Санька его даже не узнает. А вот узнает ли сам Федор город, который, как говорится, до слез? Утренняя уверенность подтаяла, выставив напоказ неумолимое скольжение времени. По крайней мере дома все, как всегда, и этого локального счастья хватит на сегодняшний день.
В какой-то момент у Федора раззуделся живот, но он уже давно выучил, что в подобной ситуации можно просто провалиться поспать, причем сон на обессилевший и изголодавшийся организм обычно ловится сочный и интригующий. Такой он и посмотрел, и, когда проснулся, долго еще лежал, с трудом соображая, где у него, в конце концов, грезы, а где реальность, и обязательно ли все должно быть именно так, а не наоборот. Пресловутое время потихоньку потрескивало в направлении к двум, и Федор встал только для того, чтобы раздеться и скинуть все мягкие игрушки с дивана, на котором он спал. Уже лежа под пледом, он пощелкал телевизор, обедневший на неоплаченные пакеты кабельного, и самостоятельно транслировал на экран несколько воспоминаний о том, как примерно в это же время он тайком включал всякие каналы и смотрел всякое такое. Спустя пятнадцать минут Федор запихнул купленный за часовую остановку в облцентре смартфон под середину подушки, снова укутался в плед, повернулся лицом к стене и, что-то пошептав о сохранности и спасении, отправился искать еще один лакомый симулякр собственного бытия.
3.
Рано или поздно приходится ерзать, а потом еще и просыпаться насовсем. Впрочем, в первое утро после возвращения, Федор даже не проматерился, после того как понял, что с ним произошло. Квартиру обрызгало солнцем, и вместе с прохладной водой из крана полился тупой оптимизм. Это лучше ржавчины, посвистывавшей накануне. Но, пожалуй, менее обоснованно.
Федор планировал вернуться к жизни, но не придумал, с чего начать. Рынок труда в городе практически совпадал с продовольственным, а у тех, кто не желал покупать-продавать или воровать, в последнее время закончились и заводы. Покряхтел и шлепнулся машиностроительный, потерялся во времени тракторный, продолжал распылять рыжую дичь, но при этом перестал впускать и по-человечески выпускать рабочих никелевый комбинат. Федору, казалось бы, нет дела, однако в сферах почище да поизвилистее ситуация обстояла еще хуже, потому что какой уж на этом безрыбье мог рассыпаться перламутр?
Когда он учился в десятом классе, преподаватель языковой школы «Clever», на эмблеме которой, как ни странно, был действительно изображен клевер, попросил Федора заменить его на одном из занятий, которое сам Павел Максимович не смог провести ввиду внезапной болезни. До сей поры неизвестно, был ли это осознанный шаг учителя или его похмельно-спонтанный прикол, но Федор действительно подготовил урок и провел его для оболдуя на три-четыре класса помладше, даже не задумавшись о том, что родители подопытного в начале месяца вложили чуть ли не треть зарплаты в свободный разговорный английский своей единственной надежды на этом далеко уже не белом свете. Федор читал незнакомые слова по наитию, а, споткнувшись об их перевод, выдумывал что-то наиболее логичное и похожее по звучанию, чем грешил и Павел Максимович, предлагавший также иногда самостоятельно поработать со словарем, якобы, для развития каких-то там навыков.
Школа «Clever» все еще существовала, а на ее сайте педагогов пытались наскрести и намести, не предъявляя сверхъестественных требований. Федор на всякий случай бросил галочку в отсек вариантов и переключился на поиск частников, с которых в столицах всегда можно было насобирать побольше, да еще и в удобные часы. Осточертелый пустой чай закончился быстрее, чем он обнаружил первого кандидата, но это вряд ли удивило Федора, помнившего, где ему теперь выживать по собственной воле. Пританцовывая под колонку, которая призывала не грустить, не скучать, а еще не верить и не обещать, он собрался на первую настоящую вылазку в город. В первой столице потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к прогулкам после одиннадцати и вообще к спокойному пребыванию на улице. Теперь, видимо, следовало отвыкать обратно, особенно с его гардеробом имени достатка и недостаточно грубых, маскулинных цветов.
Федор все утро заглядывал наружу и успел оценить обстановку: во дворе было спокойно, однако он решил оставить карточку дома, ограничившись скромными трехзначными купюрами, которые не вызвали бы интереса у наполовину выдуманных им самим персонажей, вприсядку обитавших на крылечке ближайшего продуктового. Того, что с балюстрадами. Наушники Федор тоже почему-то захотел оставить на столе, по-видимому, приготовившись наслаждаться звуками города, в свое время существенно повлиявшего на содержимое его плейлиста. На площадку Федор вывалился небрежно, примеряя статус хозяина этого места, но вскоре ему довелось шарахнуться и узнать о том, что незнакомые соседи сверху завели себе исполинскую псину. Следующие два этажа он спускался, уже съежившись, и на крыльцо выбрался в единственном агрегатном состоянии, приемлемом во вселенной, которую ему предстояло перепознать.
4.
Вика жила в серой девятиэтажке сбоку от Универмага, Платон около парка Строителей, а Лев Сергеевич с Лизкой наоборот, практически напротив рынка на Тбилисской, но Федору долгое время было все равно, потому что город для него начинался не там, а у цветного дома на Краматорской, в одну из однушек которого его принесли еще неопознанным объектом и положили произрастать. Федор долго и лениво выползал из младенчества, до конца с этой задачей так и не справился, зато решил, что можно будет попытать счастье и закинуть полвзгляда в квартиру, если вдруг он осмелится позвонить и если вдруг кто откроет. Квартира, в которой все начиналось. Федор так и не поинтересовался у родителей, кому ее продали и уж тем более за сколько в восемь лет дом, из которого они вместе со всеми вещами съехали к бабушке, просто исчез, а потом появился новый, трехкомнатный и уже до конца. Старый, оказывается, все это время был здесь.
Вика жила ближе всех в детстве Федор с отцом ходили до универмага минут за пятнадцать, а вот сбоку от него всегда стояла девятиэтажка, которая была узкая и оттого чересчур устремленная вверх, слишком страшная и почему-то вечно безлюдная без света в окнах и вообще какой-нибудь суеты. Вика жила на восьмом, но Федору еще некоторое время было все равно. Прошел месяц с момента его возвращения, и в ящик продолжали ссыпаться остатки спама из жизни побольше, как вдруг туда затесался первый запрос на занятия за авторством Виктории, искавшей в городе носителя испанского языка и, видимо, обладавшей весьма неординарным чувством юмора. Испанский аналог имени Федора звучит как Теодоро, однако исключительно фатальные показатели актерского мастерства не позволяли ему всерьез задуматься о возможности такого притворства. Федор не ответил на запрос, и корил себя за это, потому что находил в данном поступке больше трусости, нежели здравомыслия. Слава богу, у Виктории был телефон, и она сама позвонила преподавателю, не дожидаясь подвигов от своего чистокровного маэстро.
Когда Федору было восемь лет, его родители предчувствовали приближающееся пополнение, и отыскали большую квартиру на Московской, в которой у Федора случилось все, чего не приключилось на Краматорской. На Московской жилось хорошо, а Краматорская ему все-таки иногда снилась, пускай и не в самых теплых тонах каждый такой видеоклип доводил до тахикардии, а в голове наутро оставалась загадка, вечно отвлекавшая от уроков, а затем еще и от работы. Вселенная Федора громоздилась на цветном доме с улицы Краматорской, а теперь он уже был практически однотонный и то ли надуманно, то ли взаправду зловещий: дверь в подъезд оказалась распахнута, но Федор стоял у порога и прирастал к внешней среде, больше всего опасаясь чересчур глубоко окунуться в фантастически-ностальгический триллер хотя бы одним из органов чувств. Там, внутри, кто-то был. И даже, наверное, в их однушке. Из подъезда тянуло прохладой, и это уж совсем деморализовало Федора, так и не выдержавшего столкновения с истоком первой жизни, и оттого будто пообещавшего самому себе скорее отыскать новую стартовую позицию.