Мария Турдиева
Путь палача
1 глава
С самого детства я жил во сне как в другой жизни. Каждый сон посвящался моей второй личности. В очередной раз засыпая, я думал о том, что на этот раз покажет мне сон? Какой кровью я снова измажусь? Как я на этот раз согрешу? И если выдавалась возможность не спать я старался не спать. Изо всех сил. Серьёзно.
Я боялся. Страх, похожий на дикого зверя, схватывал за горло. Во сне я перевоплощался в совсем другого человека, у которого иные цели и желания. Его восприятие мира было более мрачным, суровым. И чувства ощущались так, как будто сердце окаменело за множество лет.
Я опасался спать. Но я не мог избежать сковывающих снов.
Мне снова приходилось погружаться в самые потаённые места в своём подсознании, где так рьяно мысли издевались надо мной. Реальность сна захватывала и каждый раз обманывала. Иногда я даже забывал о том, что я сплю. В серости сгущающихся красок возникали мрачные картины и сюжет. Как и всё остальное в царстве Морфея, я тоже являлся настолько призрачным существом, что порой не замечал самого себя в основном, обращал внимание только на происходящее вокруг. Я наблюдал за теми людьми, что разговаривали со мной. Когда им что-то нужно было от меня, они меня замечали. А в остальное время, без взаимодействий со мной, я становился невидимым духом.
Я не разговаривал с людьми. Не потому, что не переваривал их, а потому, что не мог. Во сне я был немой. Некогда в одном из сновидений у меня отрезали язык. Но когда и при каких обстоятельствах это произошло, мне неизвестно. Память превратила это событие в туманный и сокрытый клубок.
Когда я становился «им», я понимал многие вещи, которые когда-то происходили в «его» жизни и не ощущал ни стыда, ни сожаления, ни горечи от проделанных ужасный вещей.
«Он» это я. Я понимал это чётко, но в реальной жизни не мог принять факта. Всеми фибрами своей души отторгал «личность» из сна.
В царстве Морфея меня называли тенью. Потому что умел скрываться и оставаться незамеченным, вне зависимости от того, я пребывал с кем-то наедине или утопал в толпе. При любых обстоятельствах я мог входить в такое состояние скрытности, что порой сам забывал о собственном существовании. Но кто и зачем меня этому научил?
Меня называли молнией. Я ловко появлялся в необходимых мне местах и тратил минимум времени. Любой мой приход оказывался неожиданностью. Никакой системы. Только хаотичное мышление и нелогичное выстраивание планов.
Меня опасались только те, кто знал меня в лицо и понимал, с чем связана моя деятельность. Но в неимоверном ужасе от меня содрогались те, кто не представлял, как я выглядел, но был уверен, что я существую.
Пожалуй, только «существованием» и можно назвать мою жизнь во сне. В реальности, просыпаясь, я подвергался самому настоящему кошмару при мысли о второй личности. Я отказывался понимать мотивы того, что я совершал. И старался забывать эти действия.
Правитель Тасмагонии, Аллен Уокер, практически руководил мной и моей жизнь. Моя жизнь зависела от него приказов. Он поручал мне задания я их выполнял. В этом и состоял сам смысл жизни. Да и вообще смысл моего существования состоял только в том, что он давал мне очередной листок с именем человека, жизнь которого сразу же начинала зависеть только от меня.
И сегодня я вновь получаю приказ.
Только два имени. Я уже знаю, как они выглядят и чем живут. В голове точно прорисована карта маршрута, я выудил ото всюду информацию.
Два имени. Листок размером А5, я сминаю его уголки и наслаждаюсь звуком трескающейся бумаги. Чёрт. Самый настоящий экстаз. Вглядываюсь в изученный почерк, в безобразные линии, насколько безобразен и написавший. Я здесь, я в этих буквах между ними или над. Расплёскиваюсь сознанием по шершавой поверхности, пальцами глажу бумагу, с восторгом сминаю её. Я слышу каждую деталь, что лопается, рвётся и попадаю в такое состояние трепета и чувственности, что на время забываю и о чём-то говорящем Аллене и о рядом проходящих людях.
Я знаю эти имена не понаслышке. Мало того, я знаком с ними лично. Но воспоминания стёрты и даже на уровне чувств во мне ничего не ёкает, не колет. Я знаю их! Но помнят ли они меня?
Незаметно пролетает тот путь, который я преодолеваю. Я ориентируюсь в пространстве так, словно с рождения слеп и уже интуитивно ощущаю всех присутствующих, все вещи, как они расположены, на расстоянии. Вибрацией по кончикам пальцев: я знаю, что будет дальше. Поэтому меня никогда не волнует, что в городе могут произойти волнения и вспышки революции. Бунтарские выходки, которые так или иначе случаются каждые 2 недели, как по сценарию. А инициаторы подобных бунтов, как следствие, всегда внезапно исчезают. Удивительно, правда?
Я предстаю перед ветхим домом, расположенном в селе Тогант, и пытаюсь вспомнить, видел ли я его когда-то, был ли я здесь? Подходя к загнившей калитке, я вспоминаю свои ощущения, но сознание не раскрывает мне правды. Я абсолютно уверен если меня здесь никогда и не было, я знаком с людьми, которым этот кусок земли принадлежит.
Опускаю плечи, забираюсь головой в капюшон, стараюсь выглядеть жалким. Медленными шагами, будто боль в ноге сковывает пол тела, дохожу до старой изувеченной двери и робко стучу по ней кулаком.
Минутная суета. Передо мной старый костлявый мужичок, на вид лет под 75. Щёки впали, точнее сказать, провалились. Глаза обесцветились, будто всю жизнь только и смотрели на бледное голубое небо.
Чем обязан, молодой человек?
Голос врезается в ухо как ястреб, налетевший на добычу. Я искривляю лицо и прячу глаза, скрывая своё смятение.
С вами что случилось? выплывает резко из дверного проёма старая женщина, выглядевшая немного моложе и светлее, чем её супруг.
Я указываю на свои губы и скрещиваю руки в знак того, что я нем. Несколько секунд они вглядываются в меня и анализируют на предмет, можно ли мне доверять. А я всего лишь показываю, что мне бы только стакан воды и всё.
Ну что, не видишь, что человек измучился жаждой? Пропусти его, не злые же мы люди.
Недоверчиво мужчина раскрывает передо мной дверь:
Проходи, раз нужна помощь. Меня звать, если что, Айзек, а супругу мою Дженнис.
Я усаживаюсь за стол под рассуждения Айзека и уже оцениваю пространство, расположение вещей.
Тебя-то как звать?
Ты что, не видишь? Немой он! сердится женщина и уже на плитку ставит сковороду и кастрюлю. Тут же включает заржавевший чайник и режет ловко хлеб, аромат которого заставляет меня вспомнить далёкие ощущения но не ситуации.
Достав из кармана клочок бумаги, начинаю шарить в сумке в поисках ручки. Пока копошусь, все ошарашенно и с напряжением наблюдают за мной, но как только я пишу своё имя на бумаге и показываю её им, они радостно улыбаются, а Айзек продолжает разговаривать:
Стенфорд? Ну надо же, какое сходство. Сынка-то нашего также звали. Хороший такой был, весь в меня. И на охоту сходить и сарай построить Всё умел. Да как вырос, пошёл в большую жизнь. С тех пор мы его так и не видали.
Дженнис глубоко вздыхает и хочет что-то сказать, но не решается. А тем временем передо мной стоят уже две набитые едой тарелки, ароматный хлеб и лесной чай.
В силу дефекта языка, к сожалению, не чувствую никогда вкуса еды. Ем рагу с фасолью и кусочками мяса Казалось бы, должен наслаждаться вкусом, но не ощущаю ничего, кроме насыщения. Какая-то энергетика теплоты и защищённости сбивают меня с толку: зачем же я сюда пришёл? Пока беседуют пожилые люди, краем уха слышу их простые бытовые разговоры и осознаю, что когда-то они были кому-то родителями.
А есть ли такие у меня?
Ты, милочек, смотрю я на тебя, а на сына нашего безумно похож, неожиданно признаётся мне пожилая женщина, и я пристально начинаю осматривать её светло-русые, почти седые волосы, собранные в пучок. И ещё больше возникающие морщинки на лбу от улыбки. Ты знаешь, продолжает Дженнис, наедайся как следует. Мы не жадные, понимаем, что времена всегда были тяжкие. А сейчас особенно тяжелее особенно с таким правителем.
Согласен, согласен, вставляет своё слово Айзек. Уж анархистов в своё время много расплодилось. Да и мы сами никогда ни от кого не зависели. И поплатились за это. Дом-то наш, в котором мы пол жизни прожили, раздолбили проклятые из чёрной партии Аллена Уокера. Думали, и мы там окажемся. А мы почуяли опасность и бежать.
Может быть, поэтому-то наш сыночек нас так и не смог найти. добавляет Дженнис, А другой сынка вообще пулей в лесу был убит Ох, как мы тогда горевали. Осталась только дочурка одна уж не знаю, как она в Тасмагонии обитает, но к нам в гости иногда приезжает.
Я запоминаю каждое сказанное их слово, ловлю их эмоции и прячу в подсознании так я делаю с каждым человеком, на которого в тот или иной раз выпадает задание.
Когда пустеют фарфоровые тарелки, а желудок становится полнее, я выпиваю залпом чай, а пожилая пара смеётся.
Ну прям как наш Стенни замечает Айзек.
Да что ты! нервничает женщина и едва ударяет его по плечу, Он не любил, когда его так называли.
Да ладно тебе, старуха
Тот встаёт из-за стола и сообщает, что идёт рубить дрова, недавно привезённые. Когда мужик хлопает входной дверью, Дженнис продолжает бранить его себе под нос, а потом обращается ко мне:
Наелся, мой хороший? Давай-ка я тут приберу
Странно, что они воспринимают меня как родного.
Я довольно киваю, но успеваю самостоятельно взять тарелки и поднести к раковине. Женщина охает, но не сопротивляется и рассказывает крайне неинтересную историю В голове своей я уже расчерчиваю дальнейший мой план, что меняется с течением мысли, и, в конце концов, я уже сам не в силах предугадать, что буду делать дальше. Шершавыми пальцами ловко очищаю грязную посуду, высушиваю их полотенцем, складываю на деревянной полочке я точно знаю, где что находится и как расположена мебель в доме. Дряблые зашорканные полочки с резьбой, висевшие на стене. Обеденный стол, прикрытый скатертью так хотя бы не видно, насколько он уже стар. Возраст выдают только шатающиеся ножки.
В один момент я делаю вид, что неловко ударяюсь о стол, и одна ножка сворачивается так, что мебель наклоняется.
Ничего страшного! Ничего. приговаривает женщина и бежит исправить мою ошибку. Я растерянно отхожу и показываю всю свою неловкость.
Вечность. С этого момента моё сознание воспринимает происходящее, будто я в съёмке замедленного действия. Моя рука мгновенно неподъёмна огромное усилие прилагаю, чтобы её поднять и положить на плечо Дженнис. Она придерживает ножку стола и пытается поправить. Глаза. Её тёплые глаза смотрят на меня так, будто узнают меня только сейчас. Будто до этого в ней вспышками кричало сердце, и только сейчас сердце начинает разрываться от осознания. Но женщина не понимает этого. Не понимает до конца
Я делаю пару шагов назад, ищу в полках гвозди, топор что угодно, чтобы этот чёртов стол не упал на бедную старушку. При этом, никаких чувств. Никаких волнений я не испытываю и даже не содрогаюсь я действую так, словно каждый раз на меня падает случайность.
Нахожу два согнутых гвоздя и иду сквозь неимоверное усилие по направлению к Дженнис. Её руки дрожат, она устала. И она снова смотрит на меня, и вновь осознаёт. Я тоже пытаюсь вспомнить, где видел эти карие глаза и почему они, глядя на меня, полны бесконечного сожаления и печали?
Нашёл гвозди, милочек? Дай-ка мне их и подай тот топор. Видишь? Стоит у входа.
Слова вливаются в меня медленной дозой адреналина. Больше никаких сомнений. Колесо фортуны поворачивается так, но я поступаю иначе. Другой цели нет. Только одна.
Я иду к двери и тут же разворачиваюсь обратно. Моя рука быстрее меня, она хватается за кухонный нож. Отсутствует ощущение непривычности и сожаления. Дрожит мизинец и непонятно почему ведь я делал это уже столько раз. И сегодня получится всё, как надо. Несмотря на то, что я знаю этих людей лично.
Или знал когда-то давно.
Нож близко к старой сморщенной коже на передней стороне шеи. Я позади. Ни звука от Дженнис она настолько обескуражена и ошеломлена, что не может ничего сказать. И пока я в застывшем положении впитываю в себя нарастающий запах страха, она не смеет шелохнуться ни одной мышцей.
Да. Я питаюсь страхом. Наслаждаюсь. Плаваю в нём и не хочу выныривать.
Нож движется. Он режет кожу медленно, протяжно. Ощущаю себя скрипачом и будто дёргаю смычком, заканчивая этюд. Под звуки капающей крови бросаю женщину на пол.
Больше не видно её лица. Горло перерезано. Запах плоти вонзается в лёгкие. В глазах жжение, а изнутри меня начинает всё полыхать.
Её сотрясает минуты три. Всё это время я наблюдаю за Дженнис, что захлёбывается собственной кровью и издаёт глубоко омерзительные звуки. Это не то наслаждение, которое получают садисты, когда их жертвы мучаются. Я другой. И это моя работа. Я присутствую здесь до самого их последнего вздоха, и ровно до того, когда сердце перестаёт стучать. Когда нет и признака жизни. Я выпроваживаю людей из нашего мира. И они идут в другой.
Агония длится ещё минут шесть. Крови так много, что деревянные полы уже ни за что не отмыть. Я проверяю отсутствие пульса и, убеждаясь, что женщина не дышит и больше не жизнеспособна, подхожу к раковине и умываю свои руки.
Уболтала тебя жёнушка моя, небось? спрашивает Айзек, как только я выхожу на улицу. Я вижу то, как он рад моему приходу теперь и ему хочется вылить на меня весь поток своих мыслей. Я встаю рядом, улыбаюсь. Я благодарен ему за радушный приём. Точнее, делаю вид.
Сегодня ночь будет холодной жена сказала. Об этом в Интернете пишут. Я, конечно, не всему там доверяю, но про погоду они чаще всего не обманывают. Всё же профессиональные синоптики Но и я не хуже их! Всю жизнь рядом с лесом прожил, уж знаю каждую травинку и пенёк разговаривает мужчина, расправив важно плечи и искренне улыбаясь.
Я пропускаю его слова мимо ушей, абстрагируясь от тёплых чувств, и бросаю взгляд на башню Тасмагонии где, вероятно, сидит в своём кабинете Аллен Уокер и ждёт моего отчёта. Но он, конечно, не думает обо мне каждую секунду, ведь я всего лишь тень. Пешка в этой жизненной игре, следующая миссиям ради выживания.
Колбасу-то я тухлую вчера купил продолжает свои размышления вслух Айзек и складывает дрова у калитки. Вот, всю жизнь так живу. Мне уж соседи говорят, как же ровнёхонько они стоят!
Пока он сам себе рассказывает истории, я отвлекаю его, положив свою руку на его плечо. И мужчина вздрагивает. Мы встречаемся растерянными взглядами, будто уже виделись до этого Время замедляется. Я беру топор, чтобы помочь. И мне не возражают.
Рассечение воздуха лезвием, врезающегося в дерево и разрубающего пополам. Во мне немерено физической силы, при этом, я помню, как держать острое орудие. И то, как им управлять.
Я расправляюсь с брёвнами так ловко, что Айзек только и успевает поразиться и высказать свой восторг. И мне хочется в ответ сказать ему много слов, которые почему-то никому никогда не хотелось сказать. Однако я просто молча стискиваю зубы и продолжаю рубить дрова.
Время поджимает. Оно кричит мне в ухо, а я морщусь, не в состоянии остановиться. Мои руки дрожат явно не от усталости. Айзек, подходя очень близко к пеньку, наклоняется, чтобы собрать валяющиеся щепки. Я приостанавливаюсь и пристально вглядываюсь в его горбатую спину, в клетчатую зашорканную рубашку. Прячу все сомнения, засовываю их куда-нибудь вглубь, чтобы ни капли не вышло. Зажимаю в руках внезапно возникшее сожаление.
Вот так вот только и проговаривает мужчина, как я ему в спину врезаю топор, что почти разрубает его пополам.
Я стою, держась за деревянный наконечник. В лицо начинает беспощадно хлестать жёсткий ветер, но сквозь шум слышу ещё более ужасные звуки от умирающего мужчины.