Ты не представляешь себе, как я там, когда сидела, готова была все отдать, чтобы оказаться на твоем месте, призналась я. Поменять свою жизнь на твою.
Да? Ну, тогда бы ты быстро узнала, что такое материнская пощечина. Она, смеясь, потрогала щеку: Один раз она мне тут синяк поставила. Потом сама же дала мне свой тональный крем, корректор. В четвертом классе начальной школы. Учительница заметила, что я накрашена, и наорала на меня: «Ты не на карнавале! Иди умойся, быстро!» Но если бы я умылась, было бы еще хуже.
И что ты сделала?
Попробовала сбежать.
Из школы?
Да, но это было нереально. Тогда я позвонила матери с телефона на охране и сказала, чтоб она меня забрала. И она мне Барби купила.
Меня поразил не столько сам рассказ, сколько тон легкий, без тени злобы.
Мою тоже из крайности в крайность бросает. Я повернулась показать давний шрам внизу спины.
Классная татушка, прокомментировала она.
Не знаю, как мы могли вот так разговориться, не зная друг друга. Вероятно, это со всеми подростками случается задрать одежду и мериться ранами, полученными от матери, и хвастаться ими.
Она ненормальная, но симпатичная, весело продолжала Беатриче. А знаешь, что сказала моя мама отцу, когда вы пришли? Ричи, она изобразила тон матери, цыгане уже и сюда добрались. Тут мы расхохотались. А твой брат тоже кадр. Я за вами весь вечер наблюдала. Никогда не видела живого наркомана.
Ты за нами?
Да, когда ты не шпионила за нами, я шпионила за вами.
Море перед нами было черное, густое, точно нефть. Вдалеке парень с девушкой разделись, побежали, нырнули. Голые, с мокрыми волосами, стали целоваться в воде. Стоял август, небо осыпало нас падающими звездами.
Ты красивая, сказала я неожиданно.
Ты тоже, но платье у тебя ужасное.
Я снова восторженно рассмеялась.
Я больше не хотела умирать.
Обними меня, попросила я.
Сейчас я недоумеваю, как это могло случиться, что я проявила инициативу на такую тему. Я еще никому, кроме матери и брата, не давала к себе прикасаться, по крайней мере, в Биелле, и страшно боялась физического контакта. И вот в Т. мне вдруг захотелось повзрослеть.
Дело в том, что Беатриче волшебница, и я, точно маленькая несчастная сиротка из романов, сразу это почувствовала. Она пришла из сказки, спустилась на Землю, чтобы спасти меня. Прикоснись ко мне, думала я, исполни мое желание. Она распахнула руки, ноги, точно говоря: «Иди сюда!» И я пошла. Я спряталась. Она укрыла меня собой, прижала к себе. Положила подбородок мне на плечо, предложила:
Подождем, пока звезда упадет.
Так мы провели минут десять или даже пятнадцать: молча, в ожидании. Потом и правда вниз полетела точка, словно в космосе бросили зажженную спичку, и через мгновение погасла. Мы обе вздрогнули, закрыли глаза и старались думать, потом одна за другой открыли их и крикнули:
Готово!
Не знаю, что она загадала, но свое желание поскольку оно не сбылось я могу рассказать: чтобы мы подружились навсегда.
Но все это было лишь краткое отступление. Как и все божественные явления, неожиданные дары, сюрпризы, длилось оно недолго. Когда на мысе начали запускать петарды, Беатриче поднялась и сказала, что ей пора.
Как тебя зовут? спросила я больше для того, чтобы удержать ее.
Беатриче. А тебя?
Элиза.
Мы еще встретимся, Элиза, обещаю.
Но она исчезла, как и Лоренцо.
Вернулась на свою сверкающую планету, и больше я ее не видела.
Пока не наступило восемнадцатое сентября.
8
Переменная звезда
«Переменная» изменчивая, непостоянная, нестабильная.
Первый день в новой школе был кошмаром.
Перед этим я неделю не спала от беспокойства. Хотя мама и Никколо были еще в Т. и я даже не подозревала, что через месяц они оставят меня там, жизнь у нас дома стала невыносимой.
Родители только и делали, что воевали друг с другом. Уже не по-крупному, с криками и скандалами, а экономно: уколы, вздохи, мелкие порции яда. Я ревновала. Не к отцу, а к Никколо: к тому, что он может все время сидеть с ней рядом на диване, тогда как я должна выходить и сражаться с этим устрашающим миром подростков Т.
Восемнадцатого сентября я вся на нервах приехала на пьяццу Марина в полной уверенности, что меня тут же заметят и что-нибудь скажут. Так и вышло: едва я переступила порог лицея, как двухметровый парень с тремя волосинками на подбородке сложился пополам от смеха:
Во у нее ботинки!
И стал показывать друзьям на мои фиолетовые амфибии, которые были мне велики на четыре размера. Я пошла по коридорам в поисках своего класса, опустив голову и отгородившись от чужих взглядов. Нашла, выбрала место нейтральную парту, не слишком впереди и не слишком сзади, и никто со мной больше не сел.
Заходили мои новые одноклассники, сто лет знавшие друг друга. Они вместе ходили в детский сад, в младшую школу, на танцы, на плавание. А я нет. Я сидела в майке Misfits. Они здоровались, обнимались, хмыкали: «А это кто?» И я вспомнила строки: Perdido en el corazón / De la grande Babylon / Me dicen el clandestino[13]. Будет еще кто-то новенький? Я молилась. Еще более заметный, еще больший чудик, чтобы можно было смеяться над ним, а не надо мной.
Но вместо этого я увидела Беатриче.
Беатриче!
Я инстинктивно улыбнулась, побежала навстречу.
Привет! сказала я, взволнованно замерев в шаге от нее.
А она как будто и не слышала.
Посмотрела на меня так, словно никогда раньше не видела; не рассказывала о своей матери, о синяке, не обнимала. Отвернулась, прошла мимо. Поздоровалась с подругами, троекратно целуясь в щечку, и направилась к парте в другом ряду, по диагонали от меня.
«Переменная» неточная, капризная, своевольная. Нет стервозная.
И это было лишь начало, первая из многочисленных пыток, которым она меня подвергнет. Переменная звезда такая оттого, что она черная. У нее есть темная, погасшая сторона. Она уже мертва и вот-вот разрушится, но пока еще сверкает, сверкает вовсю. Потому что другая сторона настолько яркая, что слепит и вводит в заблуждение. Я хорошо их знаю, обе эти стороны.
Два месяца спустя, когда она дошла до угроз, лишь бы положить письмо в парту Лоренцо, я почувствовала, что меня предали; предали настолько глубоко и несправедливо, что было бы правильным разорвать наши отношения. Едва прозвенел звонок в час двадцать, как я вскочила, оделась, быстро собрала рюкзак и вышла, не попрощавшись с ней.
Беатриче догнала меня. Пошла рядом. Отрицать все ее метод. Улыбаясь, она спросила:
Ну что, сегодня к тебе пойдем уроки делать?
Стереть. Провести ластиком. Она совершала преступление и удаляла его из истории. Оставалась дыра и она тут же наполняла ее, выдвигая какое-нибудь предложение.
Я у тебя еще ни разу не была. Подготовимся к контрольной по латыни?
Одиночество, призраки, полный бак, ехать в никуда на «кварце» или же в сотый раз перечитывать Серени все это мне представлялось лучшим вариантом, более надежным. Но могла ли я вернуться назад?
Меня достало жить на страницах книг.
* * *
Отец выпил последний глоток кофе, взял пульт и остановил Бритни Спирс, которая пела: «Oops!.. I Did It Again»[14]. Затянутую в красный блестящий комбинезон, сдавивший грудь, с вызывающими губами. Я, размешивая йогурт, притворялась, будто жду чего-то серьезного панка, металла, а на самом деле изучала, как она подмигивает, намекает на что-то, и осознавала, что это и есть женская привлекательность. И тут отец ворвался в мои мысли:
Надо бы в кондитерскую сходить.
Я глядела на него в недоумении, досадуя на эту внезапность из-за выключенного телевизора.
Купить вам пирожных, например, а можно и чего-нибудь несладкого.
Я поняла и вспыхнула, точно фитиль:
У нас тут не детсадовский день рождения, Паоло!
Я назвала его «Паоло». И голос у меня был наполнен такой злобой, желанием задушить его воодушевление, унизить, сделать больно, что об остальном можно и догадаться. Ты ни разу не был на моем дне рождения, а теперь что, хочешь все исправить? Несколько поздновато.
Отец, как всегда невозмутимо, возразил:
Вам нужно будет перекусить. От уроков есть хочется.
Он мне напомнил мать одного моего одноклассника в младшей школе. У нее была не жизнь, а катастрофа: без работы, в разводе, сын-драчун, а она только и ждет очередного праздника, чтобы выложиться по полной. В абсолютной уверенности, будто, начиняя пироги, насаживая тартинки на зубочистки и надувая воздушные шарики, можно нивелировать провалы.
Почему ты в университет не возвращаешься? с ненавистью спросила я.
Я вернусь, Элиза. Он отложил ложку. Не нападай на меня из-за того, что я хочу купить пару кусков пиццы.
Мама никогда не раскладывала на столе ни приборов, ни салфеток. Забывала дать мне денег на школьные экскурсии, и за меня платили учителя. Она была честна: у нее других забот хватало. А эта женщина вечно била копытом, желая запрыгнуть на пьедестал для матерей. И он такой же.
Думаешь, Беатриче будет есть эту твою пиццу? Да она ни крошки не проглотит, даже яблок не ест!
А что, у нее какая-то непереносимость?
Ей нельзя толстеть! выкрикнула я, отбросив йогурт.
Папа изогнул под очками бровь: я перешла границы. Потом поднялся, поставил чашку в раковину, залил ее водой доверху, чтобы не засохли остатки сахара. «Давай, разозлись! безмолвно просила я его. Давай поругаемся!» Но он вытер руки тряпкой и сказал:
Я в любом случае иду за продуктами. А на кухне можешь убраться и ты, для разнообразия.
Я еще ни разу в жизни пальцем на кухне не пошевелила. В Биелле потому что там царил хаос; здесь, в Т., потому что папа сам всегда очень быстро все делал. Я обвела взглядом коробку из-под йогурта на столе, полную раковину посуды, посудомойку незнакомый мне агрегат. И ведь именно сегодня, подумала я. Прикрыла глаза, чтобы усмирить кипение внутри.
Отец вышел, хлопнув дверью сильнее обычного. «Я нападала на тебя, это правда, но знаешь, что?» проговорила я, глядя сквозь занавески на то, как он идет по парковке: нескладный, как это бывает, когда человек вытянулся до метра девяносто, но не смог привыкнуть к этому. В «пассат» он залезал, складываясь чуть не пополам, чтобы не удариться головой. В принципе он был ничего, но слишком наивный. Нет, папа, ты не знаешь, что однажды на карнавальной вечеринке, когда все, кроме меня, были в масках, мать Де Росси поглядела на меня и, изобразив на лице сочувственную мину, громко произнесла:
Некоторым женщинам детей иметь не следовало бы.
Тебя там не было.
Я решилась. Наполнила раковину водой, налила жидкость для мытья посуды: пусть тарелки сами моются. Взяла швабру, загнала мусор под кухонный шкаф. Скатерть вытряхнула с балкона на капот какой-то машины и, скомкав, бросила в угол. Потом села на полу перед входной дверью, ожидая, когда Беатриче позвонит, войдет и воскликнет: «Как у вас тут печально!»
Послышался рокот мотора ее скутера, он все приближался и наконец стих. И тут же раздался сигнал домофона от неожиданности я аж подскочила и решила притвориться, что меня нет дома, хотя мой «кварц» был припаркован внизу, на самом виду. В любом случае Беатриче не купилась бы на это, продолжая давить на звонок. Я открыла. Она возникла на пороге в колготках в сеточку, в мини-юбке и с оголенным животом и это двадцатого ноября. Вытерла ноги о коврик, окинула взглядом стены в прихожей:
Сколько книг!
Это богатство поразило даже меня, когда я вошла сюда после долгой переправы из Биеллы. Книжные шкафы, забитые до потолка, были повсюду, включая кухню и ванную. Беатриче с любопытством приблизилась к полкам:
У нас дома только «Имя розы», Ориана Фаллачи и еще одна книга, забыла какая. Она заглянула в гостиную: И тут полно! Да чье это все?
Все его.
Она пошла смотреть кухню.
Фантастика! Она, похоже, забавлялась: Его это кого? Наркомана? Она сунула нос в мою комнату, потом в ту, которая почти три месяца принадлежала Никколо. Ненасытное любопытство. А тут что?
Не открывай, там кабинет отца.
Беатриче тут же распахнула дверь и включила свет.
Вау! Она ошеломленно застыла.
При первой встрече Беатриче с нашим компьютером между ними пробежала искра и, как теперь ясно, это было вполне предсказуемо. Книги ее смешили, а агрегат с третьим пентиумом внутри мгновенно внушил восторг и уважение.
Вот это настоящий компьютер, не то что у моего отца.
Ну, мой с ними работает.
Мой тоже.
Нет, я в том смысле, что у моего такая работа компьютеры, информатика, уточнила я, и мой голос неконтролируемо дрогнул от гордости. Он занимается программным обеспечением, преподает в университете.
Беатриче взглянула на меня с интересом:
Серьезно?
Впервые я ощущала не стыд, а гордость за члена своей семьи. Которого, к сожалению, я обвиняла во всех грехах.
Вот бы мне компьютер подарили! Ужасно хочу такой!
И что ты с ним будешь делать? скептически спросила я.
Беатриче не ответила: она не знала.
Давай его включим! возбужденно предложила она.
Нет, нет! Я попыталась встать между ней и компьютером.
Беатриче отодвинула меня и уселась за письменный стол отца. Осмотрела клавиатуру, погладила клавиши.
Ну давай, давай в интернет выйдем! подстрекала она, словно звала меня на Карибы или в полет на Луну.
Прекрати, раздраженно бросила я. Этот серый гроб вызывал во мне какое-то физическое отвращение, и меня бесило, что Беатриче от него в восторге.
Беатриче нажала указательным пальцем на кнопку включения. Компьютер с медлительностью толстяка начал оживать. Черный экран засветился, и, к моему огромному изумлению, пиксели сложились в лицо моей мамы. На переднем плане, но не в фокусе; на берегу моря, с рассыпавшимися по голым плечам волосами. Она была топлес?
Выключи! потребовала я.
Беатриче постучала по маминым веснушкам:
Вот что я с ним буду делать загружать фотографии. Так они не выцветут.
Она наугад ткнула мышкой. Интуиция или судьба привела ее прямо к символу Е иконке Internet Explorer. Нам в школе объясняли, для чего нужен интернет, но это был учитель химии, знавший еще меньше меня, так что я ничего не поняла.
Беатриче кликнула два раза. Появилась рамка для ввода имени пользователя и пароля.
Скажи, что у тебя они есть, Элиза! Пожалуйста!
А, тот листочек Не знаю, куда я его сунула
Вспоминай, давай же!
Она упрашивала меня, вся возбужденная, словно речь шла о ее жизни. На самом деле так оно и было, хотя ни одна из нас тогда еще не подозревала об этом.
Я недовольно поднялась, чтобы найти инструкции, которые папа написал нам с Никколо на стикере несколько месяцев назад. Вероятность найти этот листок была минимальной, или так мне хотелось думать. Однако он оказался прямо перед нами, был приклеен к этажерке.
Я прочитала:
«Сойка» это имя пользователя. «Обыкновенная056» пароль.
Беа допечатала, нажала «ввод», и модем вдруг ожил, замигал всеми лампочками красным, потом зеленым, издавая пугающую какофонию звуков: прорвавшийся водопровод, полумертвый факс в табачной лавке за школой, приземляющаяся ракета плюс какой-то би-би-бип, от которого мы обе вздрогнули.
Все это длилось секунд тридцать, и воцарилась тишина. «Вы подключены» возникло на экране. На лице Беатриче засияла улыбка словно отражение какого-то света внутри нее, какого-то секретного знания. Повторюсь: двухтысячный год, мы в Т.; мой отец один из немногих, у кого дома модем на 56К. Он и еще четверо энтузиастов из университета делали веб-сайты, которые только они сами и посещали. С тех пор прошло девятнадцать лет, как раз вчера, но кажется, будто это было еще при этрусках. Помню, как я глядела на веб-страницу Virgilio, словно на японский комикс манга в руках изгоя-одноклассника: с бесконечным высокомерием и спесью человека, читающего в четырнадцать лет Сандро Пенну. Ни малейшего подозрения, что впереди революция, новый виток прогресса, конец старого мира.