На соль я пробовала раньше, не помогает. Может, вы присушку сделаете?
А оно табе надо? Хлопца сгубить хочешь? Он будет тосковать по табе и в то же время ненавидеть. Даже если будете вместе, ваша жизнь будет невыносима. Ты хорошенько подумай, прежде чем идти на это.
Ну и пусть мается! в сердцах бросила Татьяна.
Тогда я табе здесь ничем не помогу, это уже бесовщина, а я от Богородицы-Девы Марии отворачиваться не хочу.
Тогда я к тетке Луане пойду.
Ефросинья тяжело вздохнула, перекрестилась и тихо проговорила:
Да, по темным делам она добрый знахарь, тока не надо табе к ней идти, табе, дочка, надо в церкву свою сходить, к попу. Бесы в табе живут, они твое здоровье забирают, изгонять их надо, иначе добром это не кончится.
Ночь опустилась на село, обволокла со всех сторон, ни одной звездочки не видать на небе. Татьяна не спала. Мысли путались в голове, наскакивая одна на другую, и она не могла в них разобраться. Рядом во сне стонал дед Василий, иногда похрапывая: наверное, что-то плохое снилось. Она оделась, взяла лапти, бесшумно вышла во двор и, поежившись от ночной прохлады, направилась к дому колдуньи.
Луана жила на краю села возле реки, к которой надо было спускаться по крутой и грязной дороге. Они жили вдвоем с дочерью. Мужа ее вместе с Демьяном Руденко призвали на войну. Демьян вернулся в село, а ее муж погиб на Кавказе. У одних жителей она пользовалась уважением, поскольку от нее многое зависело в их жизни. Колдунья наводила и снимала порчу, возвращала в дом кормильца или помогала выдать замуж дочь. Другие ее боялись, потому что ведьма могла серьезно испортить жизнь человеку. Поэтому те, кто с ней связывался, старались задобрить ее подарками и угощениями. Обиженная ведьма могла навлечь любую беду. Она не брала деньги за проделанную работу, но от угощений не отказывалась. Ей приносили продукты, иногда одежду. Свои знания о колдовстве она старалась передать дочери.
Гробовая тишина стояла в ограде. Татьяна подошла к окну и тихо постучала.
Кого там нелегкая принесла? донесся хриплый старушечий голос.
Баба Луана, это я, Татьяна Терещенко.
Открылась скрипучая дверь, на пороге стояла старая женщина со слегка раскосыми глазами, седая как лунь. В тусклом свете луны ее глаза удивленно разглядывали необычную гостью.
Входи! проворчала она, поздоровавшись. Чего тебя по ночам черти носят?
Татьяна робко перешагнула порог хаты. Хозяйка зажгла лучину. В дальнем углу на топчане, укрывшись дерюгой, лежала худая девочка. В хате было душно и все говорило о бедности и неряшливости.
На печи заискрились два зеленых огонька. Черная кошка, выгнув спину дугой, громко мяукнула. По спине Татьяны побежали холодные мурашки. Ее взгляд застыл на зеленых угольках.
Хозяйка в эту минуту неотрывно смотрела в окно, будто кого-то выглядывала, потом повернулась к незваной гостье:
Что у тебя?
Вы уж простите меня, бабуля, потупилась Татьяна.
Путаясь в словах, она поведала колдунье свою просьбу.
Все понятно, глубоко вздохнула Луана. А что ночью-то пришла?
Днем боязно, могут увидеть. Тятя у меня строгий.
Да знаю я твоего отца и деда знаю. Бабку твою лечила, но не все в моих силах.
Колдунья, громко кряхтя, поднялась, посмотрела девушке в глаза, принесла из-за печи прядь черных волос, срезанные человеческие ногти и положила на стол, оттуда же достала кружку с засохшей кровью.
Увидев это, Татьяна затряслась от страха. Она была готова убежать прочь, но ноги ослабели и не слушались ее.
Старуха посадила гостью за стол, сама села напротив, долго молчала и неподвижно глядела куда-то в угол хаты, как бы настраивая свои мысли и сознание.
Вещь какая-нибудь его есть с собой? словно очнувшись ото сна, спросила колдунья.
Да, вот кусок холста от сгоревшей рубашки, на пожаре подобрала.
Не богато, ухмыльнулась бабка Луана.
Она стала что-то шептать, перемешивая кровь с волосами и ногтями на холсте, что принесла Татьяна.
В какой-то момент девушке стало плохо, спина вспотела, волосы на голове зашевелились сами по себе.
Не помня себя она шла домой по улице. Уже начинало светать. Потом свернула в проулок и, пробираясь через заросли тальника, оказалась в реке. Уставшая и промокшая, выбралась на берег, упала ничком на траву. Отдышавшись, повернулась на спину. Через пелену перед глазами еле виднелось небо. Закрыла глаза пригрезился Андрей, обнял ее и дышит прямо в лицо: «Свататься приду к тебе, любимая».
Отец запрягал коня в телегу, а глянув на идущую по улице женщину, от неожиданности охнул. В ней он узнал свою дочь и с замиранием сердца наблюдал за ней, возвращавшейся домой неведомо откуда.
Ты где была? строго спросил он.
Татьяна равнодушно посмотрела на него, не промолвив ни слова.
Матвей пригляделся и оторопел. Лицо дочери осунулось, глаза ввалились. За ночь так переменилась. Спина у него похолодела, стоял и двинуться не мог.
Иди в хату, с трудом проговорил он.
Ольга копошилась возле печи. Матвей присел к столу, его длинные руки заметно подергивались:
Вот, мать, надо бы дочке допрос учинить, где-то всю ночь была, только вернулась. Вся мокрая и вид как у очумелой.
Из-за занавески вышел маленький Федька:
Тятя, что есть будем?
Матвей закашлялся. Ольга, гремя глиняными горшками, все еще не могла сообразить, что произошло. Она пристально поглядела на дочь. Ей стало не по себе. Поежившись, она спросила:
Ты что, к ведьме ходила?
Татьяна кивнула.
У матери от нахлынувшего волнения вспыхнуло лицо, заколотилось сердце, душу обожгла тревога. Она схватила ухват и решительно двинулась на дочь, собираясь огреть ее.
Та испуганно вскрикнула:
Матушка, не надо!
В этот миг Матвей твердой рукой схватил ухват и аккуратно забрал из рук жены.
Я тут голову ломаю, а понять не могу недоуменно проговорил он. Зачем тебе это? Ты молодая, красивая, теперь от нее, окаянной, добра не жди.
Что ж я делаю? испуганно спросила себя Ольга. Доброта и материнская любовь победили гнев, она заплакала и худыми руками обняла дочь за плечи: Ты лучше к Ефросинье сходила бы.
Я была и у нее.
И что?
Молиться отправила меня, она стояла испуганная, бледная, уставшая от бессонной ночи. Тятя, мама! слезно вскрикнула она. Спасите, оградите меня от этой нечисти, я сама не знаю, зачем это сделала из глаз ее полились слезы.
Беда, дочка! угрюмо пробурчал Матвей и опустил голову.
Я, милая, ни умом, ни слухом не ведаю, чем тебе помочь, глаза Ольги испуганно забегали по стенам хаты, и она торопливо перекрестилась на образа.
Мама, что есть будем? не унимался сын.
Давайте гречку есть! громко скомандовала мать. Потом разберемся.
А про то, что рожь надо жать ехать, уже забыли? раздался хриплый голос старого казака.
Какая там рожь, пусть поспит, рассудила мать.
Нет! возмутился дед Василий. В поле все работать должны в меру своих сил, а кто чем ночью занимался, это уже их дело.
3
Андрей поздно вечером возвращался с поля и в очередной раз стал рассуждать сам с собой: «Как жить дальше? Все мои сверстники завели семьи, кое-кто обзавелся детьми, а я все не могу определиться».
Подъехав к дому, на ходу спрыгнул с коня, завел во двор.
Устал? спросил отец. Как там дела на нашем поле?
Отец, ты обещал мне посватать меня.
Демьян прищурил глаза и пристально посмотрел на сына:
А что, у тебя намерения поменялись? Я ж тебя вроде на поле отправлял, а ты вернулся с разговором о женитьбе?
Да вот за дорогу передумал многое. Надо Татьянку идти сватать. Что-то она у меня в последнее время из головы не выходит, да и любит она меня, что еще надо?
Еще много чего надо, выходя из хаты, строго заметила мать.
А что еще?
Чтобы ты ее любил и заботился о ней. Тогда мир и согласие в семье будут. Понятно?
Понятно.
Вскоре состоялось сватовство.
А ночью Татьяна никак не могла уснуть. Только закрывала глаза, как перед ней появлялось лицо Андрея. Она вспоминала взгляды, которыми он одаривал Елену во время крестного хода. Добрый, озорной, веселый, он пришел свататься к ней. А после родительского благословения сказал:
Теперь мы с тобой навеки вместе и душой и телом.
А ее отец Матвей напутствовал молодых после венчания:
Живите в любви и согласии. Не ссорьтесь.
Но Татьяна никогда не была с мужем откровенна и до конца не доверяла ему. Перед ее внутренним взором всегда стоял образ сгорбленной колдуньи, бормотавшей слова заговора и перемешивавшей на столе кровь, волосы и ногти. Ей было страшно от воспоминаний той ночи. Иногда Татьяна подтрунивала над мужем, но сердцем понимала, что не сможет жить без Андрея, такого родного и близкого, которого любила с самого детства.
* * *
Хоть семья Харитона, как и других казаков, была лично свободна, но зависимость от казацких старшин и местных помещиков с годами становилась все сильнее. Своих пастбищ у казаков и крестьян не было, скот пасли в лесах помещика и за это были вынуждены отрабатывать барщину. А чтобы летом сходить в лес по ягоды или по грибы, бересты и мха надрать, веников наломать или валежник пособирать, также требовалось не один день на чужой земле горбатиться на сенокосе либо на уборке ржи.
Видя, что семьи казаков разрастаются, казацкие старшины, а также помещики пытались усилить свое влияние на них, выделяя им в аренду пахотные земли и тем самым обрекая их работать на себя. А это для казака кабала, та же крепость, что и для крестьян.
Немаловажную роль в хозяйстве крестьянина играла солома. Ею набивали матрацы, накрывали крыши домов, хлевов, сараев, она служила и кормом, и подстилкой для скота.
В начале XIX века здесь появилась новая культура начали высаживать картофель, но только в помещичьих усадьбах и только по одной по две грядки. Позднее его уже выращивали на больших площадях как зажиточные, так и беднейшие люди. В ненастные годы, когда был неурожай хлеба, выручала картошка.
В пяти километрах на северо-запад от села Лотаки Суражского уезда, которое также было владением семьи Ханенко, по распоряжению помещика перегородили речку Ларень. Там поставили мельницу, на которой размалывали зерно в муку, а рядом построили винокуренный завод. Вокруг завода среди леса образовался хутор, который вскоре разросся и стал деревней. Назвали ее по реке Ларневск. Завод стал увеличиваться, для его работы требовалось все больше зерна и картошки. Тогда и задумался Ханенко: как обеспечить производство сырьем для круглогодичной работы? Для этого нужно было распахать новые земли, поселить на них крестьян. А для сбыта водки он стал строить в окружающих деревнях шинки [1] . И, согласно действующему закону, жителей всех сел и деревень закрепили за шинками: в те годы законом была оговорена откупная система продажи вина.
То есть хозяева питейных заведений платили откуп в государеву казну. Каждый мужчина, будь он казак, служащий или крестьянин, приписывался к определенному шинку, где должен был пить пиво или горячее вино (водку), а если не выпивал свою «норму» и сумма от продажи спиртного оказывалась недостаточной, то недобранную сумму владельцы взимали с дворов местности, подвластной шинку.
Винокурня в Ларневске представляла собой деревянное строение, в котором размещались несколько чанов для производства браги и металлические котлы, вмазанные в печь, где, собственно, и шел процесс перегонки. Основные компоненты при винокурении мука, хмель и вода. Полученную водку разливали в дубовые бочки, которые обычно готовили на месте.
Водка из Ларневска поставлялась не только в шинки, а также в монастыри и военные гарнизоны. Винные откупа были очень выгодным предприятием, и фамилия Ханенко поднялась и набрала силу именно на них.
С одной стороны, крестьянину было проще: осенью сдал на завод излишки зерна, получил деньги, и не надо думать о хранении зерна. Продавать зерно на винокуренный завод было в два раза прибыльнее, чем на хлеб. А с другой, люди пострадали: страшным бичом деревни стало пьянство. Крестьянин был вынужден пропивать в год такой процент своего заработка, что эта сумма была бы вполне достаточной для улучшения благосостояния его семьи.
4
Не обошла стороной новая беда и семью Харитона. Сын Ефим, не осуществив свою мечту, не сумев отделиться от отца, разбогатеть и зажить красиво, неожиданно нашел смысл жизни в вине, пристрастился к пьянству. Сначала пил тайком, скрываясь от отца и жены, но потом осмелел, завел себе друзей из таких же слабохарактерных односельчан и стал ходить в шинок открыто. День, а то и два дома не показывался. С Моисеем не разговаривал, исподлобья смотрел на отца. Если за какую работу брался, так все недовольно бубнил что-то себе под нос, на жену и дочек покрикивал, к любой мелочи придирался.
Отец, обеспокоенный поведением сына, пытался его образумить.
Ты чаго это моду взял по кабакам шляться? От работы волынить стал.
Ефим отвернулся, не желая слушать отца:
Тятя, я просил отделить меня, а ты не отделил.
Глупости болтаешь, слушать противно, рассердился Харитон. Вон Моисей живет и никуда не рвется. Иван, брат твой, отделился, а теперь из кожи вон лезет, да не все у него получается. Так он крестьянин от бога.
Что ты меня с ними равняешь? Оба мордами не вышли, чтобы жить как паны. На это у них ума не хватает.
А твоего ума только на кабак и хватает. Дурень, с голоду сдохнешь со своей ленью, затрясся от гнева Харитон. Ишь отделяться захотел!
Он схватил со столба пеньковые вожжи и со всего размаху ударил непутевого сына по спине.
Из хаты выбежала Меланья, заплакала, запричитала, бросилась к свекру, пытаясь остановить его.
Уйди, дура! закричал Харитон, а вожжи уже опустились на ее хрупкую спину.
Меланья закричала от боли и убежала обратно в хату.
Ефим подошел к отцу, взял его за руки и сильно сжал, забирая упряжь. Отошел, повесил на столб и, не оглянувшись, направился к хате.
Но, но! закричал ему вдогонку Харитон. На отца руку поднимаешь?
Но Ефим уже не слушал его. Толкнув плечом дверь, вошел внутрь и, тяжело вздохнув, сел на лавку, бросил тяжелый взгляд на жену:
Ох и загуляю я нонче, Меланья. Напьюсь за все свое горькое и тяжкое. Ох, загуляю!
Это тебе не поможет, только еще хуже будет! с досадой ответила жена. Покос стоит, сено зараз сгниет в валках, а ты волынишь. Тятя злой, помощи по хозяйству никакой от тебя, и мне под запарку вожжами досталось, Меланья подернула плечами, спину еще жгло от удара.
Но бесполезно было отговаривать Ефима: если пьянка в голову засела, не выдрать ее оттуда ничем.
Он побрел по улице. Рядом с маслобойней, принадлежащей Ханенко, стоял шинок. Это была обычная хата, только с длинной светлицей, заставленной столами. Постоялый двор в летнюю жару пустовал, только лошадь не торопясь пила воду из бадьи.
Рядом с сараем стоял воз, груженный свежим сеном. Чуть в стороне, за столом под высокими липами, сидели два мужика и тихо разговаривали. Ефим остановился и внимательно поглядел на них. «Это не нашенские», отметил он и стал подниматься на крыльцо.
В дареевских шинках пили казаки, крестьяне, заезжие люди. Часто останавливались здесь торговцы, возвращавшиеся с ярмарок. С утра до вечера, в жару и стужу, в праздники и будни неслись из шинка смех и песни гуляющего люда, пьяный шум драк, дикие вопли допившихся до белой горячки.
Пропивших все сбережения посетителей слуги выводили на улицу и оставляли прямо у крыльца, а кого и провожали подальше от шинка и клали на траву, где перепившие страдальцы жарились на солнце или мокли под дождем. Никому до них не было дела, ведь свою норму они уже выпили и карманы у них опустели.