Что дело, то дело, согласился Чубыкин. Стреляй.
И началось снова захождение в мелочные лавки.
Заходя в лавки, они не просили, а молча останавливались у дверей и протягивали руки, шевеля что-то губами. Лавочники, видя их характерные костюмы, знали уже, в чем дело, и тоже молча подавали, по заведенному обычаю, копейку.
Пройдя улицу, они опять сошлись и сосчитали деньги. У двоих оказалось семнадцать копеек. Они тотчас же купили в лавочке восьмушку табаку, им дали газетной бумаги, они скрутили по папироске и жадно начали курить, чуть не глотая табачный дым.
Добр русский православный народ! со вздохом сказал Скосырев. Ведь вот и опохмелились благодаря добрым людям, и табаком запаслись, и на булку есть.
Как птицы небесные мы согласился Чубыкин.
Именно птицы небесные. Ведь не сеем, не жнем а питаемся.
Они купили булку, кусок соленой колбасы, поделились и на ходу стали есть.
XIV
Вот и рынок. На углу стоял городовой.
Ну, теперь нам надо разойтись. Вон городовой стоит, сказал Чубыкин. Положим, этот городовой меня отлично знает, и я его хорошо знаю, он давно тут стоит, но все-таки надо опаску держать.
Чубыкин и Скосырев разошлись. Скосырев пошел по направлению к рыночным лавкам, а Чубыкин шел мимо домов, находящихся против рынка, направляясь к магазину отца. Городовой, завидя его на тротуаре, погрозил ему с середины улицы пальцем. Чубыкин весь как-то съежился перед городовым и развел руками. Иного он ничего не находил, чем можно бы было ответить городовому.
В магазин отца Чубыкин вошел не сразу. Он остановился около окна магазина, на котором были разложены в корзиночках яблоки, груши, лежали банки с компотом и пикулями и высились две стеклянные вазы, в которых был насыпан кофе. Через окно Чубыкин смотрел, кто есть в магазине и много ли покупателей. За прилавком он увидал приказчиков, стоя пьющих чай, увидал большого серого кота, сидевшего около весов, но отца он не видел. Покупателей в лавке совсем не было.
«Обедать, должно быть, ушел, подумал Чубыкин. Ну, все равно зайду. Если скажут, что он дома, то можно и на квартиру. А то приказчики, может статься, и пошлют за ним».
Он робко вошел в магазин и остановился у дверей. При входе его приказчики переглянулись.
Селиверсту Потапычу поклонился Чубыкин старшему приказчику в переднике поверх пиджака, державшему в руке стакан с чаем.
Старший приказчик не ответил даже на поклон, а иронически произнес:
К нам теперь срамиться пришли? Мало вам сраму по рынку-то было!
Чубыкин ничего не возразил на это и сказал:
Папеньку бы хотелось повидать. В магазине он?
Был, да весь вышел. А о вашем пришествии и всех ваших мерзостях он уже предуведомлен.
Какие такие мерзости? О чем ты толкуешь? Он больше всяких мерзостей для меня наделал. Выгнал вон из дома, капиталом моим завладел, который я от матери должен был получить.
Ну, вы говорить говорите, да не заговаривайтесь! перебил его приказчик. Всякий пропоец
Ты-то какое имеешь право со мной так разговаривать! вспыхнул Чубыкин. Ты-то что такое? Наемник, и больше ничего.
Извольте мне не тыкать. Коли я с вами говорю учтиво, обязаны и вы передо мной учтивость
Хороша учтивость, ежели пропойцем называют!
А что же вы такое из себя содержите, позвольте вас спросить? Были сыном умственного и честного уважаемого купца, а теперь пропоец Пропоец и скандалист, прибавил старший приказчик.
Ну-ну Вы тоже не очень, почтеннейший И про тебя знаем, что ты загребастая лапа насчет хозяйской выручки, однако молчим.
Приказчик вспыхнул.
А вы зачем пришли сюда? Ругаться? спросил он. Так можно и городового позвать
Я не к тебе пришел, а к отцу моему. Можно его видеть?
Вам сказано, что его в магазине нет. Обедать ушел домой.
Домой? Обедать? Так мне туда к нему идти самому или вы за ним пошлете? спросил Пуд Чубыкин.
Там на рога вас примут. Там давно вас уж дожидаются, и дворники припасены, чтобы скрутить лопатки нарушителю семейного спокойствия.
Пуда Чубыкина передернуло.
Какой такой я нарушитель семейного спокойствия! вскричал он. Я пришел к отцу за должным, за своим, за процентами с моего капитала. Я в Шлюшине с голоду издыхал, писал ему, чтобы он хоть сколько-нибудь выслал на пропитание, а он ни копейки! И после этого еще меня скандалистом называют!
А не скандалист разве? Кто третьего дня к своей мачехе приставал и скандал ей сделал? Ведь весь рынок видел, как вы к ней подскакивали! А люди потом нам же рассказывали, и над нами все смеялись. Елену Ивановну чуть не до обморока довели. Они насилу домой прибежали. Папашеньке вашему все известно, и теперь они рвут и мечут. А вы после всего этого пришли за помощью. Ловко!
Ну, молчи, карманная выгрузка! закричал Чубыкин. Молчи и посылай за отцом! Я без этого из магазина не выйду.
Хорошо-с Можно Потрудитесь обождать. Вас ждут вам все приготовлено, сказал, весь побледнев, старший приказчик. Максим! Сходи и позови! отнесся он к лавочному мальчику и подмигнул приказчикам.
Мальчик побежал.
Советовал бы вам уходить без скандала и не показываться больше в наших местах, снова обратился старший приказчик к Пуду Чубыкину. Лучше уходите, потому прямо говорю: вам то приготовлено, чего вы и не ожидали.
Посмотрим! угрожающе воскликнул Чубыкин.
Через минуту мальчик вернулся. Сзади его шел знакомый Пуду Чубыкину городовой.
Вот-с Пришел просить милостыню, мы не даем, а он скандалит, указал городовому на Чубыкина старший приказчик. Наш хозяин уж заявлял об нем в участок.
Городовой приблизился к Пуду Чубыкину и сказал:
Пожалуйте в участок Просить милостыню не приказано
Пуд Чубыкин рванулся.
Что? Засада? Ах, подлецы, подлецы! закричал он, схватился за ручку двери, ударил рукавицей в дверное стекло, разбил его и выскочил на улицу, пустившись бежать по тротуару.
Городовой пустился за ним вдогонку и давал свистки. Выскочившие на свистки дворники и рыночные сторожа схватили Чубыкина и повели его в участок. Сопротивляться Чубыкин уж не мог. На сцену эту смотрели высыпавшие из магазина отца его приказчики и подсмеивались.
«Рано попался, думал про себя Чубыкин. Недолго пришлось погулять в Питере. Опять на казенные хлеба, а там опять в Шлиссельбург по этапу через нищенский комитет».
Он послушно шагал среди нескольких сопровождавших его дворников и увидал на той стороне улицы вышедшего из рыночной лавки Скосырева.
Скосырев тотчас же понял, что случилось с Чубыкиным, вздрогнул, съежился весь и начал удаляться от рынка, стараясь не обращать на себя внимания.
Писарь
I
До рождественских праздников был еще целый месяц, а уж отставной канцелярский служитель Акинфий Ермолаевич Колотов прилепил к стеклу своего окна следующее объявление, написанное каллиграфическим почерком: «Здесь пишут прошения о помощи». Это было в нижнем этаже старого двухэтажного, совсем вросшего в землю деревянного домишки, находящегося в одной из дальних улиц Петербургской стороны, где проживал Колотов, и клиенты тотчас же начали являться к Колотову. Это были, по большей части, женщины, очень плохо одетые, с головами, закутанными в серые суконные платки, с подвязанными зубами, пахнувшие жареным цикорием, махоркой, винным перегаром. Колотов, лысый старик с красным носом, в серебряных круглых очках и с седой бородкой, облеченный в валенки и засаленное рыжее пальто, у которого пуговицы были только на одной стороне, да и то не все, принимал своих клиентов и уговаривался с ними. Колотов жил с женой-старухой Дарьей Вавиловной, безграмотной женщиной, и получал такую ничтожную пенсию, на которую нельзя прокормиться и одному. Для пополнения средств Колотовы снимали квартиру из трех комнат, сами жили в одной и остальные сдавали углами, причем двое жильцов жили даже в кухне. Кроме того, Колотов выводил канареек, обучал их петь под органчик и продавал, а весной ловил западней и сеткой, тоже для продажи, чижей, синиц, пеночек и соловьев, отправляясь для ловли на Крестовский, на Пороховые, на кладбища, а также приготовлял искусственных мух для рыбной ловли и делал крючковые переметы. Третьей его заработкой было писание прошений в благотворительные общества и к благодетелям, но эта заработка доставалась ему только два раза в год, перед праздниками Рождества и Пасхи.
Канареек и других птиц у него всегда было много, и, если не считать кровати Дарьи Вавиловны с пятком подушек и взбитой периной, покрытой одеялом из разноцветных шелковых треугольничков, да клеенчатого дивана, на котором спал Колотов, и маленького посудного шкафа, то садками и птичьими клетками была занята вся комната, занимаемая супругами. Клетки висели также над окнами, с потолка над столом, помещавшимся посреди комнаты, и даже над диваном. Старик каждое утро чистил птичьи клетки, засыпал птицам корм, переменял воду.
Вот и сейчас застала Колотова за этим занятием его клиентка, средних лет женщина в серой нанковой кацавейке и красном клетчатом платке на голове, беременная в последних месяцах. Ее пропустила в комнату из кухни Дарья Вавиловна и крикнула мужу:
Ермолаич! К тебе.
Женщина перекрестилась на икону и спросила Колотова:
Вы прошения пишете?
Я. Только отерла ли ты, мать моя, ноги в кухне? в свою очередь задал ей вопрос Колотов.
Отерла. Хозяюшка уж заставила меня. Так вот насчет прошений-то?
Пятнадцать копеек с моей бумагой. И конверт дам, если нужно.
Это, то есть, как же?.. За каждое прошение по пятнадцати?
Само собой, не за десяток.
Дорого, милый. На Пасху мы платили ходящему по семи копеек. Ходящий тут такой был. Из военных он, что ли.
Ну так пусть ходящий и пишет.
Да помер он, говорят, в больнице помер. Нельзя ли подешевле?
А тебе сколько надо прошений-то?..
Во все места писать надо, куда перед праздником пишут, да вот денег-то у меня, милый, не завалило.
За десяток рубль можно взять. И то уж дешево. Пишу на хорошей бумаге, пишу жалостно.
Да уж, пожалуйста, пожалостнее
Довольна останешься. Я могу так, что до слез, сказал Колотов. Конечно, какие-либо общества на это внимания не обращают, а если купцу какому, купчихе или генеральше любят.
Ну, купцов-то у меня с генеральшами нет, а ты уж в общества-то пожалостнее.
Женщина поклонилась.
За десяток рубль, поштучно пятиалтынный, стоял на своем Колотов.
А за полтинник сколько напишешь, миленький? Заработок у нас маленький, хожу поденно по стиркам. Больше полтины в день не дают. Да и уходить-то трудно. Ведь квартиру держу.
За полтину четыре прошения напишу, изволь, но уж больше никаких разговоров. Ты разочти то, что я без вина пишу. Ты по семи-то копеек на Пасху платила, так ведь, поди, писарю вина ставила?
Ставили, ставили, это точно. Мы тогда в компании писали. Пять человек нас было, ну и сороковочку ему сообща.
Так согласна четыре прошения за полтинник?
Да уж пиши. Что с тобой делать!
Колотов сел за стол, вынул из стола тетрадку бумаги, транспарант, перо, открыл крышку у баночки чернил, взглянул сквозь очки на женщину и повелительно сказал ей:
Ну?!
Та недоумевала. Колотов стукнул ладонью по столу.
Деньги выкладывай! крикнул он. Без денег писать не стану.
Ах, насчет денег-то? Сейчас, сейчас
Женщина достала из кармана платок, развязала на нем узелок, вынула оттуда деньги и положила на стол.
Двух копеечек тут не хватает до полтинника-то, сказала она.
Вот жила-то московская, покачал головой Колотов и спросил: Ну, куда же писать прошения?
Прежде всего, о дармовых дровах.
Знаю Гласному городской думы Завитухину. Прошений уж штук тридцать ему написал от разного бабьего сословия.
Да, да По полусаженкам выдает, и ноне дрова такие хорошие У нас на дворе получали уж. Я видела.
Еще куда?
А в приходское попечительство. Там к празднику тоже можно. Хоть по полтора рубля, а все-таки выдают. Мало, но дают на сиротство.
Мало! Двенадцать копеек мне заплатишь полтора рубля получишь. Все-таки рубль и тридцать восемь будешь в барышах. И туда писали. Знаю. Потом в человеколюбивое общество, что ли?
Вот, вот. Пожалуйста, голубчик.
Ладно. Напишем. Это три. А четвертое-то прошение куда?
А четвертое городской голове можно. Там на сапоги дают, на калоши, ино и за квартиру платят.
Знаю. Что ты ученому-то говоришь! Порядок известный. Писали сто раз. Голова передаст в комиссию по благотворительности, а оттуда через члена решение. Напишем.
Женщина переминалась.
Можно бы и еще в два-три места, да вот денег-то у меня нет, сказала она.
На нет и суда нет. А будут деньги, так приходи, напишем. Я все места знаю, где жареным пахнет, отвечал Колотов и начал писать.
II
Перо Колотова выводило заголовок к прошению о дровах: «Его превосходительству господину члену комиссии по раздаче дров бедным Василию Кондратьевичу Завитухину прошение».
Знаешь, как Завитухина-то величать? спросил он вдруг женщину.
А как его звать-то? Постой Кажись, Константин Николаич.
Ну, вот и врешь! Идешь писать прошение о дровах и не знаешь, кому. А вот я специалист, так знаю. Василий Кондратьич он. А Константин, да и то не Николаич, а Александрович это председатель приходского попечительства, где праздничные раздают.
Женщина поклонилась.
Ты ученый тебе и книги в руки, а нам, сиротам, где же знать.
Ну, то-то. Посмотрел бы я, как тебе ходячий писарь написал бы, тот самый, что умер, которым ты меня упрекаешь, что он тебе по семи копеек за прошение писал.
Нет, милостивец, он знал, он все чудесно знал нужды нет, что пьющий был, отвечала женщина.
Не мог он Василия Кондратьича знать, потому что Василий Кондратьич этот только нынешнею осенью назначен. Не мели вздору. А вот назвал бы он его в прошении Константином Николаичем, он бы и рассердился за непочтение рассердился и не дал бы дров. Зря бы прошение пропало. Да Так вот ты пятачка-то и не жалей, что специалисту передала. Специалист напишет по-настоящему, что и как всему тебя обучит и наставит. Вот как о дровах надо заголовок делать.
Колотов прочитал написанное и спросил:
Вдова ты, мужнина жена или девица? Крестьянка, мещанка или солдатка? Звание
Девица, девица, миленький Крестьянская девица Новгородской губернии, Крестецкого уезда Василиса Панкратьева.
Советую писаться вдовой. Действительнее. Лучше помогает. Ведь по паспортной книге никто проверять не станет. Все вдовами пишутся. У кого и настоящий-то муж есть и те вдовами себя обозначают.
Ну, вдова так вдова, миленький, согласилась женщина. Тебе с горы виднее.
Ладно. А сколько детей?
У меня-то? Да двое, голубчик.
Напишем, пятеро. Так лучше. Да и число круглее. А если будут обследовать и придут, то говори, что у тебя пять и есть, а трое в деревне. Ведь ты крестьянка?
Крестьянка, батюшка.
Сам-то при тебе?
При мне. Да что он! Только пьет без пути да меня колотит, махнула рукой женщина. А подмоги никакой. У меня же отнимет, если какой двугривенный увидит. Работал тут как-то на конках, снег сгребал, а потом вдруг перестал ходить «Желаю, говорит, отдыхать, потому я человек больной и испорченный» Теперь все лежит
Ну, довольно, довольно. Завела машину, так уж и не остановишь. Я для того спросил, чтобы наставить тебя. Его ты уж куда-нибудь прибери, если обследовать придут. Ужасно не любит, когда из-за занавески торчит такое чудище мужское, говорил Колотов.
Милый, да ведь у меня жильцы, я квартирная хозяйка: так как же
Ну, я предупредил. А теперь мое дело сторона. Также, чтобы посуда казенная на столе и на окнах не стояла. Этого не любят обследователи.
Да ведь где попало ставят, черти. Ино и не сам поставит, а жильцы. Конечно, не порожнюю не поставят, потому тоже боятся за золото-то в ней
И порожнюю посуду убирай. Все это я для того говорю, чтоб мое прошение действительнее было. А то ведь зря Казенную посуду не обожают.
Перо Колотова стало писать. Писал он довольно долго и наконец стал читать: «Оставшись после смерти моего мужа беспомощною вдовой с пятью малолетними детьми и при беременности шестым, не имея ни родственников, ни знакомых для поддержки моих больных сирот, страдающих малокровием, не получая ниоткуда ни пенсии и ни пособия, я трудами рук своих должна снискивать себе и детям пропитание, между тем как я сама больна ревматизмом, головокружением и пороком сердца, что мешает мне добывать и скудное пропитание. Для поддержания же себя и детей содержу маленькую квартиру и сдаю жильцам, сырую и холодную, так что при нынешней дороговизне топлива и отопить ее не могу, а потому, припадая к стопам вашим, молю о выдаче мне дров для обогрения моих сирот к предстоящему празднику Рождества Христова. Я же, со своей стороны, буду воссылать мольбы к Всевышнему о здравии и благоденствии вашем и всего почтенного семейства вашего».