Зря ты так. По мне так он очень даже хорош. Нужно уметь разглядеть в грязи бриллиант. А что гадит в северный проём, так это нам даже на руку. Ты забыла, как северяне нашим пажам копчики пооткусывали? Пришлось бедолаг пустить на дрова. Я после прошлогоднего крысиного нашествия полгода не могла спать спокойно.
При воспоминании о пажах, попавших крысам на зубок, и о том лёгком звоне, который издавали их сухие невесомые трупики, когда падали в костёр, Мими сделала скорбные глазки. Она горестно взмахнула лапками-крючками, прозрачные перепончатые крылья распахнулись над пушистой спинкой веером и задрожали. В кромешной тьме скального уступа притаились две ночные охотницы. Они планировали осуществить нападение на колонию скальных тараканов. Погода была лётной, воздух сухим, небо белёсым от звёзд. Мими стрекотала сквозь слёзы:
Не будь мы летучими мышами, вмиг разобрались бы с этим крысиным отродьем! Просто мясное нам противопоказано. Только напрасно ты думаешь, что человеческое дерьмо может повредить этой нечисти. Разве ты не знаешь, что они им питаются?
Крысы питаются поповским дерьмом, но не монашеским.
Лили, ты сегодня, как никогда, склонна к интеллектуальным беседам. Хи-хи-хи!
Ха-ха-ха!.. А вот и Фру. Где была, сестрица? Мы тебя заждались.
Послышался всплеск крыльев и тоненький стрекот. Младшая из сестёр плавно подлетела к укрытию в скале, уцепилась за в выступ и, вертя головой, нервно зачастила:
Ах, девочки! Он такой несчастный. Не ест, не спит, грустит и молчит.
Ну, предположим, есть рановато, ещё даже не рассвело. А для сна сейчас наступают самые сладкие часы. Так что не волнуйся, в пять утра заснёт как миленький.
Фру продолжала стрекотать, обнажая сахарные иглистые зубки, не слушая сестру:
Сегодня приходил толстяк с золотым крестом на шее.
Игумен?
Да, наверное.
И что?
И теперь он не спит.
Да нужен тебе этот отрёпыш! Через пару дней на нём ничего, кроме дыр, не останется. Кстати, скоро прибудут новые пажи, те, которых я выписала ещё по весне. Тебе какие больше нравятся: кожаны, ушаны или листоносы?
Ах, да, Мими, хорошо, что напомнила. Новую одежду для него я присмотрела у мельника в мансарде.
Фру, будь благоразумной. Сегодня у нас по плану охота.
Ну, Лили, милая, как же ему на змея идти? Голышом что ли?..
Ну, что может лежать хорошего на чердаке? Небось, какое-нибудь тряпьё.
Ладно, девочки, посмотрим, что там у этого жлоба на горище10. Наверное, барахла столько, что уже нигде не помещается
Ещё до того, как петухи заголосили, поднимая молочниц на первую дойку, из-под крыши мельничьего терема вылетела и захлопала широкими, как рушники, рукавами, белая рубаха. Она понеслась через деревню в сторону скал. За ней последовали, пузырясь на ветру, штаны. То там, то сям было слышно, как на сеновалах сдавленно вскрикивают влюблённые парочки. Когда же при первых лучах зари в небо воспарили красные яловые сапожки, то вся деревня поднялась на дыбы. Бабы заверещали, заметались и попрятались на полатях. Мужики похватали вилы, выскочили во двор с белыми лицами и страшными глазами, закричали в небо: «Изыди, нечистая!..»
Глава вторая
С утра Симеон во всём новом сиял, как свежая копейка. С неописуемой радостью он клал поклоны и пел псалмы. Его детскую улыбку увлажняли тихие слёзы. Намедни он всю ночь не сомкнул глаз, печалуясь, а под утро задремал без сновидений. Пробудился, когда солнце уже начало припекать и О, чудо! У изголовья он обнаружил аккуратно сложенную, совершенно новую одёжку, какую носят только в Пасхальный день. Штаны из крепкого сукна были синие. Косоворотка из выбеленного льна просвечивала по краям прошвой. Горловина, окантованная кумачовой вышивкой, застёгивалась на перламутровую пуговку. А какие сапожки! Ну, прямо, царские: мягкие, просторные, пахнущие свежей выделкой, тёмно-бордовые, с железными набойками и золотым тиснением по голенищу. Глядя на них, Симеон воскликнул праздничным голосом: «Вот как Отец меня любит! Все нужды мои восполняет. Теперь точно знаю, что сын я ему. Сын!» И слёзы радости резво покатились в пропалённую солнцем бороду.
Решение у молодца возникло такое же твёрдое, как уступ, с которым он за три с лишком месяца почти сросся. За время беспрестанной борьбы с погодной стихией мышцы его затвердели, что камень. Мысли набрали скорость катящегося с горы булыжника. Даже в его лазурном взгляде появился суровый доломитовый оттенок.
Симеон Неправедный мухой слетел на землю, оправил рубаху и задал было своим стопам направление в сторону соседней деревни, где жил кузнец-богатырь, гнущий подковы одним пальцем, звать его на дело ратное. Но не успев сделать и шага, вдруг он обнаружил прямо перед собой трёх статных, белолицых, черноглазых красавиц. Девицы удивили столпника необычной для деревенской местности внешностью и большим сходством между собой. Он подумал, что у него троится в глазах от переживаний и рискованного спуска с горы.
Девы были одного роста, вокруг белых шей вились тёмные косы с алыми лентами. Их ладные фигуры облегали дорогие платья цвета грозового неба, тонкие талии стягивали красные кушаки, по широким подолам и рукавам вились лиловыми плетями замысловатые узоры. У каждой на указательном пальце правой руки было по яхонтовому перстню, а в волосах аметистовые, в виде бабочек, гребешки. Симеон поначалу растерялся, не зная, как держаться перед высокородными девицами. Он онемел, словно во рту опять каменный кляп вырос. Но, осознавая, что отшельнику не гоже подобострастие выказывать перед смертными, какого бы они ни были сословия, он уважительно, но и одновременно с достоинством кивнул девушкам господского вида. Те ответствовала ему глубоким поклоном, и Симеона это несказанно удивило, потому что баре никогда не кланяются мужикам. Та, что была справа, сказала негромко и мелодично:
Здравия Вам, добрый человек. Откуда путь держите?
Бывший отшельник, взглядом припав к лицу говорившей, поднял согнутую в локте руку и указал пальцем на небо:
Оттуда, сказал он тихо и не очень уверенно.
Девица, что стояла посередине, сморгнула и, как показалось Симеону, насмешливо покривила пунцовые губы.
А куда, если не секрет, Вы держите путь? собеседница опустила взгляд с дремучей головы послушника на его сапожки и на миг обнажила яркие острые зубы.
Не ища ни внутреннего сомнения, ни внешнего подвоха, Симеон, как на духу, излил душу первому, кто захотел его излияния услышать. Про змия, про беды, чинимые им, про своё столпничество, про Марфу. Он не догадывался, что сёстрам, внимающим ему, все новости известны лучше его самого и что они давно за ним следят.
Как зовут Вас, молодец?
Мать с отцом Семёном записали. А братство кличет меня Симеоном Неправедным.
А как Вас по батюшке?
Филиппович.
Очень приятно, Семён Филиппович. А мы сёстры. Меня зовут Лили, я самая старшая, девушка положила правую руку на сердце. Потом она тронула ту, что была посередине, Это Мими сестра средняя. А вот наша младшенькая Фру.
Лили протянула ладонь, и узорчатый рукав распахнулся во всю ширь серо-лиловым крылом. Она посмотрела на сестру, и снова сверкнула зубами.
Фру такая непоседа, никогда не застанешь её на месте. То она в горах, то в лесу, то на речке, то в деревне.
Девушка порозовела и склонила голову. Семён залюбовался ею, как цветком, и невидимая личинка закопошилась в его сердце. Он подумал, что никогда не видел этой девки в деревне. Почесав темя, озадаченный столпник поклонился случайным знакомым ещё раз, теперь уже в пояс:
Откуда родом будете, красавицы? В нашей округе я таких, как вы, не примечал. Видать, из городских.
А вот и нет. Мы здешние.
Вернее сказать, вездешние. У нас повсюду есть места обитания, прочирикала Мими, игриво моргнув агатовым глазом. Лили степенно кивнула. Фру поглядела украдкой.
В голове парня заворочались домыслы: «По всему видать, очень богатые эти сёстры, коли у них повсюду дома имеются. Какие у них чудные имена И речь Наверное, эти девушки английские миллионщицы. Или французские. Но это не важно, потому что для Бога все равны».
Опасаясь выглядеть глупо, он не стал задавать вопросов, да и не пришлось, потому что Лили, положив белую руку на грудь, сказала душевно:
Приглашаю Вас, Семён Филиппович, в нашу скромную обитель.
Яхонт на пальце вдруг закипел ало, распыляя свет, заморочил Семёну голову. Лили развернулась и с подолом в руках зашагала вдоль ручья. Остальные гуськом двинулись за нею. Вскоре, подойдя к трёхсаженному валуну, подпирающему скалу, девушка тронула глыбу перстнем. Та, разделившись на четыре равные доли, разверзлась, точно пасть исполина-паука, и выставила зубья торчком навстречу путникам. Чёрная дыра дохнула на Семёна могильной сыростью, неизвестность пришибла, и холодная, как талый снег, струя потекла по позвоночнику в праздничные штаны.
Прошу, сказала Лили, нарисовав рукою в воздухе хлебосольный жест.
Послушник застыл с открытым ртом, лихорадочно думая, что вот сейчас ему придётся войти в преисподнюю. Мельничьи сапожки, казалось, вросли в грунт, и ничто не могло бы сдвинуть парня с места, если бы Фру не тронула его ладонь. Столпник очнулся и решил, что если чему бывать, то тому не миновать.
Лиха беда начало есть дыра, будет и прореха, Семён поглубже вдохнул и отчаянно шагнул внутрь.
Паучья пасть сомкнулась.
***
Они оказались в узкой кишке тёмного и холодного ущелья. Обрывы с обеих сторон вздымались так высоко, что было неясно, где их конец. Только голубая нить неба над головой давала Семёну надежду, что глубина горной трещины имеет предел. Удивляясь и ужасаясь, он шептал себе под нос: «Преисподняя. Как есть преисподняя» Казалось, ещё недавно здесь разыгрывалось грандиозное трагическое событие. Толпящиеся в скорби большие и малые грешники были взболтаны, точно крупа в кипятке, и процежены через сито. Отверстия в камне, имеющие размеры греха невеликого, пропустили сквозь себя и далее, к небесам, мелких неправедников. Грешники же покрупнее застряли, да так и остались в стенах коридора. Семён, будучи молодцем не из робкого десятка, шарахался от окаменелых локтей, коленей, затылков, челюстей, торчащих из скальной породы, и истово крестился.
Лили не обманула: девичьи палаты оказались весьма скромными. Она вела группу сквозь круглые отверстия из одной пещеры в другую, потом в третью, и так далее. Каменные стены сплошь в рытвинах и зазубринах уходили ввысь, сливаясь в купола, снабжённые двумя, тремя или одной отдушиной. Свет, солнечное тепло и птицы, проникая внутрь, немного оживляли мрак. Семён задумался, впервые сетуя на свою дремучесть: «Неужто горы, на которых я отшельничал почти четыре месяца, были полыми внутри? Воистину, чудны дела Твои, Господи Ничего-то в жизни дальше деревни я не видел и ничего-то я не знаю»
Четвёрка двигалась в полном молчании. Слышен был только далёкий птичий гам и шорох камней под ногами. Послушник представлял, что скоро они преодолеют внутренность горы, и перед ними явится дворец, либо терем. Ну, на худой конец, широкий господский двор. Но Лили вдруг остановилась посредине просторной пещеры, точно ей надоело бродить без цели. Симеон огляделся и не увидел ничего примечательного. Всё та же голая каменная внутренность, испещрённая нишами, лунками, козырьками и вертикальными бороздами. На миг парню показалось, что он внутри гигантского яйца, поставленного на «попку» и пробитого сверху клювами заботливых родителей, которые ждут не дождутся появления птенца. С небесной выси, точно глаза Бога, смотрели два продолговатых окна.
Старшая оглядела просторную «залу» и сообщила приветливым голосом: «Пришли. Располагайтесь как вам будет угодно». Она нагнулась и тронула пол кольцом. Тут же каменная плита, разделившись на четыре части, поехала в разные стороны прямо под ногами послушника, и тот, как перепуганный кот, наткнувшийся на змею, с воплем отпрыгнул прочь.
Таращась на могильную яму в полу, Семён наблюдал, как из прорвы восстаёт невиданных размеров великолепный, овальный, беломраморный стол и сообразно ему стулья с высокими гранёными спинками. Когда «явление стола народу» свершилось, Лили знакомым жестом пригласила всех занять места. Мими быстро прыгнула на стул с одного боку. Фру неторопливо уселась с другого, аккуратно расправив подол. Гость стоял в нерешительности.
Что ж вы, Семён Филиппович, не присаживаетесь? Прошу вас отобедать с нами.
Хозяйка указала белой ладонью на место во главе стола, а с противоположного его края, напротив, разместилась сама. Осторожно примостившись на краешек стула, столпник подивился: «Никто и никогда ещё на «вы» и по имени отчеству меня не величал. Что бы это значило?» Но спрашивать было не с руки. Он вздохнул украдкой, засомневался, что пиршество состоится. Со дна пустого желудка до самого горла подкатило желчное раздражение: «Хорош обед, ничего не скажешь. На столе ни корки хлеба». Тут воображение его разыгралось, он начал размышлять о том, сколь много разных кушаний могло поместиться на такой необъятной столешнице. В голове его, как и в прошлых видениях поплыли: прозрачное заливное, щи с клёцками, карпы в сметане, блины на масле с зернистой икрой, вареники с вишней, сбитень11, молочный кисель и, конечно, монастырский квас с пенкой по краю ковша. Он вздохнул и подумал, что спит в каменной ложбинке на столпе и снова видит сон, в котором ему придётся без меры поглощать снедь, после чего голова гудит, как пустой жбан, а в животе волчья стая.
Минуты две все сидели молча. Сёстры, сложив на коленях руки и выпрямив спины, неотрывно смотрели на послушника. Тот, глотая голодные слюни, ощупывал взглядом пол, любопытствовал, как неподъёмная громадина могла выйти на поверхность. Лили и Мими смотрели на гостя с насмешливыми улыбками. Фру, хмурясь, поглядывала на сестёр укоризненно. Потом она демонстративно поднялась и, надув губки, легонько ткнула перстнем в центр стола. И снова Семён был ошарашен той же ловкой проделкой. Прямо перед его глазами обозначились и раздвинулись створки. На поверхность одно за другим выплыли и заполнили стол яства, о которых он только что мечтал и кои милы сердцу каждого русича.
Разнопёрая дичь на серебряных с бирюзой блюдах; пузатые медные ендовы12 с медами; серебряные ставцы13, из-под крышек которых вырывался дух стерляжьей ухи; золотые резные стояны14, переполненные восточными сладостями. Вся столешница грянула царственным сиянием. Столпник заметно повеселел и потер руки, готовый вооружиться столовыми приборами. И, пока пиршество не началось, он, отбросив ложный стыд, полез под стол изучать механику. В тот же миг аромат кушаний вытащил его из-под стола за уши.
Помолившись, Семён принялся уминать угощение за обе щёки так одухотворённо, что сестры, глядя на него, не смогли удержаться от возгласов восхищения. Скучившись, они заговорщицки шептались.
Крепкий мужик.
Богатырь.
То, что надо.
Воин.
Семён молотил желваками и похвальбы не слышал. Насытившись, он поглядел на те блюда, которые так и не были тронуты, равнодушно. Губа хоть и не дура, а язык-то не лопата. Потом парень от всего сердца возблагодарил девушек и за оказанную ему честь, и за угощение. Сёстры, улыбаясь, кивали головами. Сами-то они не ели, только делали вид. Мими тронула перстнем стол, и сосуды в обратном порядке отправились в разверстый мрамор. Фру достала из рукава ажурный платочек и принялась его нервно теребить. Старшая неспешно поднялась и, по-королевски возвысившись над столом, обратилась к послушнику. Она говорила твёрдо, с расстановкой, делая в нужных местах ударения: