Макарий, вместе со скиритами я пришлю «чеснок» и «сороконожки»[8]. Проследи, чтобы они не забыли как следует отметить места, где они их выставят, чтобы наша кавалерия, контратакуя, не вляпалась в это дерьмо.
Слушаюсь!
И позаботься о знамёнах. Они не должны достаться туркам!
Позабочусь, дука!
И ещё, постарайся остаться в живых. Если дело будет совсем плохо, сдавайся. Базилевс выкупит тебя за любые деньги. Я позабочусь об этом.
Спасибо, Варда, но нет. Вся моя жизнь теперь «Жаворонки», я разделю их судьбу.
Идиот! Неужели ты не понимаешь, что нужен империи?! Твоя жизнь не принадлежит тебе!
Понимаю, дука, но я принял решение. Я спасусь или погибну только вместе с «Жаворонками».
Тогда я приказываю тебе выжить!
Вряд ли меня сильно расстроит повешение на оглоблях, если я не выполню твой приказ, усмехнулся я.
Упрямый осёл, тогда соверши чудо!
Слушаюсь, светлейший!
Мы остановились возле расположения «Жаворонков». Начальник обоза Серапион Старый Хомяк явно не стал дожидаться приказа дуки. Лагерная прислуга и обозники, нагруженные сверх всякой меры, сновали везде. Кто-то раздавал оруженосцам огромную охапку запасных копий, кто-то шёл, шатаясь под весом груды бурдюков с вином и водой, кто-то пёр на спине циклопическую корзину с едой. Пехоту заправляли водой, едой и снаряжением.
Сидя на своих местах, солдаты подкрепляли силы. Немудрящая пища: ячменные лепёшки, сыр, лук и каменно-твёрдая вяленая козлятина. Только вот тому, кто весь день держал строй, она дороже любых явств с палатийских пиров, а главное, впервые за этот день все могли пить вволю. Вода и дешёвое кислое вино кому что досталось.
Не сравнимое ни с чем острое наслаждение протолкнуть в иссохшее, запёкшееся горло первый глоток, почувствовать, как он катится вниз, как разливается по брюху, а потом пить, пить, пить до тех пор, пока тебя не прошибёт первый за много часов пот. На смену жажде приходит зверский голод, и ты, как бродячая собака, жрёшь всё, что попало на зубы: колкие от половы ячменные лепёшки становятся слаще медового пирога, вяленая козлятина, по сравнению с которой подошва калиг кажется мягкой, тает во рту, а вонючий овечий сыр превращается в амброзию. Ты весь отдаёшься набиванию брюха до тех пор, пока в нём не стихнет недовольное урчание, а место зияющей пустоты займёт ласковое тепло. Вот тут остановись, солдат! Обожраться нельзя, сумей призвать своё нутро к порядку. Вспомни, как тебя зелёным ещё новобранцем за попытку съесть лишнего до изнеможения гоняли по кругу древками копий ветераны. Они не жалели еды, как ты тогда думал по соплячьей своей глупости, они спасали твою никчёмную ещё жизнь, не давая тебе отяжелеть и опьянеть от жратвы, потерять скорость реакции Набив брюхо, можно и подремать, привалившись к копью. Цени эти краткие мгновения сна, солдат! На войне всегда приходится спать, когда можешь, а не когда хочешь. Быть может, тебе повезёт, и краткий чуткий сон унесёт тебя со смертного поля домой. Спи, пока приказ командира или властный зов мочевого пузыря не вырвет тебя из ласковых объятий сновидений
Вот и «Жаворонки» отозвались на этот зов. Поодиночке, спросив дозволения оставить ряды, выбегали они на ничейную землю и отдавали дань природе. Кто шёл степенно, кто бежал скачками, а декарх Пётр по прозвищу Ослиный Член, как всегда, попытался стяжать славу мима:
Дозволь оставить ряды, лохаг?! рявкнул он, как на императорском смотре.
Валяй, только не утони там, приоткрыл один глаз Павсаний.
Благодарю лохага! Ослиный Член, вытянувшись во весь свой огромный рост, замаршировал в сторону варваров. Отойдя шагов на десять от строя, он встал по стойке смирно, чётко выполнил поворот направо, отсалютовал мечом дуке и всем, кто его окружал. Вурц, ухмыляясь, вернул салют. Он явно ждал продолжения. Пётр был известен всему войску своей страстью к непристойным шуткам. Именно благодаря своему чувству юмора Ослиный Член уже пятнадцать лет ходил в декархах, впрочем, жаловаться ему не стоило, иные попадали на виселицу и за меньшее.
Дука и все остальные не обманулись в своих ожиданиях. Самозваный мим правой рукой вновь выбросил меч в приветствии, а левой одновременно с этим извлёк из штанов свою оглоблю.
В рядах «Жаворонков» уже мало кто спал. Все, затаив дыхание, следили за развитием спектакля. Свита дуки, сам Вурц и выборные от войска тоже замерли в ожидании зрелища. А я в который уже раз хотел прибить этого паразита!
Так и стоя с мечом и собственным мужским достоинством наголо, Ослиный Член обратился с речью к своему, покоящемуся в левой руке приятелю:
Приветствую тебя, дружище! Ты не представляешь, как я рад, что мы до сих пор вместе! Мы многое пережили, часто рисковали собой, но ты, приятель, храбрее меня! Ты куда чаще моего врывался в крепостные ворота! Слава тебе, храбрейший! Надеюсь, завтра вечером мы всё ещё будем вместе! Жаль, что мне нечем сейчас тебя побаловать, так насладись хоть этим, и Ослиный Член под громкий хохот собравшихся принялся мочиться.
Закончив, он убрал своё хозяйство, вновь отсалютовал Вурцу и промаршировал на своё место. Проходя мимо кентарха своей сотни, этот засранец не приминул демонстративно отклячить задницу, по которой тут же и получил.
Благодарю тебя, отец мой! Умервщляя бренную плоть, ты спасаешь мою бессмертную душу! начав хохмить, декарх Пётр останавливался с трудом.
Гамото Христосу! как всегда выразительно рявкнул лохаг Павсаний. Ослиный Член, я вырву тебе елду и прочищу ею через уши твою безмозглую башку! А потом займусь твоей задницей! И когда я закончу, в неё строем пройдёт тагма катафрактов и протащит с собой крепостной таран! После этого то, что от тебя останется, будет до скончания века чистить лагерные отхожие рвы!
Все собравшиеся, наблюдая за этим, веселились вовсю. Кое-кто рухнул на четвереньки и слабо повизгивал из грязи, не имея уже сил ржать. Сам дука раскачивался в седле и вытирал выступившие от смеха слёзы.
Солдата считают грубым, неотесанным и безнравственным чурбаном, у которого нет ничего святого. На первый взгляд, так и есть. Чего только стоит прозвище, данное седьмой таксиархии «Сладкие девочки». Этим именем её зовут только в войске, в пергаментах хронистов она значится как «Победоносная». А солдатским прозвищем седьмая обязана своему знамени. На нём вышиты фигуры Богородицы и Марии Магдалины под крестом Спасителя, так повелел несколько сот лет назад базилевс Анастасий. Это и есть сладкие девочки!
В войске никого не смущает, что Богородицу и Марию Магдалину зовут кличкой шлюх из армейского лупанара. Так называть их могут только христиане, и любой солдат знает почему. Чтобы это понять, надо самому встать в строй, сойтись щит к щиту, отобрать чужую и чуть не потерять свою жизнь. И вот тогда, когда вражеское железо проскрежещет по твоему доспеху, на тонкой грани между жизнью и смертью и вырвется из твоей глотки и чёрное подсердечное проклятье, и жуткое богохульство. После ты поймёшь почему. Это крик твоего тела и твоей солдатской чести. Первое хочет жить, а вторая победить. Вот они в едином порыве и взывают к Богу, чтобы обратить на себя Его внимание. А раз не доходит молитва, дойдёт чёрная брань, лишь бы заметил и помог! А грех потом отмолим. Господь нас поймёт и простит, ведь мы его беспутные, но любящие дети!
Так что напрасно ханжи обвиняют солдат в богохульстве! Им следовало бы помнить, что только благодаря нашим мечам волна магометан и франков до сих пор не захлестнула империю. Что богохульники, пьяницы и развратники в доспехах умирают ради того, чтобы в Патриаршей школе могли спорить о том, сколько ангелов поместится на острие иглы. Нам, честно говоря, глубоко плевать сколько! Для солдата куда важнее, какое древко копья лучше ясеневое или кизиловое! Мы умираем за то, чтобы другие могли сеять хлеб, давить вино, строить дома и храмы, писать книги, рассуждать о высоком и считать этих чертовых ангелов!
Неужели этим книжным червям, никогда не высовывавшим нос из пыльных келий и всю жизнь проводящим в интригах, не понятно, почему солдаты шутят так? Да потому, что иначе сойдёшь с ума! Циничный и грубый юмор встряхивает лучше любой оплеухи и помогает пережить бесконечную муштру, скудную кормёжку, тухлую воду и смерть, всегда стоящую за плечом. Пусть кто-нибудь из них предложит иной способ сохранить здравый рассудок, когда твоему товарищу вражеское копьё вошло на два фута в кишки, а на обратном ходе вывернуло их тебе на калиги Молитва? Нет! Помолимся мы позже, когда придёт время поблагодарить Создателя за то, что он в этот раз отвёл от нас железо, и попросить мужества на следующий бой. Говорят, Господь дарует победу достойному, но все, кроме солдат, забывают, что достойным необходимо стать! И стать достойным можно только самому. Бог за тебя этого делать не будет.
Ослиный Член сотворил непристойность? Да как бы не так! Старый декарх вытаскивал своих товарищей из кровавого кошмара. Каталепсис этим словом испокон веков обозначают одержимость. Только солдат после боя одержим не бесами из житий святых. Жажда убийства, ослепление кровью, боль от потерь, смертельная отупляющая усталость вот наши демоны! И главный среди них страх!
Фобос и афобия страх и бесстрашие. Что кроется за этими словами? Страх понятен всем, а вот бесстрашие Само это слово лишено смысла в нём только отрицание. Но отрицание явления не может быть его противоположностью. Должно быть что-то другое, сутью своей отрицающее страх.
Я долго думал об этом и наконец нашёл. Противоположность страху любовь! Бог есть любовь! Движимые любовью к отечеству, мы уходим на смерть, движимые любовью к нам, наши жёны и матери с сухими глазами провожают нас в поход и, вручая щит, говорят только: «С ним или на нём!», а сами остаются ждать, ждать, ждать Нам никогда не понять, чего им стоит не вцепится в этот момент в сына, мужа, брата, что может быть более противно женскому естеству, чем молча стоять, глядя, как их мужчины уходят на смерть. Как могут они не крикнуть: «Нет! Только не мой! Спасите его!»? Но наши женщины молчат. Своим любящим сердцем понимают они, что солдат должен уходить со спокойной душой, и отпускают нас. В этом высшая форма любви!
Какой-нибудь ритор спросит меня: «Так что же общего между возвышенной любовью, о которой ты говоришь, и мерзкой выходкой грубого солдата?» Я мог бы ответить: «Возьми щит и копьё, пройди бесконечные стадии военных дорог, взгляни в бою в глаза смерти, и ты сам всё поймешь», но я не стану этого делать. Если хочешь, чтобы тебя поняли, надо разговаривать с собеседником на его языке. Поэтому слушай, мой воображаемый собеседник.
Когда бой кончается, первая мысль, которая пробивается в твою голову сквозь боевое безумие: «Я жив!» Вот только радость от этого бывает недолгой. Ты оглядываешь поле и видишь обезображенные трупы товарищей, кровь, вываленные в грязь кишки, серые брызги мозга. Твои уши слышат вопли и стоны раненых, слышат, как они просят воды, плачут, умоляют спасти их или добить Но страшнее человеческого плач смертельно раненных лошадей, вся вина которых в том, что они доверились своим хозяевам. Не зеленей лицом, ритор! Такого не пишут в книгах, это жизнь. В этот момент солдатом овладевает отупление и чувство вины, любовь не способна пробиться в его сердце, как не способны на это и другие светлые чувства. Мы оставляем их позади, когда звучит команда на построение
Единственным противоядием от отупления и озверения является привычка. Прежде чем ты пойдешь в бой, декархи по капле выдавят из тебя мальчишку и сделают солдата. Бесконечные пинки, тумаки и придирки вот жизнь роария. Ты виноват всегда и во всём. Ты всегда хочешь жрать и спать. Но эта безжалостная муштра создаёт привычку преодолевать всё. Но ты ещё не знаешь этого. Ты спишь и видишь, как бы насолить своему мучителю, и тебя не останавливает перспектива быть за это беспощадно выпоротым. Исполосованная плетью спина малая плата за то, что твой декарх остался в дураках. Ты счастлив.
Так же был счастлив двадцать пять лет назад роарий Пётр, сотворив на строевом смотре такую же выходку. Наградой ему была спущенная со спины шкура, перекошенные рожи всех без исключения декархов и прозвище Ослиный Член. А как ржали все остальные новобранцы
В жизни каждого солдата было что-то подобное. Вот о чём напоминал всем Ослиный Член. Теперь ты понял меня, ритор? Грубый солдат пускал в ход привычку и тем освобождал сердца товарищей от боли и отупения, для того, чтобы эту пустоту могла заполнить любовь! Так что засунь свой язык в задницу и иди считай своих ангелов, а на всю оставшуюся жизнь запомни прежде чем судить, надо узнать!
Выборные от войска собрались. Среди них не было новичков, только заслуженные промбахи, декархи и лохаги цвет и соль войска, его костяк. Иным бы товарищи и не доверили говорить за них. Они стояли в свободных позах и ждали, что скажет им полководец. Все знали, что без нужды ни один стратиг не будет так обращаться к войску. Они не ошибались.
Дука поднял руку, привлекая внимание. Буксинщик, повинуясь его жесту, сыграл сигнал «Слушай все!». Головы повернулись в сторону Варды, гомон стих. Несколько мгновений дука молчал, потом набрал в грудь воздуха и начал речь:
Слушайте меня, сенаторы![9] Да, это поле у меня за спиной ловушка! Но не для нас! Нам на помощь со всем войском идёт базилевс! Надо всего лишь дождаться его! И мы продержимся! Любой ценой и вопреки всему! Сегодня я не призываю вас умереть во славу базилевса, я приказываю не смейте умирать, пока не подойдет базилевс, а если умрете, не смейте падать! Они не должны пройти! Нам некуда отступать! За нашей спиной земли нет! Слышите меня, сенаторы?!
Барра! грохнул в ответ боевой клич. Вурц снова поднял руку.
Сенаторы, я хочу спросить у вас совета! Иконийский петух предложил мне отдать ему нашу добычу, тогда он выпустит нас с оружием и барахлом. Ещё он сказал, что те, кто согласятся предать империю и обрезаться, получат золото, землю и шлюх. Мне же он обещал любую провинцию на выбор. Я знаю, что мне ответить засранцу, но хочу спросить вас как?
Эй, дука! Ослиный Член был неугомонен. Скажи этому магометову πούστης[10], что мы так и быть отпустим его, если он вместо кобылы при всех обслужит твоего жеребца!
Ответом ему стали хохот и грохот мечей о щиты. Вурц ржал вместе со всеми:
Спасибо, солдат! Так я и сделаю! Вы согласны, сенаторы? Дука обвел взглядом остальных.
Согласны! выдохнул строй в ответ полководцу.
Тогда идите и расскажите своим товарищам всё! И помните мы уже победили! Ника! Вурц сорвал с головы шлем, приветствуя выборных.
Ника! Ника! Ника! за ветеранами клич подхватило всё войско.
Выборные разошлись, крики стихли. Началась работа. К дуке подлетали вестовые, что-то докладывали, получали какие-то приказы, да и мне стало не до того. Тысяча и одно дело требовало внимания: разместить прибывших скиритов, распределить запасное оружие, пополнение, воду, оруженосцев, обойти строй, переговорить с хилиархами и кентархами. Короче, я метался как укушенный тарантулом.
В середине нашего треугольника по моему приказу разложили костёр. Рядом с ним, на самой вершине холмика, служившего нам позицией, поставили знамёна. Все понимали зачем. И тут из лазарета начали прибывать раненые, способные вернуться в строй. Они шли, перевязанные окровавленными тряпками, многие не могли держать щиты и просто привязали их к рукам, вытекшие глаза, выбитые зубы, сломанные носы и челюсти, отрубленные пальцы таким было моё сегодняшнее пополнение.
Приветствую хилиарха! услышал я голос, который сначала и не узнал.