До сегодняшнего дня я думала о том, как сильно расстроятся родители, когда мы с Никитой расстанемся. Сейчас, конечно, не время. Они только узнали о моем увольнении. Новости о Никите они не переживут.
Мы поедем, мам говорю сразу, чтобы пресечь дальнейшие попытки меня донимать, но мама и не планирует. Все-таки, Никита делает ее добрее.
Все так серьезно? спрашивает Никита уже по пути домой. С бабушкой.
Говорят, нужна операция и лучше всего сделать ее в Израиле. Там лучшие клиники и врачи. А у нас, развожу руками, сам понимаешь.
Да, кивает. У меня есть знакомый кардиолог, я могу поспрашивать, к кому обратиться, но думаю, что хорошие врачи на полгода вперед заняты пациентами.
Никит а ты сможешь помочь с деньгами? спрашиваю и прикусываю внутреннюю сторону щеки.
Просить я не привыкла. Да что там, я даже не знаю, как это правильно делается!
Не уверен, но постараюсь, Никита спускает меня с небес на землю. У меня все деньги сейчас крутятся, свободных очень мало.
Я отдам, Никит, если получится. За полгода где-то.
О том, что у меня намечается безработица, умалчиваю. Все еще надеюсь найти достойную работу и хорошей зарплатой. Не может же на Гадаеве рынок вакансий сойтись клином.
Что-нибудь придумаем, малыш, обещает Никита.
Когда подъезжаем, он напрашивается на чашку кофе. На секс я не настроена, но соглашаюсь. Подумала, что после просьбы о деньгах неплохо побыть немного ласковой. Настолько, насколько это у меня получится.
Поднимаемся по лестнице вместе, держась за руки, а когда оказываемся на моей лестничной площадке, я так и застываю, шокированная увиденным. Под моей дверью стоит Гадаев собственной персоной. После офиса он успел переодеться в джинсы и свитер. Ну и прихватить мой телефон с собой, разумеется! Я замечаю знакомый чехол в его руках.
Глава 7
Артем
Бабы меня не игнорировали. Часто сами названивали и умоляли о встрече. И каждый раз приезжали, если она была назначена. Почти всегда заранее, чтобы не заставлять меня ждать.
Вересову я прождал до десяти. Этого времени с лихвой хватило бы на то, чтобы добраться до моего дома. Да что там! За эти несколько часов она могла вернуться домой, принять душ, переодеться и приехать. Вплоть до десяти я убеждал себя именно в этом Вересова поехала домой, чтобы приехать ко мне свежей.
Осознавать другое было болезненно. Сначала больно стало моей самооценке, которая от такого поворота трещала по швам, а потом всему, что было в трусах. Последние, к слову, тоже трещали по швам от перевозбуждения. Вересова мастерски уронила не только мою самооценку, но и член, который хоть и болезненно поднывал, но за неимением достойной альтернативы, упал отдыхать.
И если ему было уже безразлично, трахнем мы кого-то или нет, то моей самооценке хотелось реванша. И именно этот факт в десять вечера вынудил меня одеться и сесть за руль, чтобы приехать к Вересовой, которой дома не оказалось. Звонить ей было некуда, а по ту сторону двери даже после непрерывной трели дверного звонка, висела гробовая тишина.
Уговорив самооценку подождать реванша до завтра, собираюсь уйти домой, когда натыкаюсь взглядом на Вересову. Она, как ни в чем не бывало, поднимается по лестнице под ручку с этим своим слизняком. При виде него у меня глаз дергается и руки автоматически в кулаки сжимаются. Терпеть не могу таких лощеных пижонов. Он давно мне не нравится. С того самого момента, как Вересова с ним замутила.
Артем Борисович? натурально удивляется моя помощница. А вы тут что делаете?
Пытаюсь добиться утоления всех сексуальных фантазий и восстановить справедливость, вернув своей самооценке почетное место на вершине олимпа, но глядя на мудня рядом с ней, появляется отчетливое понимание нихера мне сегодня не перепадет. А может, и не только сегодня.
Телефон, который вы забыли у меня в кабинете после хм инцидента принес.
На слове «инцидент» ее глаза округляются, а у прилипалы рядом, по взгляду вижу, возникают вопросы.
Как это мило с вашей стороны, елейным голосом произносит Вересова. Могли бы и не напрягаться, я бы завтра забрала.
Что вы разве после всего я мог оставить вас без связи? Сорвался к вам, как только работу в офисе закончил.
История трещит по швам и прилизанный щеголь это прекрасно понимает. Вон как одежду мою рассматривает. Явно ведь не верит, что я в потертых джинсах и свитере на работу хожу и его благоверную по поручениям гоняю.
Спасибо, Артем Борисович за помощь и позвольте пройти к двери, быстро тараторит Вересова.
Понимает, видимо, что намеки мои до добра не доведут, а я, между прочим, против, чтобы ее сегодня этот дегенерат до кровати довел. А по его лицу ведь видно, что он не на кофе сюда шел, а с одной единственной целью трахаться.
Я такого допустить не могу, поэтому и к двери Вересову пропускаю не сразу, а когда отхожу и она открывает, под непонимающие взгляды шагаю следом за ними и быстренько поясняю:
Угостите кофе, Ева Евгеньевна. Все-таки, уже поздно, путь домой, как вы знаете не близкий, а мне за руль.
А водитель ваш где? спрашивает, упорно не желая пропускать меня дальше прихожей.
Отпустил. Не думал, что он сегодня понадобится. Планы на вечер, знаете ли, были совсем другие.
Пижон приглаженный стоит за ее спиной, поэтому опасный предупреждающий всплеск во взгляде Вересовой достается только мне. И я его благополучно игнорирую. Разуваюсь и следую на кухню. В этой квартире я был уже давно. В последнее время приходилось только заезжать за Евой и отвозить ее домой, да и то чаще это делал водитель, но раньше, когда еще Вересова на меня не работала, да и я сам не работал, эту квартиру я видел. Был в ней не так много раз, но помню, где находится кухня и пру туда, как танк. Впереди планеты всей, а конкретнее, впереди того, кого она с собой притащила.
Он выглядит удивленным. В общем, именно это мне и нужно.
Напомните, Ева Евгеньевна, где у вас чашки?
Напомните?! хмурится. Вы, кажется, ни разу у меня кофе и чай не пили.
Точно, подхватываю ее игру. Это вы у меня на кухне не раз и кофе, и чай делали.
Беспощадно разрушаю ее мечты сделать перед щеголем вид «ничего такого не происходит». Потому что происходит. Прямо в эту минуту у меня внутри все кипит и бурлит от желания скрутить его и вытолкать на лестничную площадку, смачно захлопнуть перед его носом дверь, а затем вернуться и
Артем Борисович! отвлекает меня Вересова от мыслей о ее аппетитной голой заднице на этом отполированном столе, видимо, угадав, о чем я на самом деле думаю.
Простите, не расслышал.
Кофе какой хотите?
Черный.
С сахаром?
С вами
Что, простите? а это в разговор встревает прилизанный мудила.
С вафлями, говорю, отвечаю, глядя исключительно на Еву. Если они, конечно, имеются.
К сожалению, вафель предложить не могу, есть печенье.
Попробуем.
А вы всегда забытые телефоны сотрудников к ним домой лично привозите? вдруг подает голос слизняк.
Я уже говорил, что хочу вытурить его за дверь? Очень хочу! Руки чешутся, внутри все трясется, но Вересова мне не простит и тогда точно уволиться без раздумий.
Нет, конечно, равнодушно отвечаю. Просто Ева забыла телефон у меня в кабинете, да и знаете, она все-таки личная помощница, считайте, родной человек. Ну и с детства я ее знаю.
Вот как
Мудень даже не пытается скрыть свою неприязнь. Кривится, словно я ему рассказываю о том, как жру дождевых червей на завтрак.
Ваш кофе.
Ева ставит на стол сразу две чашки. На меня смотрит с раздражением, а ему улыбается. Так, сука, широко и искренне, что хочется его ответную улыбку стереть чем-нибудь. Желательно, кулаком.
Приятного, выдает Вересова, я же в ее взгляде читаю «Пейте и проваливайте».
А что бабушка? спрашиваю, прекрасно помня, что Ева живет не одна. Спит уже? Не разбудим?
И вот при упоминании бабушки все как-то резко меняется. Взгляд Вересовой медленно угасает, уголки губ ползут вниз.
Бабушку Евы сегодня забрали в больницу. Мы как раз оттуда.
Что-то серьезное? резко перестаю дурачиться.
Нужна дорогостоящая операция в Из
Мудень замолкает под пристальным взглядом Вересовой. Видимо, эта информация не предназначалась для моих ушей, но я теперь и сам все узнаю. Позвоню отцу Евы и справлюсь о здоровье Антонины Васильевны. Она всегда мне нравилась. Добрая, искренняя и простая женщина. А какие у нее вкусные голубцы были. На контрасте с дорогостоящими изысками нашей кухни воспринимались мною чем-то поистине особенным.
Бабушка обязательно поправится, говорит Ева. А вам, думаю, пора!
Смотрит она, конечно же, на меня. Телефон возвращен, кофе давно допит, а темы для разговоров иссякли. Понимаю, что пора, но договориться с собой и оставить ее наедине с другим мужиком сложно. Правда, следом за мной она и его отправляет. Не так, конечно, категорично, извиняется и что-то еще бормочет ему на ухо, но к выходу мы направляемся вместе.
И только у двери случается конфуз. Я открываю и выхожу первым, а Никита с улыбкой выдет «До свидания» и дверь перед моим носом захлопывает. Я даже слышу звук прокручиваемого в замочной скважине ключа. Что вообще за дела? Вересова его домой отправила, а он остается? Какого хрена?
Дальше наступает самое сложное не начать ломиться в дверь, чтобы катапультировать Никиту из квартиры для ускорения его капитуляции перед несомненно лидирующем самцом. То есть, мной.
Глава 8
Я ответственно назначаю сегодняшний день худшим в моей жизни и иду проводить мужчин до порога. Утешаю себя только тем, что Никита тоже уходит, а значит мои скулы сегодня не сведет от широко открытого рта, а голос не охрипнет от фальшивых стонов. Мысли о том, что собиралась «задобрить» Никиту сексом ради денег, отгоняю. Ведь не ради них же! Ради бабушки! Жаль, совесть сдается не так быстро, как я в кабинете Гадаева и шепчет на ухо все то, о чем я стараюсь не думать. Шкребется там внутри. Доходит до того, что себя начинаю ненавидеть примерно так же, как Гадаева.
Отвлекаюсь на свои мысли и пропускаю момент, когда Никита выставляет моего босса за дверь, а сам остается в квартире. Он поворачивается ко мне с таким лицом, что я сразу понимаю: этот день будет не просто самым худшим в моей жизни, он стремительно становится катастрофой. Самой настоящей, потому что такого Никиту я никогда еще не видела.
Ты спишь с ним? требовательно рычит Никита, а мой взгляд цепляет его руку, сжатую в кулак. Что ты ему позволяешь такого, что он сорвался к тебе почти ночью? Бросил дела и приехал Что-то, что не позволяешь мне?
Будь я чуточку слабее, уже наверняка валялась в обмороке от шока. Это же Никита. Ник. Всегда спокойный, уравновешенный, адекватный Да он даже сексом сдержанно занимался! Мне все время казалось, что между нами шторка и он просто не видит моего лица, таким безэмоциональным он был. А тут искаженное от злобы лицо, взгляд, пышущий яростью, угрожающе сжатые желваки и руки.
Что ты несешь? паника добавляет мне смелости и слова мои звучат воинственно, а рукой я нащупываю на обувной тумбе какое-нибудь средство защиты.
Там ничего подходящего нет! Счета за коммуналку, пачка жвачки и бабушкины ключи от квартиры. Ключи! На крючке висит моя связка, а ею можно, если что, и убить. Двигаю руку правее и пытаюсь снять их. Но Никита замечает мой маневр и делает рывок. Хватает меня за плечи и прижимает к висящей на вешалке одежде.
Пока я пытаюсь понять, что происходит, Ник впивается поцелуем в шею и никакие мои попытки его оттолкнуть не работают. Он, как скала, удерживает меня неподвижно и на одном месте.
Не поняла, он что возбудился?
Да хватит! выдаю требовательно и толкаю его в плечи изо всех сил, хоть это и не дает никакого эффекта.
От его поцелуя явно останется след, потому что участок шеи пульсирует и неприятно жжет.
Ева моя Ева, шепчет Никита, прижимаясь пахом к низу моего живота.
Понятия не имею, что его так возбудило, но в меня вдавливается его уже готовый член. Почему-то становится мерзко. И Ник на мои слова и толчки не реагирует. Спокойно использует силу, чтобы продавить и склонить меня к сексу. В какой-то момент думаю о том, что Гадаев, какой бы сволочью он не был, ни за что такого бы себе не позволил. Он может говорить что угодно, но никогда не оставит на моем теле следы, подобные тем, которые наверняка останутся после Никиты.
И ладно бы эти следы были желанными, но нет! Нет! Возбуждения я и в помине не чувствую. А вот желание поскорее освободиться от его лапищ, что плотно впиваются в худые плечи, лишь нарастает.
Я не хочу! Никита, ты слышишь? Не хочу!
Он словно не слышит! Пока я тут распинаюсь, он добирается до моей юбки. Комкает край и поднимает ту вверх, лаская пальцами ногу. Кажется, что для большей убедительности не хватает только заплакать, но такого удовольствия я ему не доставлю, конечно же. Обмякаю в его руках, делаю вид, что мне нравится, а когда он ослабляет хватку и теряет бдительность выставляю коленко и бью его между ног.
Ожидаю в ответ чего угодно. В конце концов, если он был готов взять меня силой, то может и хорошенько приложить ладонью или вообще кулаком, но Никита лишь сгибается пополам, а затем, словно поняв, что натворил, в ужасе округляет глаза.
Пошел вон! распахиваю перед ним дверь.
Через минуту он оказывается на лестничной площадке и мямлит извинения:
Прости, не знаю, что на меня нашло. Прости, пожалуйста.
Говорит он их так тихо, что я скорее догадываюсь, что он там бормочет, чем слышу. Зато дверь захлопываю с оглушительным звуком и спешу закрыться на все замки и предохранитель, а потом съезжаю по ней спиной и начинаю рыдать, уткнувшись в ладони.
Я не могу понять, как до этого дошло? Как я оказалась в подобном положении и что нашло на Никиту, который раньше никогда даже голоса на меня не повышал? Неужели на него так подействовала встреча с Гадаевым? Гад умеет будить самые худшие стороны в людях? Во мне вот разбудил похоть, а в Никите агрессию. Он точно человек, а не дьявол какой-нибудь?
Вообще, я редко плачу. Считаю слезы проявлением слабости, которую отец всегда учил подавлять. Папа всегда говорил, что я должна быть уверенной в себе и сильной духом. Правда, после того, как убеждаешься, что сила духа ничего не значит и любой может применить физическую, становится не по себе. Я больше не чувствую прежнего спокойствия и уверенности в том, что я сильная. После Никиты во мне с глухим треском что-то ломается.
На то, чтобы встать с холодного пола и дойти до ванной, уходят все силы. А уж когда я вижу себя в зеркале: заплаканную, со взлохмаченными волосами и растекшейся под глазами тушью, ужасаюсь. Неудачный день превращается в трудный вечер с самыми разными мыслями, что посещают мою голову. Я умываюсь холодной водой. Долго тру лицо и шею, которую целовал Никита, но потом убеждаюсь, что мне этого недостаточно. Набираю себе полную ванную и погружаюсь в нее, оставляя на поверхности только лицо. Мне нужно смыть с себя всю ту грязь, что на меня вылилась за день.
С Никитой точно покончено. Его «прости» меня вообще не тронуло. И какие бы он не придумал себе оправдания ничего не сможет загладить то, что он сделал. Помимо «не плакать» папа еще учил меня не прощать людей, если они того не заслужили.
Правда, мама часто говорила, что я слишком категорична и не позволяю людям даже попытаться объясниться. А я считала, что ходить с лапшой на ушах недостойно. Лучше, когда там блестят дорогие сережки.
Теперь моя категоричность сыграет против меня. Точнее, против бабушки. Просить у Никиты денег я не стану, хотя после случившегося ему можно было пригрозить заявлением, но мне не позволит гордость. Ну и брезгливость тоже. Как после всего на него смотреть, не говоря уже о том, чтобы что-то взять из его рук.