Лучшими из всех, кто и жили в подземном городе, были Антон и Артур. Ещё, пожалуй, Олег. Если бы не приступы его угрюмости. Но последнее время насупленное лицо и поведенческая отстранённость стала скорее его нормой, он даже Икринке перестал улыбаться. Сама же она всё чаще погружалась в безразличие ко всему, даже к Антону. Франк пичкал её какими-то шариками. Зачем? Она не слушала его объяснений. Надо ей и ребёнку. И всё. А все его лекции пропускала сквозь себя как сквозь пустоту.
Всё не так, думала она любимой присказкой дедушки, всё не то, что я думала. Живот приводил её в отчаяние. И всё чаще она отпихивала Антона почти с ненавистью. Он был во всём виноват, и эта любовь, лучше бы её не было! Но он смиренно нёс крест своей любви к ней и никогда не обижал, периодически делая попытки любить и ласкать её, как и прежде. Иногда она позволяла, а иногда и нет, даже видя, что он страдает от невнимания. Нэя внушала ей, что она не имеет права лишать его любви даже сейчас, объясняя, что это нужно и ребёнку тоже. Он питается любовью родителей, уверяла её вечная дурочка. Но Икринке, поскольку её одолевали тягостные раздумья, нравилось, что и Антону тоже плохо.
Я не хочу ребёнка, капризничала она, чем приводила его в отчаяние. Даже её красота как бы размылась в ней.
Это от того, говорила Нэя, что ты отдаёшь свою красоту ребёнку. А когда он родится, красота к тебе вернётся и лишь удвоится.
Икринке было удивительно, почему Антон не перестал любить её и желать. И опять Нэя наставница говорила ей:
Ты счастливая, и он любит тебя по-настоящему. А если бы любил для себя, то отношение было бы иным.
Несмотря на брюзжание отца, она чувствовала, что это продиктовано его тревогой за неё, что не было ей привычно. Ведь ей казалось, что он никогда не любил её. И она в первое время своей жизни здесь не встречала с его стороны ничего, кроме его вечной отстранённости и некой непонятной печали при взгляде на неё.
Войдя в холл, благодаря своему золотому коду доступа, она, пока дверь бесшумно не вошла в стену, первый миг не сразу поняла, что она увидела. На синей поверхности стола в синем платье сидела Нэя, и ноги её были открыты до самых бёдер. Платье было задрано, а папенька массировал её узкие ступни и смеялся столь непривычно для Икринки, как мальчик, радуясь своей дурочке, как никогда не радовался ей, своей дочери, или её матери, насколько она помнила. Хотя помнила она немногое, но абсолютно всё и в деталях. В смехе было нечто несообразное с ним и нелепое для неё, привычной к совсем другому его облику и поведению.
Нэя была похожа на фею, сидящую на поверхности воды, не могущую утонуть из-за своей лёгкости. Но Нэя-то лёгкой не была. Чего стоила её мясистая грудь, которую она вечно выпячивала и открывала своими декольте. И все туда старались заглянуть. Как неловко было Икринке стоять около Нэи, если рядом находился и Антон, когда Нэя их встречала в лесопарке и лезла общаться, бросалась к ним как к родным. Часто и таскалась за ними по дорожкам, не желая гулять одна. Она неумолчно болтала, смеялась и привлекала всегда внимание других своей пестротой, своим показным весельем, своими камнями, которые выставляла всем на глаза, чтобы все видели, кто она и какая она, нарядная, забалованная щедростью и любовью. Ей уступали дорогу, смотрели вслед, она разгоралась румянцем, возбуждалась нездоровым оживлением. В её браваде было что-то и наигранное, болезненное даже, но Икринка её нисколько не жалела. За что бы?
Первое время она не понимала, почему Нэя не прячет свою грудь, как делали женщины в их провинции, в складках туники, в излишнем объёме одеяния. Но здесь никто не носил туник, а одежда была облегающей у всех, здесь никто не страдал комплексами, даже толстухи или нескладные сами по себе женщины и девушки. Если земляне были безупречны все, своей физической выправкой и ростом, о местных такого сказать было нельзя. Но здешние люди не считали себя такими же, как те, кто жили в провинции, и даже не такими, кто жили в столице. Они вели себя уверенно, и на лицах их была будто печать избранности, что они причастны к миру совершенства. Так что Нэя на их фоне, действительно, имела все права выставляться. Настолько она была всех лучше. Если объективно. А у Икринки как раз и не было объективности отношения к бывшей подруге.
Когда река течёт вспять
Ты сидела у реки с книжкой на коленях. На тебе было алое платье. О ком ты мечтала? Ведь ты всегда была мечтательница. Не о том ли, у кого шрам на лице? Сознайся, что он был предметом твоих мечтаний?
Нэя удивлённо заглядывала ему в глаза, стараясь понять, шутит он или нет?
У него не было шрама тогда. Его за красоту и взяли в театральную школу. Его любили многие девушки, а я была совсем глупой, маленькой, как ты и говорил. Я ничего ещё не понимала. Алое платье я сшила сама. Из дорогого маминого платья перешила. А все смеялись над моим платьем, говорили, зачем ты такое надела? Я сделала открытый вырез, плечи, руки были видны. На рабочей окраине так никто не одевался. И ткань была воздушная, на чехле. Одна тётка мне кричала: «Мало бабка тебя бьёт! Привлечёшь к себе внимание кого не надо»! А я ей: «Бабушка никогда меня не бьёт»! Правда, бабушка таскала меня за волосы за проступки, и я обычно сильно визжала. Вот соседи и думали, что она меня бьёт.
За волосы? спросил он, Добрый звездочёт Ласкира тебя обижала?
Я не слушалась. Своевольничала.
Он погладил её по волосам, будто бы только что она терпела бабушкину взбучку. Мне кажется, что ты была ангельским ребёнком. Как она могла?
Когда мы резко обеднели, она стала нервной, но всегда жалела, плакала потом.
А та, в кудряшках, что потом к тебе подсела, Эля? Я её помню ещё с тех времен, когда она воровала пирожные в ресторане, набивая ими сумочку. Я тогда подумал, ведь пирожные дешевле испорченной сумочки.
Сумочку подарила ей Ифиса. Эля бедствовала, ей не хватало денег на изысканные сладости. Да и потом. У неё была несчастливая жизнь в дальнейшем. Представь, прежде чем она привыкла к тому мутанту, что пришлось ей перетерпеть! Она попала к Чапосу из рук какого-то сектанта. И за своё спасение, за последующее ласковое обращение она и полюбила Чапоса. Она никогда не рассказывает о своём прошлом. Слишком страшно, я думаю. Сейчас её все осуждают, но она добра и не глупа. Только плохо воспитана, конечно. Она пришла недавно вся заплаканная: «Нэя, я полюбила, но зря! Он сказал, что скоро покинет ЦЭССЭИ, но меня взять с собой не может. И если честно, не хочет. Я ему нужна только как болеутоляющее средство от прошлого, а там, на Родине, его вылечат от прошлого». Она спросила у него, где твоя Родина? И он указал на небо. Она восприняла это как глумление над собой. Но ведь он сказал ей правду. Ты тоже никогда не жалеешь меня. Иногда ложь милость, а правда жестокость.
Я не мог забыть твои босые ножки, настолько красивые Ты пребывала в той самой фазе, когда девочка-подросток вот-вот станет взрослой девушкой. Мне было очевидно, я увидел нереальное чудо. Ты думала, что тебя никто не видит, задирала подол и обмахивалась им от духоты. Я ждал, что будет, когда ты поднимешь платьице повыше? Думал, что там какие-нибудь кружева, но там и он задрал её синий подол, Ты ведь не могла предположить, что кто-то видит тебя, а разрешающее усиление оптики такое, что я мог бы рассмотреть даже волоски на твоей коже. Увидев подобное девственное сияние, я даже забыл, где я и чем занят Настолько боялся, что кто-то сумеет меня опередить, что сразу же отправился туда Рудольф прижался губами к её ступням. Нэя, смеясь, пыталась высвободить ногу. Ей стало неловко от его избыточной искренности. Отсутствие нижнего белья в те времена, на что и намекал Рудольф, и что его умиляло, было постыдно ей и теперь. Они экономили на всем, и бабушка уверяла её, что нечего носить белье в жару, его надо беречь для прохладных дней, она ещё маленькая, и никто не увидит, что под платьем нет ничего. Впоследствии она научилась шить себе всё, используя любой лоскуток.
Жара ужасная стояла сказала она в своё оправдание, что не было правдой. Бедность всегда пытались скрыть, зачастую безуспешно. Бедность никого не объединяла, за бедность презирали, её стыдились. И Нэя стыдилась бедности до сих пор, даже прошлой. Она знала, что Реги-Мон в те времена искал себе богатую невесту, и на намёки соседей на красоту Нэи он как-то и сказал одному приятелю: «С красотой спишь лишь одну, другую ночь, потом к ней быстро привыкаешь, а если голодный, то перестаёшь и замечать, а с деньгами живёшь всю жизнь тепло и удобно». И даже умный Нэиль не раз с презрением говорил о девушках бедных кварталов как о потрясающем убожестве, а что он имел в виду при этом, не пояснял. Она была убеждена, что за бедность человека презирают всегда.
Я помню, как я смотрела на реку, в небо, и не могла отделаться от ощущения, что кто-то следит за мною. Но как такое могло быть? Я думала, что это издержки обучения актёрскому ремеслу, когда всюду воображаешь себя на сцене.
Знаковый мост, сказал он, пункт наблюдения. Ты, наверное, удивишься, но на мосту, помимо меня, бывал и ещё один наблюдатель. Он и не таился, поскольку был уверен, что ты достанешься ему. Вот его наблюдение ты и чувствовала. А меня как же могла ты почувствовать, если я появился там несколько позднее?
Чапос? Нет! Я не могла его чувствовать, я никогда не была настроена на его волну! Мне казалось, что тот взгляд был из моего будущего. Я ощущала восторг и предчувствие чего-то необыкновенного, что произойдёт в моей жизни. Да.
Именно в тот момент и открылась панель входа, и вошла Икринка. Поняв всё, она не ушла, а вызывающе осталась стоять, глядя на них.
Икринка не могла и представить, какие фантазии и причуды одолевают её совсем не юного отца. Он специально усадил Нэю на их суперкомпьютер, и она отразилась в его холодной и зеркальной поверхности, не ведая перед ним никакого стыда. Она могла стесняться прошлой бедности, доходящей до позорной экономии на всём, но за саму себя она не стыдилась никогда. Она считала себя совершенством, времена подростковой неуверенности остались в далёком прошлом, как и жалкая бедность, радующаяся любому лишнему лоскутку, сэкономленному на заказе щедрой клиентки.
Вот какой разговор предшествовал незваному вторжению рассерженной дочери.
Разве тут не ваш священный Центр? спросила Нэя.
И что? Мы можем его осквернить? Чем? Да что может в чреве Трола быть священным? Один чудак Франк с его склонностью к аутизму мнит, что живёт в какой-то священной горе, а тут творилось такое Люди, обуреваемые скукой, подземной тоской, отчаянием от удалённости, и никто не дает никаких гарантий возврата, способны на разное. Мы-то здесь понимаем друг друга, и поэтому все покрывают всех. Нам же надо выживать.
Он включил ночное небо, и пространство стола экрана засветилось. Оно превратилось в зелёную реку, и эта миражная река текла, струилась вдоль берегов и игрушечных по своему масштабу строений на них. Она узнавала свои родные места детства и юности, мост Нэя засмеялась, ей нравилась странная игра! Он стащил платье с её плеча, Есть выражение, не войти в одну и ту же реку дважды. А я хочу туда войти. В тот самый день, когда ты была в реке
Сам же говорил, что тогда я была маленькой ещё. Или ты хочешь, чтобы я напомнила тебе Гелию с картины?
Нет!
Я лучше?
Он ей не ответил. Обидевшись его нежеланию отвечать, Нэя стала выдергивать ногу из его руки, но он не отпускал. На чёрном потолке сверкали россыпи голографических звёзд. Мираж неба отражался в миражной реке. Река струилась зеленоватым мерцанием, освещая синее платье Нэи, ставшее серебристым от странного освещения потолка. Смеющееся счастливое лицо тоже казалось миражом. Она видела своё отражение в его восхищённых глазах как в зеркале, и это отражение было прекрасным. Чтобы отомстить ему, она сделала попытку слезть с волшебной поверхности, но Рудольф не дал, останавливая её. Сидеть же было жёстко и холодно.
Я не хочу тут. Пусти она продолжала его отпихивать, вызывая желание нужного ей накала, и сама увлекаясь необычностью предстоящей любви в огромном полутёмном холле, с эхом по далёким углам, на миражной поверхности реки. Она тянула время, думая впоследствии, что могла бы увидеть Икринка, если бы не это затягивание любовной игры? Подобное зрелище, ни для кого не предназначенное, кроме них двоих, такое обнажение сокровенного было бы невозможно и пережить
Впервые я увидел тебя, сидящей на берегу, на брёвнах разобранного старого моста.
Так ты стоял на большом мосту? Вначале я думала, что там стоит Чапос ты случайно забрёл на нашу окраину?
Нет. Я пришёл туда именно к тебе.
Откуда же знал, что я там живу?
Видишь эту реку? Это изображение в режиме реального времени. Это не запись, а то, что происходит там сейчас. Ты не поняла? У нас невероятные возможности наблюдать за любым уголком планеты. Везде.
А где же были твои колоссальные возможности, когда ты не сумел найти меня? У Тон-Ата?
Да я и не искал. Так, пошарил немного по округе, а потом и забыл о тебе.
Врёшь! Искал. И не забыл.
Та цветочная нирвана, к сожалению, нашему обзору недоступна.
Зачем тебе теперь цветочные плантации?
Надо. Архипелаг при тех наработках, какие у нас уже есть, скоро будет ликвидирован, не как страна, конечно, но как паутина Обаи.
Я не видела там никакой паутины.
Ты и сама в ней сидела. Ты была пленница своего старика. Но вот зачем ты ему была нужна? Даже Эля, которую ты жалеешь, счастливее тебя. В том смысле хотя бы, что у неё остались дети, был муж, и была любовь, пусть и временная. А что было у тебя? Кроме твоих цветных снов? В женской своей жизни ты ещё дитя, ты живёшь жизнью женщины всего два года. Тебе не горько за утраченную впустую юность?
Она поняла, что задела его больное место, вспомнив про цветочные плантации. И он отомстил, кольнув её сейчас. Она обиделась по-настоящему и решила слезть с возвышения, уйти из холла, не дав ему возможности экзотического плавания вместе по миражной реке. Ты злой!
Рудольф схватил её за подол, потянул к себе, тонкая ткань натянулась.
Не хочу любить такого злого! Ты постоянно портишь мне платья! Пусти!
Рудольф целовал её ноги, потом каждый палец в отдельности. Ласка была особенной, родной, Давай представим, что ты согласилась отправиться со мною в тот день на далёкий пляж. Вечереет, а вода особенно тёплая и бархатная, ты это чуешь? Тебе приятно ощущать, как я прикасаюсь к тебе сквозь воду? Будто она тоже одушевлённая
Да шептала она, тая от ответной нежности.
Мы с тобой вот тут и он перевёл обзор на Дальние Пески. Увеличил изображение. Нэя оказалась сидящей на песке, вокруг неё простиралось во все стороны изображение той местности. Подвижная река казалась по-настоящему глубокой, песок сыпучим и мягким. Но сидела она на плоской поверхности.
Я научил тебя плавать. Мы устали и присели отдохнуть на песок, он притянул её к себе. Чтобы ты мне ответила, если бы я сказал тебе: можно я тебе поласкаю?
Можно прошептала она, погружаясь в игру.
Ну, нет. Ты бы так не ответила. Ты стала бы ломаться и сказала бы: пошёл прочь от меня!
Разве бы я смогла?
Но ведь ты именно так и сказала, когда я предложил поучить тебя плаванию.
Потому что вокруг были люди. А тут мы одни
Хорошо. Можно я прикоснусь к твоей груди?
Зачем?
Чтобы слушать твоё сердце
Какое же у меня сердце?
Славное и доброе у тебя сердце. Нежное и чувствительное
И ранимое тоже. Ты больше не будешь меня обижать?
Вместо ответа он приник к её груди, сползая губами ниже, А войти в тебя мне позволительно?
Прямо здесь?
Да. Вокруг же никого
Ты забыл, что в то время я была нетронутой девушкой? Как же я могу тебе это позволить?