В штабе армейского корпуса служило много старших офицеров, но мало кому из них был положен служебный автомобиль, и дабы они не зарились на прикомандированный автотранспорт, начальник штаба на общем построении в форме приказа заявил, что эти машины могут выходить из парка лишь по его личному распоряжению или по приказу лейтенанта Кольченко. Он, конечно же, просто не чётко сформулировал свою мысль, имея в виду, что команду на выход может дать только он сам лично или же через командира этого сводного подразделения. Но сказал он то, что сказал, а поправить свирепого генерала никто не решился. Максим не злоупотреблял его оговоркой, лишь изредка беря для коротких поездок по городу уазик командира кизыл-арватского мотострелкового полка, который чем-то приглянулся ему с самого начала, и вот настало время воспользоваться генеральской оговоркой сполна.
По замыслу лейтенанта в 18-40 из автопарка выедут все 24 уазика с закрытыми шторками на окнах. В одном из них на заднем сидении расположится Язвицкий, на другом, так же сзади Максим и Злата. Ворота КПП распахнутся, и автомобили с интервалом в десять секунд начнут покидать военный городок на приличной скорости. Первая машина уйдёт налево по проспекту Свободы в сторону центра, вторая прямо, на посёлок Бикрова, третья налево, четвёртая прямо и так далее. Затем уазики начнут хаотично сворачивать в переулки и, поплутав минут десять по городу, вернутся на базу. И только автомобили с пассажирами уйдут на Фирюзу. Козловский на своём уазике, номера которого бандитам были уже знакомы, должен выехать последним и, демонстративно развернувшись на кольце, тут же вернуться обратно на территорию воинской части. Таким образом, экипажам воровских машин надо будет каким-то образом отследить перемещение двадцати трёх автомобилей, что совершенно нереально.
Сборы не заняли много времени. Григорий Семёнович, натужно кряхтя, полез под кровать и, достав оттуда свой тревожный чемодан, с которым прибыл сюда из Кизыл-Арвата, открыл его маленьким ключом. Покопавшись в ворохе белья, вытащил скомканный свёрток и передал его Максиму. В свёртке оказалась боевая граната Ф-1, называемая в войсках лимонкой.
Возьми, как говорится, на всякий пожарный. Друзья из пехотного полка подарили, думал пригодится рыбу в Каракум-канале глушить, тихо сказал он, обращаясь к офицеру.
Спасибо, отпугну врагов и обязательно верну! беря гранату в руки, в очередной раз не к месту пошутил офицер.
Язвицкий для приличия слегка улыбнулся. Злата же продолжала пребывать в состоянии полу-транса. Девушка смотрела на лимонку широко распахнутыми глазами, полными ужаса. Она только начала осознавать в какую нереально-кошмарную переделку умудрилась попасть. Граната разместилась в дипломате Максима между чистыми тельняшками, плавками, носками, подшивочным материалом и несессером с туалетными принадлежностями.
В 18-40 первый уазик на приличной скорости покинул военный городок и за ним, как пчёлы из улья, из ворот КПП начали вылетать совершенно одинаковые машины, разъезжаясь в разные стороны. Лейтенант не смог отказать себе в удовольствии и, пренебрегнув конспирацией, слегка сдвинул оконную шторку, дабы насладиться видом растерянных лиц джигитов из воровского «Москвича», припаркованного возле «Айны». Козловский, выезжавший последним, позже рассказывал, что машины бандитов в тот вечер так и не сдвинулись с места.
В то же самое время по улицам вечернего города неспешно катилась новенькая белая «Волга». На её заднем сидении, небрежно развалившись, сидел уверенный в себе, холёный человек в белоснежной рубашке с короткими рукавами. Он был коренаст и широкоплеч, излишняя полнота лишь добавляла его облику солидности. В его чёрных волосах кое-где серебряными паутинками пробивалась седина, открытый, в меру широкий лоб, украшали изогнутые дугой брови. Взгляд его раскосых, глубоко посаженных тёмных глаз, расслабленно скользил по людям, идущим по тротуарам, по встречным автомобилям, по зелени клумб и деревьев. В свои сорок с небольшим сидящий на заднем сидении человек успел достичь многого в этой жизни. Триумфальное восхождение по партийно-комсомольской лестнице республики он начал сразу же после окончания философского факультета МГУ. Несомненно, он был умён.
Сидящий на заднем сидении, был уверен, что добился всего не столько благодаря протекции сильных мира сего, сколько счастливому расположению звёзд над своей головой, и, занимаемый им ныне пост, принадлежит ему по праву рождения и является всего лишь промежуточным на траектории восхождения к вершине власти. Он досконально знал и свою родословную, и историю своего племени, происходившего из древнего огузского рода Кият-Борджинов, основателем которого считался Есугей-богатур, отец самого Чингисхана. Прямым предком сидящего на заднем сидении был Кият-хан вождь племенной группы иранских йомудов. Само имя его, Курбан Сердар, было частью имени ещё одного великого предка, которого он чтил, пожалуй, больше других легендарного курбаши Джунаид-хана. Басмач он, и в самом деле, был легендарный, его имя до 1938 года наводило страх на врагов и вызывало благоговейное восхищение соплеменников.
Сидящий на заднем сидении человек был уверен, что оставшуюся пару ступеней до высшего в республике поста он неизбежно пройдёт, всему свой срок. Просто пока первый секретарь компартии Туркмении из племени эрсаров, путь наверх ему закрыт. Но ничто не вечно в этом мире, и сейчас у него в запасе есть достаточно времени для того, чтобы успеть расставить на ключевые посты верных людей из своего йомудского племени и рода Джунаидов. Преданные ему кадры должны быть во всех органах и структурах власти республики и тогда, когда откроется путь наверх, они поддержат его и помогут сделать эти два последних шага. Он обязательно станет самым главным по священному праву сильнейшей крови, как когда-то это получилось у Джунаид-хана.
Погружённый в приятные его сознанию мысли, в 1400-м году от Хиджры по исламскому календарю, в священный месяц Рамадан ехал домой один из лидеров Туркменской Советской Социалистической республики. В кармане его белого льняного пиджака, небрежно брошенного на переднее сидение, лежал партийный билет. Он, конечно же, не был правоверным мусульманином, но чтил и уважал традиции своего древнего народа, глубоко уходящего корнями в историю, во времена Парфянского царства, во времена Бактрии и Согдианы, в эпоху персидского господства, в царство Александра Македонского. Воинственные турки-сельджуки и культура ислама, всё это перемешалось именно здесь, на его родине.
Сидящий на заднем сидении гордился воинственностью йомудов, от набегов которых трепетала Персия ещё с времён Надир-Шаха. Награбленное имущество и захваченных в рабство персов они выгодно продавали на шумных рынках Хивы, Хорезма и Мерва, а красавиц-персиянок, как правило, оставляли своими рабынями. Так уж сложилось веками: йомуды по достоинству ценили красоту чужестранок, а для продолжения рода брали в жёны только йомудок. Но ислам не запрещал иметь кроме жён и других женщин, поэтому красотки из Персии, с Кавказа и из южной Европы считались дорогим товаром. Джунаид-хан, прежде чем стать курбаши, занимался именно этим набегами на Персию и торговлей захваченными рабами, и лишь советская власть сумела остановить тот прибыльный бизнес. Но несметные богатства последнего в их племени хана не растворились бесследно в песках Каракумов, они растеклись по клану его наследников. Лично для Курбан Сердара всё это золото в старинных ларцах уже, пожалуй, больше реликвия, чем деньги.
У сидящего на заднем сидении была странная привычка, о которой не знал никто. Иногда он доставал из тех шкатулок снятые с убитых христианские кресты, шестиконечные звёзды Давида, разнообразные ведические амулеты и подолгу разговаривал с ними, точнее не с ними, а с душами людей, которым когда-то принадлежали эти вещи. Он, почему-то, думал, что души погибших не могут надолго отлучаться от этих сакральных предметов, и считал себя их повелителем. Он беседовал с ними, задавал им различные вопросы, на которые у него самого не было ответа, и ему казалось, что потусторонние голоса этих душ отвечали ему, как своему господину. А что касается денег, они и так текли к нему рекой. Курбан Сердар расставлял своих людей на командные посты, а те своих на «хлебные» места, и благодарность последних не имела пределов.
Сидящий на заднем сидении женат на йомудке из хорошего рода. Его сыновья учатся в Москве. Старший на юридическом факультете МГУ, младший в высшей школе КГБ. Хорошие мальчики, настоящие джигиты. Вроде бы всё в его жизни сложилось крайне удачно, если бы не одно маленькое «но» Судьба, почему-то, обделила его любовью женщин.
Ему, как истинному йомуду, не нравились женщины из своего рода. Курбан Сердар со школьной скамьи засматривался на девушек других национальностей, но не на всех, спаси Аллах, а только на красивых. Не подобает чингизиду, потомку Джунаид-хана даже думать об иных. Но красивые создания явно не видели в нём героя своих грёз. Это больно било по его самолюбию и тогда он дал себе клятву, что непременно добьется того, что сможет сам выбирать женщин и те, лучшие из лучших, покорно склонив головы, падут к его ногам. В постели Курбана побывало уже немало красавиц: за золото, за карьеру мужей, за собственную карьеру. Но, на свою беду, он был умным человеком, и с тоской осознавал, что среди всех его любовниц нет ни одной от слова «любовь». В какой-то момент, как истинный потомок Джунаид-хана, он решил, что начнёт похищать понравившихся ему женщин, и с помощью ласки, подарков и личного обаяния будет постепенно приручать несчастных пленниц, отдавая себе отчёт, что притворные страсти всех его «любовниц» не стоят и малейшей крупицы истинной любви.
Судьбы похищенных красавиц были на редкость схожи. Кто-то, в надежде вырваться на свободу, пробовал играть с ним в любовь, но он был проницателен и легко распознавал фальшь, кто-то напрочь отказывался от близости с новоявленным ханом. И те и другие отправлялись в качестве живых подарков его ближайшим ставленникам за пределы столицы, как в старые времена отправлялись на невольничьи рынки Хивы и Мерва строптивые рабыни. Что уж там происходило с ними, доподлинно не знает никто, но ни одна из пропавших домой не вернулась. Пустыня умеет хранить тайны своих хозяев.
Сидящий на заднем сидении, был упрям в достижении своей цели. Его кидало в крайности, он экспериментировал. В последнее время он был одержим идеей, что полюбить его по-настоящему, чистой и светлой любовью, сможет лишь целомудренная, невинная девушка. При этом он даже дал себе зарок, что если почувствует хоть искорку девичьей любви, то дарует за это пленнице не только свободу, но и богатство. Потомок курбаши был умным человеком, он понимал, что любовь, зародившаяся в неволе, жить в клетке не сможет.
Сидящий на заднем сидении, считал себя физически и духовно здоровым человеком, полезным членом общества, строителем социализма. Только вот у социализма этого было обличье басмача. Злата должна была стать седьмой подопытной жертвой потомка Джунаид-хана, но что-то вдруг пошло не так
Глава 3
Уазик с Максимом, Златой и пересевшим к ним прапорщиком, миновав пустынный участок дороги, въехал в предгорья Копетдага. Все молчали, и лейтенант вновь непроизвольно погрузился в воспоминания. В его голове замелькали кадры затёртой киноплёнки из архивов памяти
Той весенней ночью он долго не мог уснуть. Перед глазами стояла Эсмеральда, в ушах звучали её странные пророчества. Максим не верил в мистическую чертовщину, а уж тем более, в цыганские гадания-предсказания, но подсознательно понимал неслучайность встречи с «не цыганкой-сербиянкой». Никакой это не морок, не сошёл же он с ума!? И она, совершенно точно, не была цыганкой. И внешне, и своим нарядом гадалка разительно отличалась от таборных женщин. У Гюго, кстати, Эсмеральда тоже не цыганка! Кем же в действительности была та девушка? Почему выбрала именно его? С какой целью предсказала его судьбу? Разумных ответов у Максима не было. Он чувствовал, что та встреча что-то изменила в нём, но никак не мог понять, что именно. Словами не описать, всё на уровне ощущений. Эти невнятные ощущения ручейками стекались в некий поток чувств, неподдающийся осознанию и контролю.
Начинало светать Он подошёл к окну и распахнул шторы. Тьма уползала на запад. На чёрном бархате неба уже образовалась пока ещё очень тонкая, но быстро набирающая силу, розово-бирюзовая полосочка, и на этой растущей полоске кроваво-алыми цветами вспыхивали дальние зарницы. Из городского сада доносились последние соловьиные трели этой ночи
Максим уснул перед восходом, и ему приснилась Эсмеральда. Она, величаво шествовала вдоль причудливо изогнутых чугунных решёток парковой ограды, накинув на голову свою солнечного цвета шаль, грациозно приподнимая обеими руками подол длинного платья. У входа в городской сад «сербиянка» на мгновение остановилась, оглянулась, как-то особенно ласково улыбнулась ему и, взмахнув на прощание рукой, пошла в сторону покорёженной ударом молнии эстрады танцплощадки. Максим хотел побежать за ней, но не смог даже сдвинуться с места, как это обычно и случается во сне. Из-под покалеченной кровли эстрады дымными клубами стала выползать непроглядная мгла, заполняя окружающее пространство густым чернильным туманом. Наступила какая-то совсем беспросветная тьма. Воронка пустоты затянула Эсмеральду в свою зияющую глубину.
Внезапно налетевший порыв знойного ветра, рассеял клубящуюся черноту, и Максим оказался на песчано-жёлтом берегу прохладной горной реки, стремительно летящей вниз по ущелью немыслимой красоты. Громады хребтов, обрамляющие эту великолепную панораму, взметнулись к лазурным небесам. Среди серых скал изумрудные вкрапления кустарников и деревьев. Меж ними змеились хрустальные ручьи, спадая каскадами вспененных бело-голубых водопадов в могучий и неудержимый поток, несущийся с глухим рокотом по дну ущелья.
Земная твердь под его ногами дрогнула, как при землетрясении. Он оглянулся, поднял голову вверх и с ужасом увидел грохочущую лавину камнепада, мчащуюся на него с зазубренных горных вершин. Валуны, размером с двухэтажный дом, с бешеной скоростью неслись по склону, увлекая за собой всё новые и новые камни и громадные обломки горных пород.
Максим рванулся в сторону реки, но она, почему-то, оказалась где-то далеко внизу, и он уже бежал не по её берегу, а по большой, ровной, как стол, мерно раскачивающейся скале. Выбор у него был не богат: либо остаться на этой шатающейся скале и через секунду быть раздавленным катящимися сверху камнями, либо, прыгнув в пропасть, разбиться вдребезги. Но при прыжке сохранялся призрачный шанс, что там внизу его бережно подхватит синяя река и стремительно вынесет из зоны сплошного камнепада. Максим ускорил бег и с силой оттолкнувшись от кромки скалы с душераздирающим криком бросился вниз, туда, где бурлящим потоком неслась шальная река
Он не разбился лишь потому, что проснулся. Перекошенный ужасом рот жадно ловил воздух, взбесившееся сердце пыталось вырваться из грудной клетки, а в окно нежными, ласковыми лучами светило утреннее солнце