Ураганный ветер, в конце осени начале весны, как правило, бушующий на вершинах Джуфдага, методически налетал на горное плато с дубом, добивая его, срывая оставшиеся ветки, оставляя на дряхлеющем теле гноящиеся язвы.
Лютые январские морозы, летний палящий зной выжигали то, что от него осталось. Но могучие останки дуба, кровоточащие рогатины, обрубки культей, корни почему-то, наполовину отмерев, всё еще держатся, всё еще цепляются за жизнь. Старый великан наперекор судьбе все еще стоит на страже своего аула.
Со дня рождения дуба до его возмужания, физического становления, старости прошли тысячи лет. За это время в ауле сменилось не одно поколение людей, менялись времена, нравы, религии. А старый дуб, покрытый рубцами, язвами, отражая натиски огня и грома с небес, с плато грозя врагу своими огромными культями, в дряхлеющем теле все еще бережет старческий дух. Он все еще могуч и величественно стоит на макушке горы. Стоит, как страж, как Божье напоминание враждебным силам, которые на жителей аула наслали невиданные доселе беды и испытания. Величественный дуб стоит как олицетворение мужества, стойкости, как напоминание с Небес грядущим поколениям, что любое людское преступление, свершенное на этой земле, записывается Небесами и не остается без возмездия.
Старый, больной дуб немой судья страшного преступления, свершенного в ауле странником приютившим его жителям, выкормившим, вырвавшим его из когтей смерти. Дуб остался жив как напоминание об ужасном преступлении, свершенном человеком, спасенным аулом. Дуб подобен судье судного дня.
* * *
Никто в ауле не ведает, сколько лет исполнилось старому дубу. Там его почитают праотцом, ангелом-хранителем, стражем, охраняющим их покой от напастей небес, злых козней земных и потусторонних сил, коварства людей. Дуб стоит на пороге аула, на самом видном месте, привлекая к себе взоры небесных и земных сил, жителей соседних аулов, взоры друзей, недругов. Тайну, сколько лет дуб-великан сторожит, живет, сколько времени поит жителей аула своей живой водой, струящейся из огромного брюха, откроет лишь он сам.
И сегодня жителей аула, как их древних пращуров, волновали одни заботы: о сохранности племени, пропитании, здоровье. Земледельцы в суровых условиях гор сеют и выращивают хлеб. Животноводы разводят домашний скот, доят коров, молоко перерабатывают в масло, творог, простоквашу, айран. Женщины прядут пряжу, ткут ковры, сумахи, паласы. Из года в год рождаются, взрослеют дети. Седобородые аксакалы, досказав внукам сказку о прошлом, настоящем своего племени, уходят в мир праотцов. На их место приходят сыновья, внуки, правнуки. Они взрослеют, влюбляются, женятся, выходят замуж, разводятся. Словом, жизнь в ауле течет своим чередом. Дуб, как вечный страж, стоит на своем месте. А бесконечная круговерть Вселенной, как заведено со дня сотворения мира, делает виражи в текущей, вновь рождающейся жизни.
В ауле, как было заведено веками, завещано предками, все бы шло своим чередом, не меняясь, если бы неожиданно в его привычную круговерть не вмешались инородные, колдовские силы. Они нарушили ритм жизни аула, его круговерть. И колесо времени повернулось вспять.
Аул сполз со своей вековой оси, жизнь жителей пошла под откос.
* * *
Странник третьи сутки скитался по горам. Уходил от возмездия преследующих врагов. Ночевал где попало: в пещерах, звериных норах, в подземных гротах, дуплах деревьев. Наконец ночью, озябший, обессилевший, голодный, истекающий кровью, дополз до седловины горы, над которой высится могучий дуб.
Он полз туда на журчание воды. У него было звериное чутье. Его ухо, воспаленный мозг улавливали малейшее движение вокруг: дуновенье ветра, плеск воды. Его привлекло журчание родника, доносящееся из-под корней могучего дуба. Мучила жажда. Странник приподнялся на руках, прилагая огромные усилия, из последних сил подполз к роднику.
Родник спрятан в паутине гигантских корней, которые на весу держат огромную каменную глыбу. Из ее расщелины струится вода. Еще немного усилий и странник окажется у горнила живительной влаги. Но он ослаб, еле дышал. Кровоточащие руки подкашивались, из рук и ног уходили остатки сил. Голова, не удерживаясь, ныряла в снег. В глазах двоилось, сознание мутнело.
Воспаленные глаза странника различали слабый свет керосиновых ламп, отражающийся в стеклах окон саклей, в ледяных узорах. Усилием воли приподнял голову из снежной шубы, обращая взор туда, где теплилась жизнь. Кровоточащей щекой прижался к мерзлой земле, зовя людей. Показалось, что его крик, полный жажды жизни, отражаясь в скалах, разбудил весь аул. Но из его воспаленного горла вырвался всего лишь писк существа, из которого уходит жизнь. Уронил голову в снег. В глазах помутилось, сознание провалилось в темноту
* * *
Мать-волчица, находясь еще далеко от родного логова, ощутила угрозу, нависшую над ее детенышами. Казалось, что ее уши улавливают в логове, на подстилке из листьев, шорохи стоп врага волчьего племени. Нос обоняет его кислые запахи. Глаза видят его еле различимый силуэт, отчего сердце в груди тревожно забилось. Заскулила, ускорила бег. И тихая лунная ночь, и лес в инее, и искрящиеся заснеженные холмы, и скалы, круто обрывающиеся в долину реки Рубас, предупреждали о беде, нависшей над ее логовом. Сердце матери трепетало, лапы подкашивались от напряжения. Ощущала холод, идущий со стороны логова с ее волчатами, вместе с запахами детенышей чуяла еле уловимый кислый запах угасающей там чужой жизни.
Волчицу затрясло. Она до предела ускорила бег. По мере приближения к логову сердце выскакивало из груди, она задыхалась. Теперь не то что сердцем, но и щетиной на загривке стала ощущать опасность, нависшую над ее сосунками. От страха за их жизнь она, задыхаясь, теряла силы, падала на подкашивающихся лапах, кувыркаясь, вставала, вновь рвалась вперед. Скользила на животе со склона, перекатывалась с боку на бок. Вставала, вновь падала, ползла на животе.
Волчица начала понимать, что так она до волчат, над которыми нависла угроза, скоро не дотянет. Тогда она отважилась на отчаянный шаг: прокатилась по узкой ложбине, проложенной с хребта к реке осенне-весенними паводками. А от подножия склона недолго добираться до логова. Она, скользя, кубарем катилась по ложбине; головой, боками больно ударялась об острые выступы. Докатилась до реки, скованной льдом. Там тоже больно ударилась головой об острый выступ камня в голове пошли круги, в глазах потемнело. Под конец скатилась в полынью запруды. Очнулась наполовину лежащей в полынье, примерзающей шерстью ко льду. Вскочила, что есть мочи пустилась к логову.
* * *
Еще издалека ее чуткий нос уловил противные запахи незваного пришельца. Уши улавливали чужие шорохи, несущиеся со стороны логова.
Странник брел по руслу реки к подножию карниза, нависшего над логовом волчицы, куда зимой всегда падали лучи восходящего и заходящего солнца. Со стороны гор по долине реки пронесся легкий ветерок. Он донес до чуткого носа мчащейся матери запахи двуного зверя, перемешанные с запахами гноящихся ран, крови.
Волчица негодовала: «Как двуногий зверь осмелился переступить границы моих владений? Каким образом он, еле живой, дополз до этой глухомани? Она злобно зарычала. Что, он, кровожадный, пришел сожрать моих детенышей?!»
Тревожно приостановилась, чуткими ноздрями уткнулась в кровавые следы, оставляемые двуногим зверем на снегу. По запаху крови определила, что он ранен, еле живой. И раны гниют. Ее чувствительный нос также улавливал противный кислый запах гниющей одежды. Она чихнула, раздраженная запахами гниющей плоти.
Шерсть на загривке ощетинилась, волчица утробно зарычала. Чем ближе становилось логово, тем сильнее в ее сердце поднималась тревога за сосунков. Это придавало ей силы. Не замечая острых камней, сучков, торчащих из мерзлой земли, она понеслась к логову.
* * *
Логово располагалось в пещере под огромным карнизом, нависающим над небольшим выступом. Волчьей семье он служил и смотровой площадкой, и местом игр волчат, и местом принятия в короткие зимние дни солнечных ванн. Узкий лаз в логово находился за площадкой.
Волчица замерла, не дойдя до логова. Чуя врага, притаилась за огромным валуном, громоздившимся на берегу реки. На другом берегу, на ледяном панцире, распластался человек в кровоточащих ранах, ссадинах. Волчица присела, готовясь к молниеносной атаке. Распласталась на земле, хрустя панцирем льда, тугими связками ног и спинными позвонками. Приподнялась на передних лапах, распрямляя позвоночник. Утробно зарычала, предвещая прыжок. Двуногий зверь, лежащий на снегу, не среагировал на предостерегающий рык, не зашевелился.
Волчица озадаченно застыла. Слышала, как он прерывисто дышит воспаленными легкими, постанывает. Из его ран на лед сочилась кровь с гноем. Из него медленно уходила жизнь. Озабоченная судьбой волчат, мать, потеряв интерес к умирающему двуногому зверю, заторопилась в логово.
Пересекла речку, скованную льдом, бросилась к детенышам. Не останавливаясь на входной площадке, влетела в логово.
Ее детеныши, чувствуя вражеский дух, забились в угол. Но, почуяв мать, сосунки один за другим с визгом бросились ей навстречу. Каждый из них норовил первым лизнуть ее, тыкая мордочкой в грудь, требуя молока. Мать, довольно урча, тянулась к каждому волчонку, облизывая мордочку и под хвостом. Волчата со всех сторон обступали маму. Между ними, чтобы первым лизнуть ее, первым пихнуться в набухшие от молока сосцы, пошла схватка. Наиболее назойливых драчунов передними лапами отпихивала от себя. Волчата, не обращая внимания на шлепки матери, дерясь за каждый сосок, поднимая щенячий визг, лезли под нее.
Волчица прилегла набок, приподняв заднюю лапу. Наконец каждому из волчат достался определенный сосок с вожделенным вкусным молоком, брызжущим им в пасти. Детеныши, жмурясь, жадно припали к соскам. Мать, обнимая передними лапами, вылизывала каждого волчонка. До такой степени расслабилась, что на время позабыла об умирающем человеке.
Со стороны реки до ее ушей донеслись стоны. Чувствовалась предсмертная агония, охватившая двуногого зверя. На мгновение представила себе окровавленного с головы до ног двуногого зверя, из которого уходит жизнь.
Перед ее глазами встал взрослый, годовалый волчонок, которого зимой потеряла на охоте. В долгих поисках она нашла его далеко от своего логова, но еле живого, с перебитым хребтом. А рядом с ним на снегу отпечатались мерзкие следы от сапог двуногого зверя. Она с дрожью вспоминала, как тогда завывала над телом умирающего детеныша. Жалобно скуля, легла рядом с волчонком, облизывая его, подталкивая к соскам. Умирающего волчонка в зубах принесла в свое логово. Не отходила, охраняя его покой. Отлучалась только для того, чтобы поохотиться и запастись для него парным мясом. Волчонок к еде не притрагивался. Ударом кованого сапога у него была сломана и челюсть. Так умер ее старший детеныш: в муках, на глазах страдающей матери. Неутешная волчица долго оплакивала его.
После того случая она на всю жизнь возненавидела двуногого зверя.
Но сегодня столкнулась совсем с другим двуногим зверем. На берегу лежит не человек с ружьем, а немощный, умирающий от ран, нанесенных другим двуногим зверем. Такой он жалкий, беззащитный, лежит, угасая, на снегу, как ее старший детеныш лежал с перебитым позвоночником. Мать на секунду зажмурила глаза, представляя, как старший волчонок вместе с месячными сосунками присасывается к ее груди. Почувствовала касание его холодного рта к своей груди, легкое покалывание в одном из сосков. Призывно завыла.
Со стороны речки двуногий зверь ответно заскулил так, что волчица не выдержала сердечного напряжения. Вскочила, зарычала на волчат, чтобы они за ней не последовали. Выбежала на смотровую площадку. Оттуда стала наблюдать за человеком, все еще лежащим у речки в луже гниющей мерзлой крови. Спустилась поближе к двуногому зверю, в котором все еще тлела жизнь. Подошла сзади. Человек не отреагировал на ее появление.
Осторожно, делая круги, приближалась к нему. Остановилась в шаге. Потянулась мордой, шершавым языком лизнула щеку. Двуногий зверь подал признаки жизни. Он был большой, беззащитный. Озадаченно замерла. Если затащить к себе в логово, не навредит ли он детенышам? Здесь вскоре умрет. Материнская забота взяла верх над тревогой. Зубами вцепилась в рукав бешмета и, делая неимоверные усилия, потащила. Ей пришлось приложить невероятные усилия, потратить уйму времени, чтобы затащить несчастного двуного зверя в логово.
Волчата, испугавшись двуногого зверя, забились в угол, скуля, удивленно изучая его немигающими глазами. Они никогда не видели такого существа. Но природный инстинкт подсказывал, что он их извечный враг и его надо остерегаться. Но, видя, как к двуногому зверю относится мать, наиболее смелые волчата поползли к нему. Встали, прижимаясь к матери. Не знали, то ли огрызаться на него, то ли держаться за ней. Поощряемые матерью, они подползали к нему.
* * *
Странный зверь стал членом семьи волчицы. Спустя пару суток волчата ложились рядом с ним, как мать, вылизывали его раны.
Двуногий зверь в волчьем логове все еще не приходил в себя. Страшные кровоточащие раны еще не затянулись. К тому же он сильно простудился слышался хрип в легких. Временами стонал, вздрагивал, съеживался, отбиваясь руками от чьих-то ударов. Волчица понимала: чтобы выжить, приемышу нужно жирное парное мясо. Не переставая вылизывала его раны. Когда у двуного зверя начинался озноб, всем телом прижималась к нему.
Через пару дней глубокие раны двуногого зверя перестали кровоточить. Гнойники покрылись корками, ссадины местами порозовели. Волчица чуяла: ее приемыш возвращается к жизни. Он, временами вздрагивая, вскакивал с места, ничего не понимая, дико озирался по сторонам, руками, ногами отталкивал льнущих к нему волчат. Когда прояснялось сознание, видел, что находится в пещере, в окружении волчат и их матери. Не понимал, как он здесь оказался. Почему волчица, вместо того чтобы растерзать, вылизывает его раны, греет своим телом? Еще сложнее было понять, как она поит его своей грудью вместе с волчатами.
Волчица, когда приемыш приходил в себя, прежде чем накормить своих волчат, ложилась перед его лицом, грудью прижималась к его губам. Он, сопя носом, прикладывался то к одному соску, то к другому. Она ощущала, как его ищущие горячие губы жадно присасываются к ее соскам, как он с упоением сосет один сосок за другим.
Двуногий зверь изо дня в день крепчал, набирался сил. Волчица, успокоившись, ненадолго отправлялась на охоту. Прибегала она вскоре, отягощенная волчьей недоверчивостью.
Странник приходил в себя. Освоился в волчьем логове. Вставал на четвереньки, иногда включался в игру с волчатами. Жил вместе с волчатами, с ними ложился, с ними вставал. Теперь, питаясь молоком, еще кормился и мясом, отрыгнутым перед ним волчицей. Засыпал, как волчата, прижавшись к волчице, чмокая губами, вздрагивая во сне, чесал бока задними ногами, скуля и визжа.
* * *
Так проходили дни и ночи. Волчица оставляла логово только для того, чтобы отправиться на охоту. Задавив дичь, наедалась досыта. Прибегала в логово, перед детенышами и двуногим приемышем отрыгивала полупереваренное мясо.