Опережающий удар! Отличная идея! засмеялся философ.
Да, мы могли бы созвать внеочередное заседание преподавательского совета, кивнул учитель естествознания, с повесткой дня из двух пунктов: поведение Йелена и поступок профессора Важана. И пригласить на него судью Йелена, официально, телеграфной повесткой.
Посылать повестку телеграфом неэтично, возразил философ. Нужно послать нарочного и написать повестку на гербовой бумаге.
Ничта Важан не переживал и не боялся встречи с судьей Йеленом, он хотел ее. Он хотел немедленно оставить занятия и поехать к нему в дом. Он хотел удостовериться в том, что ошибся, в том, что тонкая скрипичная струна напрасно поет ему песню надежды. Но Только один неинициированный мрачун мог с такой силой «толкнуть» Ничту Важана Вечный Бродяга!
Из дневников Драго Достославлена
(конспект Инды Хладана, август 427 г. от н.э.с.)
Впервые в Млчане (или на наш манер Млчании) мне довелось побывать летом 1735 года от Разбиения мира (83 год до н.э.с. И. Х.). Благодатная эта земля встретила меня солнечными дубравами, широкими заливными лугами, тучными стадами коров, высокими крепостными стенами вокруг многочисленных городов. Воистину, Предвечный создал это место, будучи преисполненным отеческой любви к людям. Само название этой страны Млчана у меня связано с молоком, в коем ее жители не знают нужды. Это слово не является самоназванием, и происхождение его иное. По всей видимости, исходит оно от слова «молчать», а жители этой страны зовутся молками, т.е. молчаливыми. Откуда произошло это название, мне неведомо.
(Далее следует многословное и выспреннее описание тучных стад и заливных лугов. И. Х.)
Язык молков так похож на северский (и это подтверждает предположение, будто Исподний мир некогда отмежевался от нашего), что я понимал его без переводчиков и выучил за считанные дни. Границы Млчаны очень близки к Северским границам; так же как в Северских землях, значительные территории ее заняты лесом, но земля здесь много плодородней, природа богаче и разнообразней. (Многословное и малозначимое описание богатой и разнообразной природы. И. Х.) Вот ради этой чудесной разницы я затеял написать сей опус, но об этом ниже.
Имена знати Млчаны длинные и состоят из первого имени, даваемого ребенку при рождении, имени его отца, названия родового поместья и принадлежности к роду. Первые имена сохраняют общинные традиции, имеют простые и понятные значения, ничем не отличаются от имен простолюдинов. Храму не удалось пересилить эту традицию, как это произошло в других странах Исподнего мира. Название родового поместья зачастую состоит из двух, трех, а иногда и четырех слов, поэтому произнесение полного имени серьезно затруднено для непривычного человека. (Приведено около пятидесяти примеров имен. И. Х.)
25 ноября 79 года до н.э.с. Исподний мир
Это только сперва мороз приятно холодил обожженные руки потом он грыз пальцы немыслимой стужей; тонкими змейками просочился под полушубок, успокоил, убаюкал, остудил хриплое неровное дыхание. Шустрый поземок скользил по голому льду реки, ветер тоненько насвистывал колыбельную и шуршал верхушками темных елей по обоим берегам: над лесом медленно поднимался смурый, короткий день, гасил блестящую черноту ночи, тяжелой снежной тучей обволакивал землю.
И снилось Зимичу лето, пыльный город Хстов и глухой стук копыт по мостовой. Яблоки в чужом саду и румяная дочка хозяев сада, убегавшая через забор вместе с ватагой веселых школяров, ее белые упругие икры под задравшейся юбкой, прикосновение девичьей груди к плечу мягкой, словно пуховая подушка. Мимолетное прикосновение: Зимич поймал ее в объятья и тут же опустил на мостовую.
Сон качал его на волнах синей реки, и другая девушка нагибалась из лодки к воде, срывая кувшинки на длинных скользких стеблях, сплетала их в мокрый липкий венок и хохотала, брызгая в Зимича водой. Сон кружил голову знойными, сладкими сумерками и растекался малиновым закатом. И гладкие листья сирени, падавшие на подоконник, трогали лицо, когда он нагибался и протягивал руку дочке мясника, помогая влезть в его комнатушку через окно. Но гладкие листья сирени единственное препятствие между влюбленными становились колючими, словно проволока, и впивались в щеки. И ветер свистел, и ветки с облетевшими листьями били по лицу наотмашь. Во сне Зимич подумал: как странно, что он совсем не чувствует боли и не старается прикрыть лицо руками.
Зима и смурый день возвращались к нему медленно, через осень и дождь. Жесткий крупный наждак царапал скулы, и снова ветви хлестали по щекам теперь потому что он бежал через лес: к зиме, к крутому берегу, к поземку на голом льду реки, к снежным тучам, упавшим на землю.
От резкой боли в носу Зимич раскрыл глаза. И увидел занесенную ладонь, которая тут же изо всей силы хлопнула его по лицу. Он не успел приподнять руку, чтобы закрыться от удара, но боли опять не почувствовал.
Благодаренье духам Перед ним на коленях сидела деревенская девчонка, лет пятнадцати примерно. Волосы цвета спелой ржи выбились из-под ее платка, она размазала слезы отворотом рукава и утерла распухший красный нос.
Откуда ты, прекрасная лесная дева? слабым голосом спросил Зимич. На этом силы его иссякли и глаза закрылись.
Дедааааа! крикнула девчонка во все горло прямо у него над ухом. Дедааааа!
Баня прогрелась не сразу. Зимич пребывал в полузабытьи и помнил только, как рычал от боли в отмороженных пальцах, когда они начали отходить. Лесная дева растирала его избитое тело жестким мочалом, но он не ощущал ни боли, ни трепета от прикосновений девичьих рук. С ее лба ручейками бежал пот и капал на голую грудь совершенную, словно мраморное изваяние.
Потом горели щеки и бил озноб, и высокий человек с узким лицом подкидывал в печку дрова до тех пор, пока ее дверца не раскалилась докрасна. Его спасителям было жарко, а Зимич трясся от холода и стучал зубами.
Никогда не растирай обмороженную кожу снегом, человек с узким лицом говорил это лесной деве, намазывая щеки Зимича жирной мазью, только шерстью.
И в мягкой постели, утопая в пуховой перине, с руками, укутанными в тугие повязки, он все равно не мог согреться: подтягивал одеяло к подбородку и ежился.
Меня зовут Айда. Айда Очен. Человек с узким лицом клал руку на плечо Зимича, словно хотел доверительной беседы.
Так и зовут? Айда Очен? Зимич думал, что это сон, и позабыл о вежливости.
А что тебе не нравится? Чем это Айда Очен хуже, чем Стойко-сын-Зимич Горькомшинский из рода Огненной Лисицы?
Странное какое-то имя. Не наше.
Очень даже ваше. В нем нет ничего странного.
Это прозвучало как заклинание.
В маленькое окно шел тусклый серый свет уходящего зимнего дня.
Жар душным маревом колыхался над постелью и сдувал огонь свечи. Кружка с приторно-теплым питьем оставляла горький вкус во рту.
Это ты в одиночку убил змея? Лицо лесной девы расплывалось в горячей темноте светлым пятном.
Высокий человек с узким лицом стоял в дверях, плечом опираясь на косяк, и смотрел вперед пристальными, сощуренными глазами. Смотрел словно хищник, узревший долгожданную жертву.
Этот топор уже нельзя было назвать плотницким, его лезвие покрывали глубокие зазубрины, он годился только на рубку дров. И все же это был тяжелый плотницкий топор, а не легкий боевой. Откуда взялась сила размахивать им несколько часов подряд? Зимич с детства терпеть не мог змей, и, когда его товарищи отправлялись добывать змеиные шкурки, старался остаться дома. Он не боялся змеиных укусов, его не пугала смерть от яда, ему казалось страшным само прикосновение длинного чешуйчатого тела. И когда это тело невозможно огромное захлестывало ноги, когда раздвоенные языки с отвратительными всхлипами тянулись к лицу, ему больше ничего не оставалось, как махать тяжелым плотницким топором.
Слово «змей», произнесенное лесной девой, судорогой сжало грудь и на несколько мгновений остановило дыхание.
Желтые молнии оставляли на щите глубокие обугленные ямы. И сквозь вершковый слой дерева жгли руку. Как хватило сил держать щит до самого конца?
Это был очень тяжелый щит, почти в рост Зимича, выдолбленный из цельного дубового ствола. Когда змей, готовясь к новому броску, взмывал в небо, бабы поливали дымившийся щит водой, делая его еще тяжелей. Снег вскипал там, куда били желтые молнии, облачками пара поднимался в воздух и инеем сыпался обратно на землю.
Душное марево жара над постелью мешалось с жаром дымящегося снега. Зимич снова опрокидывался на землю под ударом змеиного тела: щит выламывал руку, прижимал к земле и не давал дышать. Откуда брались силы подниматься на ноги? Запах змеиной крови выворачивал наизнанку нутро. Когти на перепончатых крыльях скользили по щиту и не могли вырвать его из рук.
Кожаные рукавицы прогорели насквозь. Каждая молния словно проходила сквозь тело, и Зимичу казалось, что в жилах вскипает кровь. Он размахивал топором в отчаянье: только чтобы змей не мог к нему прикоснуться! Так отмахиваются от роя пчел: беспорядочно, а главное бессмысленно.
Он не мог убить змея! Это было невозможно!
Его не взяли на охоту: какой из Зимича охотник? Он даже не обиделся. В деревне не осталось ни одного взрослого мужчины, даже двенадцатилетние пацаны и те ушли в лес. Бабы, детишки и старики
Что и кому он хотел доказать?
Зимич рубил дрова на заднем дворе, когда увидел змея на границе белого поля и мутного от мороза неба. Его увидели все и сразу: широкие перепончатые крылья накрыли низкое солнце, едва поднявшееся над зазубринами елового леса.
Зимич вышел ему навстречу с топором, зажатым в голой руке, в расстегнутом полушубке, с непокрытой головой. Издалека змей не казался таким огромным, как вблизи. Щит, политый водой, рукавицы и ушанку ему притащили детишки. Впрочем, и со щитом в рукавицах выглядел Зимич глупей некуда: на него шла трехголовая огнедышащая громадина и по законам природы должна была убить его одним ударом о землю.
Почему змей позволил себя победить?
Мутный пар, шедший от голой выжженной земли, забивал дыхательное горло. Зимич метался в объятьях мягкой жаркой перины и не сомневался, что кровь кипит у него в жилах из-за желтых молний, которыми плюются блестящие змеиные головы. И обугленную ладонь жжет раскаленная рукоять топора.
Тусклый свет в маленьком окне принес холод. Пропитанная потом перина тянула в себя тепло, словно камень. В печи уютно трещали дрова, но не согревали. Лесная дева забрала из-под Зимича сырую перину, постелила сухую и сменила на нем промокшую насквозь рубаху: ему казалось, что в доме мороз. Высокий человек с узким лицом размотал повязки у него на руках, и Зимич выл и вырывался, но лесная дева крепко прижимала его локти к постели. Густая жирная мазь зеленого цвета успокаивала боль: чистые повязки принесли облегчение и несколько часов спокойного сна.
А ты знаешь, что тот, кто в одиночку убьет змея, сам станет змеем? Голос лесной девы дрожал, как пламя свечи.
Кто же этого не знает? Зимич застонал и сбросил липкое от пота одеяло.
Кто же этого не знает? Он не успел даже отдышаться, он лежал без сил, без движения и втягивал в себя затхлый воздух в избе молоденькой вдовы, когда из леса вернулись охотники. Она трясла его и толкала, подымала за воротник, а он не мог шевелиться, потому что устал. Тот, кто в одиночку убил змея, должен быть убит сам, быстро, пока убить его легко И молоденькая вдова пихала его в спину острыми кулачками, на ходу надевая на него полушубок: она даже не успела перевязать ему руки.
И Зимич бежал через непролазный лес, увязая в снегу, обдирая полушубок колючими ветвями. Он слышал погоню, лай охотничьих собак, а иногда и треск факелов, так близко они к нему подбирались. Он не заметил, как погоня отстала. Он продолжал бежать или думал, что бежит? пока не скатился с крутого берега на лед реки. Несколько минут ждал, когда охотники настигнут его и убьют, но никто не спешил его убивать, только ветер насвистывал колыбельную песню Они решили, что он умрет без их участия? Так бы и случилось, если бы не девчонка, обнаружившая его на рассвете
11 декабря 79 года до н.э.с. Исподний мир
Нееет, Зимич отщипнул кусочек от каравая и запил его большим глотком вина, дочку мясника я бросил раньше, еще до жены судебного писаря. Все случилось из-за дочки булочника!
А, значит, была еще и жена писаря? расхохотался хозяин. Ну-ну!
Тут я ничего не мог поделать: жена писаря сама повесилась мне на шею. Пока ее писарь торчал в суде, ей было совсем нечем заняться. Я не знал, как от нее избавиться! Зимич был пьян и хохотал вместе с хозяином. За окном блестела ночь, молчаливая снежная ночь. В печи потрескивали догоравшие угли, чад лампы садился на ее стеклянный колпак, а вино в погребе хозяина не кончалось. Зимич успел привыкнуть к тому, что окна в доме закрыты стеклами в витых решетчатых оправах, а печь с плитой топится по-белому, совсем не так, как принято в Лесу. Привык к перинам из гусиного пуха хотя не видел поблизости ни одного гуся, привык к хорошей еде и сладкому питью.
И хозяин дома нисколько не напоминал неотесанных охотников; судя по речи, был человеком образованным, держал в сундуках книги и гнушался тяжелой работой. На вид ему было лет пятьдесят, не более, но лесная дева по имени Стёжка упорно называла его дедом.
Зимич пил и пил: за три года, что он прожил в Лесу, вина он не пробовал ни разу, только мед и пиво. Он боялся трезветь, боялся вспоминать, как и почему попал сюда, не хотел думать, что его ждет. И мурашки бежали у него по телу, когда он вспоминал, что хозяина зовут Айда Очен.
Пойдем-ка на воздух, хозяин поднялся из-за стола. Глаза его веселые, с хитринкой смотрели на Зимича ласково, едва ли не с любовью.
Зимич кивнул и встал, но закачался и схватился за плечо хозяина. Руки в чистых повязках еще болели, напоминая о бое со змеем. Если бы не ожоги на ладонях, Зимич бы думал, что бой со змеем приснился ему в кошмаре.
Ничего, ничего, усмехнулся хозяин, сейчас. На морозе хмель проветрится.
Он едва не волоком вытащил Зимича на низкое крыльцо: тот запинался, путался в собственных ногах и все время терял равновесие.
Тишина зимнего леса оглушала. В деревне никогда не было такой тишины, даже глухой полночью: лаяли собаки. И если в окнах не горело ни одного огонька, все равно: за крепкими стенами из толстых бревен спали люди. Невозможно представить себе пустоту и безмолвие там, где спят люди.
Полупрозрачный налет инея на досках крыльца тонко скрипел и хрумкал под валенками, разгоняя тишину, звеневшую в ушах. Хозяин стоял к Зимичу спиной и не двигался, вглядываясь в черноту ночи, словно хотел слиться с ней. Если бы Зимич услышал волчий вой, он бы обрадовался. Но даже волки не подходили к этому уютному домику в глубине леса. Наверное, потому, что хозяина звали Айда Очен.
Тишина бухала в ушах и походила на нарастающий грохот. Зимич не чувствовал мороза, но воздух казался ему колючим, как иней под ногами.
Эти люди предали тебя. Голос хозяина не нарушил грохочущей тишины, наоборот, был ее продолжением. Они хотели убить тебя за то, что ты защитил их дома, их жен и детей. Это ли не предательство? Это ли не черная неблагодарность?
Зимич хотел расплакаться пьяными слезами, жалея самого себя, но морозный воздух, легкий и колючий, застрял в горле.
Они не предали Они правы. Зачем дожидаться, когда я стану чудовищем, пожирающим их детей?
Ты так считаешь? Хозяин не шелохнулся. Ты на самом деле так думаешь?