А мать?
Она знала это не к добру, но дала согласие на его заточение. Без сопротивления, будто речь шла о выносе мусора. Она отказалась от родного сына.
Но не от тебя.
Конечно. Я была их любимицей, но увидела к чему приводят мечты когда из ребенка пытаются вылепить чью-то фантазию. Меня почти не трогали, ведь я не выделялась особыми талантами Зато, едва они заметили, что «их маленькое чудо» самостоятельно освоило счеты, тут же возгордились и В общем, брата грузили не по возрасту. Он не справлялся, сбегал из дома, его силком возвращала стража, лупил отец, а соседи и вовсе считали избалованным дитем. Поживи с десяток лет в домашнем терроре и озлобишься на мир
И что же он совершил в итоге?
Убил закрепленного за ним Корректора.
Душегуб должен помнить свою суть.
Чего же вы, офицеры, тогда расхаживаете, красуясь погонами?
Он отрицал вину? Уронил мужскую честь?
Опять эти бабские разговоры про публичный позор. Не ожидала подобного от взрослого мужчины, произнесла Катрин с сарказмом, обычно вы орете: «пускай работает тварь. Содержанец государственный. Кровь пьет, пока мы охраняем отечество». Думал с дурой сошёлся? А я мнение имею и на поводу всеобщего помешательства не иду. Хочешь простушку ты в городе. Оглядывайся и клюй, а ко мне не лезь, докончила девушка и снова отдалилась.
Он должен находиться в лечебнице, строже произнес Дион, намереваясь забрать юношу.
Катрин встала поперек кровати, блокируя ход.
Ты не видишь? Раны свежие, ему нужна медицинская помощь, настаивал офицер.
Он недавно участвовал в протестах, получил по голове за то, что тихо стоял с плакатом. Предлагаешь посадить за это в карцер?
Он из
Я уважаю смелых мужчин, что не прячутся за огнестрелом или чином.
Какой смысл в нарушении порядка? Император протянул руку дружбы и в ней не было камня, ответил Дион, на что ему возразила женщина с прохода:
Дорогой мой солдатик, а свои мысли-то имеются? Это пересказ вчерашнего выпуска, газеты то мы читаем!
Раненый очнулся. Оказалось, он давно следил за разговором в выжидательной позиции. Он хотел было что-то донести до публики, но губы непослушно сомкнулись, придавив выпавший язык.
Тише, тише дорогой, присела девушка рядом, Дион, ты же принимаешь меня иначе зачем ты здесь пойми и их. Людям запрещают собираться на площади, гонят к окраинам. Создается иллюзия, будто все всем довольны.
Верно! поддакнул мужчина из зала.
Вы подрываете безопасность страны, в которой живете, прокомментировал ответ Дион.
Скажи, милок: а куда мне деваться? влезла старуха, ваши разбомбили мою хату, скотину на мясо порезали, а дочку увели. От хорошей ли судьбы мы с мужем застряли здесь? Пленные измучаются от голода, изойдут от жажды, свалятся в яму не важно. Они пораженцы, и выброшены на скамью запасных.
Женщины помешаны на мире.
Нет, милок сказала бабка, стара я для мира, потому жду сонтейвцев. Наступит день, и они освободят сородичей от имперского ига.
Мы застряли здесь не по своей вине, проговорил ее сожитель.
Рука помощи была я правда так считаю, понятно? в край возмутился офицер.
Главное, чтобы жене будущей не диктовал, как надобно жить.
Как ни странно, но среди малочисленной обители, он ощущал себя повинным в их бедах. Все были настроены против него. Даже Катрин милая девушка, с сомнением взвешивала его слова, не горя желанием принимать чью-либо сторону.
Оставим разногласия за порогом, предложила она, лучше поешьте, пока лепешки не пропали.
Согласен, чужая политика не стоит испорченного настроения.
Диона позвали за стол. Ему ничего не оставалось, как присоединиться к незатейливому обеду. Все-таки она ему симпатизировала «Или я внушил себе это в силу ее недоступности?». Стол накрыли.
Без излишеств. Отведаешь подвальной кухни.
На войне и не такое проглотишь.
Мы то в городе, проворчал хозяин.
Ели молча. Хрустел хлеб, отскакивающий от зубов. Шипела горячая подливка. Катрин подавила зевок. В густом облачке повисла тянущаяся скука. Их засадили в тюрьму из прошлого. Они жевали, растягивали пищу точно так же, как и грезили наяву. Женщина монотонно теребила нити платья. Вспышки Катрин более не забавляли, и он утомился от своего дыхания и собственной к ней предрасположенности. Казалось, соседи по трапезе тоже имитировали. Они по-настоящему не избрали отчаяния. Безоглядно предаться чему-то можно лишь на миг, а вечность сравняет счеты. Отбросит несущественное, невозможное «как если бы». Сидя в прохладном помещении Дион устал и от назойливого присутствия вечности, замыкающей их намерения, и от натянутой паузы, пропускающей противоречивые мысли. Но вот он, помешивая хлеб, поднимает голову. Решающий поворот. Встречная улыбка. Девушка выглядела удивительно посвежевшей. К щекам прильнул румянец, украшающий вмешательство пустоты и безотчетности. Он не без удовлетворения следил за ее косым взглядом, нарочитой хмурости, сквозь которую просачивалась улыбка. «Ай озорница!» офицер едва не смеялся. Она играла, отлично вписываясь в интерьер и инородную царящую атмосферу угнетенного сознания. Уготованная роль или хитрый ход? «Значит, проверка?». Она вызывала в нем эмоции, пробовала на вкус, провоцировала, исследуя реакции, препарируя душу. Неприятно быть объектом изучения «Кроме ситуаций, связанных со столь привлекательной особой». Хозяин недоуменно уставился на пару. Резко выпрямился: «У нас не принято». «Мы уже уходим» заторопилась девушка, поцеловала «старуху» в лоб и поманила Диона за собой.
Думал, ты не избегаешь конфликтов, сказал он на улице.
Считал, что знаешь меня? Позволь спросить: ты веришь в шанс прознать человека до конца?
Это имеет отношение к нашему делу?
Какому делу?
Вот видишь, тебя выдает любопытство.
Отчитываешь, как маленькую девочку? Нехорошо пользоваться чужими слабостями, улыбнулась Катрин.
Нам не помешало бы доверие.
Девушка утвердительно кивнула, не спуская с него светлых глаз. Офицеру явно не нравилось, когда ему открыто перечили Но в этом дерзковатом поведении милой «пташки» было нечто, на что он сам бы никогда не решился Или ему просто нравились черты ее лица?
После того визита в «подпол» их отношения стремительно укреплялись. Дион вспомнил, как подставил плечо в трудную минуту, подал руку, помогая подняться на убегающий поезд. Как Катрин неловко споткнулась о ступеньку, повиснув на его шее. «Врожденная неуклюжесть» улыбнулась девушка, пока он притягивал ее к себе. Сколько невинности и воздушности скользило в ее кротких жестах и взгляде.
Он пригласил ее на танец. Затем: ржаные поля и вереск. Пурпурный небосвод «Ха! Надеешься, мы сойдемся?» опередила она его предложение. Милые нотки сарказма и веселости. Идут по подлеску. Он набросил на ее плечи китель, а ручки обнял и согревал дыханием. «Знаешь, я не хотела тебя мучать родней мне в некотором роде стыдно, но я такая и никуда от себя не денусь». «Хватит болтать», шепнул он, закрывая ее рот поцелуем.
Задавать прямые женские вопросы, не считаясь с тактом или чувством приличия. Она всегда нарушала дистанцию полушутя, полусерьезно. Переходила грань допустимого, но никогда не обманывала, оставаясь искренней и легкой на подъем. О эта умиляющая наивность! Офицерский дом оживал в ее присутствии, наполнялся треском радио, тоненьким пением с пластинки, грохотом посуды, одним словом жизненным, одушевленным, пусть и приземленным, теплом. Чего таить капрала отвращала жизнь в среде монашки, а здесь, среди всеприемлющего сердца, податливой доступности и неприступности одновременно, он находил дом. Перемены пошли ему на пользу. Со временем он не брезговал и пойти наперекор начальству, позволял себе выпить, стал свободнее от строгих клятв. Меньше страшился запретов.
Тяжелые годы ручной работы не могли не отразиться на внешнем виде пары. Из-за производственной травмы у Катрин заплыло бельмо на левом глазу. Кто-то считал, что этот дефект вкупе с ее пополневшим телом, делает женщину безобразной. Индивидуальный почерк казался им сплошным недостатком. Такие люди «идеалисты», видели лишь застывшие статуи, не ощущали жизни, динамизма. В ней не найти образца, изделия для подражания, лабораторного совершенства. Изобрести можно только неповторимость, остальное пустая растрата. «Я некрасива? Случайность портит нас». «Скорее, придает оригинальности». Пусть игра судьбы распоряжается нами из ленивого каприза. Пускай земная тяжесть распластывает волю, а мгновение стекает в ничто, ей не ускорить, ни замедлить ток времени. А значит, и то как мы им распорядимся.
Их небольшое поселение разрослось в город, когда местный магнат открыл железное месторождение. А там война, ожесточенная битва за ресурсы, кризис промышленности. То, что было источником развития и вдохновения стало превосходным предлогом для кровопролития.
Поначалу, когда Дион возвращался домой, все текло в привычном ключе: Катрин клала руки на его грудь и запрокидывала голову, не сводя с мужа глаз. «Думала, ты останешься». «Иногда мы удивляемся самим себе». «Бедовая голова». Никто не воспринимал призывы к оружию всерьез. Как и прежде, офицеры расшагивали по городу, солдаты орали гимн, рабочие склонились над станками, торговцы берегли возы, а скотоводы животину. Разговоры никого не заставали врасплох. Война за далью, уносящейся в горизонте. Кого ни спроси, с веселой миной отшучивались или вступали в диалог, приплетали политику сегодняшнего дня, постепенно вытесняя «набившую оскомину несусветную чепуху». Плохо, если скуку приправляют равнодушием. Когда сигналы уже не напоминали отдаленное эхо, а яркий маяк неизбежности трезвонил о приближающейся опасности, слащавое пресыщение жизнью неминуемо сменилось тревогой.
Первые сборы: новички молча скучились подле бараков. Позеленевший парень тщетно пытался обмануть призывной возраст. Кто-то доказывал свою невиновность. По рядам служащих гуляли флакончики с нюхательной солью. Озлобленные, голодные и немытые участники церемониала посвящения в солдаты отказывались мириться с лишениями, предпочитая обмороки созерцанию безуспешного протеста.
Диона вновь выделили из толпы, назначив командиром небольшого гарнизона. После получения должности, он взялся за «воспитание хлюпиков, слюнтяев и злостных уклонистов». Домой возвращался ближе к ночи, часто задерживался на работе, ночевал в казарме и проверочном пункте. Принимали всех, плохое здоровье не сходило за отговорку. В канцелярии едва успевали проставлять штампы «готов к мобилизации». Дион получал награды «за рвение», «соблюдение идеальной дисциплины», «внушительный вклад в организацию по набору перспективных солдат». В его смену мало кто мог отвертеться от зачисления на баланс вооруженных сил. Позже его повысили и перевели в Бюро Пропаганды. С попавшими по распределению он лично беседовал, проверяя «ходовые качества»: выдержку, стойкость, исполнительность. Старшие по званию отмечали «он обладает незаурядным талантом внушения». На работе его ценили, а дома порицали. «Ты поселился в бараке? А как же мы? возмущалась Катрин, по ночам я обнимаю подушку вместо мужа». «Сложные времена. Перебежчики, дезертиры». «Мы говорим о молодых людях, которым едва стукнуло шестнадцать?». В городе никто не ценил его труд и не разделял общего армейского настроя. «Нас направляют на империалистическую бойню, за свободу и справедливость куда? В чужую страну?». Мир раскололся надвое: большинство, презирающее войну, и меньшинство, видящее в ней спасение государства. Командование планировало оттянуть границу перед началом массового наступления. А для этого требовалось задействовать максимальное количество подготовленных военных. В том числе переубедить антипатриотически настроенных глобалофобов и разобраться с предателями, питающимися золотом торгашей. Обе эти группы психологических диверсантов: в зависимости от степени осознанности собственных «подпольных» эмоций, подлежали тщательнейшей коррекции и отбору. А их вытеснение с земли в погреб, обитание в подвалах, окраинах, замкнутых помещениях, то есть на периферии общественной жизни и есть знак подавленной агрессии, ненависти в первую очередь к себе, человеческой природе, как таковой. Как бы выразились в Институте Фильтрации «они заключенное в себе идеологическое клише».
Порой Диона смущала собственная озадаченность проблемами чрезвычайной важности, и он разрешал себе недельку-другую отдохнуть от роли полкового офицера-рекрутера. Часть сослуживцев считала его карьеристом, рвущимся наверх. Но взаимный дух соперничества распалял гордость, и работа по вербовке продолжалась в нарастающем темпе. Культовые жесты, виражи, речевые обороты Дион основательно изучил должностную инструкцию.
Далее смутно. Он стоит на вышке. Ладонь козырьком защищает от солнца. Бурые валуны и тренировочный лагерь под боком. Вдоль траншей бегают новобранцы, пока не околеют. Инструкторы гнали их, точно стегали лошадей. Упавших приводили в чувство пощечинами, вкладывали в руки кирки и заставляли кромсать камень.
Затем хлопок и он в госпитале. Ласковый шепот жены. Лоснящиеся волосы. Ночь, теплая кровать. «Ты потрясающе красива» говорит он, гладя шелковистую кожу Катрин и огибая выпуклости. Девушка нежилась в постели. Вот ее живот стал твердым. «Бабушка знала, что мы разбежимся Подумать только, из-за войнушки! Нашел бы повод посерьезнее» произнесла она сурово и повернулась к стене.
Дион перепоясался и встал, направляясь к темному окну. Внезапно его пронзила жгучая тоска, словно некто вышний наблюдал за ним. «Кто ты, неизвестный?» вознося глаза, он обратился к холодным звёздам. По одиночке, разбросаны в бескрайнем просторе без намека на то, что они когда-либо пересекутся. Ночь выносила обвинительный приговор. «Мы одни, некуда деваться, кроме смерти. Цивилизация! Какое опрометчивое заявление Моя жена, мой мир отвернул свой лик, предоставив неизбежности. Сколько не упорствуй, смерть вынудит склонить голову». Мир, его предметные границы, четкие очертания. Внизу дорога: плотный, непроницаемый фундамент Дома, залитые в бетон. «Дитя закласть» отдалось старушечьим говором в затылке. Везде царила предметная ограниченность. Их ясность и конечность пресекала полет фантазии, угнетала легкие, смиряла волю. Все должно подчиниться естественным законам, и мирская плоть, и теплое чувство, навеки заключенное в тело. Вот бы вздохнуть, принять в себя, поглотить стареющий мир, чьей жертвой стал он сам. И трепет, и подпольное чувство, что завтра я или ты окажемся в утрамбованной земле, по которой пройдется марш победителей. Дион отринул гнетущую беспомощность и навязчивое волнение. «Пока дышу, поделом смерти!». И засобирался на работу. Надо двигаться, разгонять охладевшую кровь. Дион уже представил, как вернется к товарищам, и они вместе обсудят зеленых салаг. Накинув толстую фуфайку, выглянул наружу. Хмуро. Прошелся по усыпанному ржавыми листьями тротуару. «Это весенняя хандра», списал он все переживания на погоду. А жену испортило кабинетное образование. Кому дело до их досужих домыслов? Войны не миновать, она непреклонно наступает по пятам. Как незыблем цикл человеческой жизни, так и сопутствующие ему страдания. Иного не дано.