Ещё спустя некоторое время начинаются уже не умозрительные или морально-этические проблемы, а вполне себе реальные и материальные. Начнётся всё с того, что «тягловое сословие» физически и психически полноценные люди, тоже начнут вырождаться. Физически здоровые люди, обложенные всё возрастающим и возрастающим гнётом заботы обо всё возрастающем поголовье паразитов, чтобы сохранить хоть какой-то уровень жизни для себя и хотя бы пары детей, прекратят размножаться.
Придёт время, и ребёнок в семье будет только один. А нереализованная тяга к размножению, нерастраченная любовь и забота о потомстве начнут подавлять подспудно психику, затеняя личность, разъедая её коррозией стрессов и раздражительности.
А потом появляется мысль, что и без детей тоже неплохо. А и даже зашибись! Свобода от детей! Живи и радуйся жизнью! Ты же один раз живёшь, так ведь? Зачем терять время на мелкие пищащие недоразумения? Делай круче, делай красивше, кайфуй! Чайлдфри! Да и зачем связывать себя с одной-единственной особью противоположного пола? Тебе не нужно более строить совместное общежитие-детдом, не требуется обеспечивать женщине заботу, защиту и уход на время её беззащитности на период вынашивания и грудного вскармливания? Свобода отношений. Не напрягаясь. Живи для себя!
Тем более что это ещё и выгоднее. Не требуется столь упорно и продолжительно работать, чтобы обеспечить себя, её и их. Для себя, родненького, много ли надо? Больше времени для приятного времяпрепровождения, такого сладкого ничегонеделания.
А это уже морально-нравственный вывих. Община уродов пополнилась ещё некоторым количеством уродов. Теперь уже нравственных. Физически полноценные люди, которые не хотят быть «тягловым сословием». Они тоже хотят жить хорошо, ничего для этого не делая. Жить на подачки и пособия.
И хорошо, если рядом находится общество людей более «диких», менее гуманных. В таком случае сообщность «дикарей» просто уничтожит всё это нежизнеспособное сборище уродов и трутней. Ведь защита людей с оружием в руках, бой с риском для жизни высшая форма общественного труда. А потомственные лентяи не то что воевать, они трудиться не желают. И паразиты быстро исчезают с занимаемой ими земли.
Но вот если нет здоровых, голодных, потому агрессивных соседей? Голодных потому, что в семьях «дикарей» рождается столько детей, сколько сможет родить женщина. А здоровая женщина может родить немного больше одного ребёнка. Не все из них доживут до половозрелого возраста, конечно. Но, выжившие будут сильными, здоровыми и агрессивными. Потому что население растёт прогрессивно. И всего на всех тупо не хватает. Дикари уже привыкли, впитали с молоком матери, инстинктивно отталкивая от титьки конкурента, что за право дышать надо бороться. Никто из них не ждёт подачки «сверху». Наоборот, как бы то, что есть не отобрали! Более ушлые и энергичные. «Дикие» всегда «на взводе», всегда «в тонусе», всегда готовы кулаками отбивать своё право на место под небом, зубами его вырывать из глоток остальных. И для таких «дикарей» положить конец бессмысленному существованию паразитов акт высшего человеколюбия.
А вот если уже нет никаких дикарей? Если уже все кругом цивилизованные, уже по самое «не балуйся» «отцивилизированы», безнадёжно и хронически заражены тленом паразитизма? Если физические недостатки, морально-этические извращения считаются нормой? И «нормальность» не нормальна? И не осталось никого, кто силой может вскрыть этот гнойник? Если даже Природа плотно загнана в рамки ненормальности, уничтожена, закатана в камень и законсервирована в стекле? И никакого буйства стихий не допускается? Представить страшно!
Но мне не надо представлять. Я помню. Я жил во всём этом гное? Наверное. Мне почти физически больно думать о том, как у меня, моих здоровых детей отбирают средства к существованию в пользу детей с врождёнными пороками, с лишними хромосомами, конечностями, головами! Мне больно вспоминать рожи напомаженных уродов, на столе лекарей делающих из мужа, из воина нечто бесполое. Нечто «оно», не желающее нести бремя Мужа, Воина-Защитника, Человека, но и не способное, да и не желающее, давать жизнь, не способное родить. Не способное вообще ничего дать миру. Способное только взять. Да и то только то, что вложили в руки, а лучше вставили прямо в пасть, как слепому кутёнку. Мне больно вспоминать многое из подобных безумств.
Мне ли судить мирян? Мне? В котором тоже плотненько так сидит вирус «цивилизатора»? Со всеми его «слезами ребёнка»
Мир пока самими условиями беспощадного существования избавлен от паразитизма. И слава их богам, какие бы они ни были! Хоть трёхликие, хоть трёхочковые.
И я должен сражаться с теми, кто защищает этот мир от гнили и мерзости? Нет! Я не желаю боя со светлыми. Но и тупо сгореть на костре не желаю.
Ищу врага. Ищу боя. Мне больно. Мне, чужаку, не место в их мире. Ищу боя, ищу смерти.
Мне больно. Но я никого не виню.
Кто виноват, что я Чужак? Я? Я сам? Как я мог повлиять на моё появление в мире? Никак. Никто не виноват. Никто. Но больно!
Кто виноват, что я нежить? Я? Она?
Да, я полюбил! Как человек, а не как оживлённый труп. В чём она виновата? Что использовала меня? Нет! Всё она сделала верно! Так и надо было! Я же орудие Смерти. Орудие! Инструмент! Готовый к использованию. Не воспользоваться грех. Нет её вины!
Вот тут я сам виноват. Прекрасно же осознавал, кто я, что я, зачем я! Всё знал, отдавал себе отчёт. Некоторое время. Помнил, что я инструмент, функция. На что обижаться? Что меня использовали по назначению? Сам же помнил, что я временное явление. Прекрасно же видел, что горизонты моего бытия никак не просматривались дальше этой зимы. Видел же!
А потом счастье и радость от видимости обычной человеческой жизни, всего лишь видимости, дало надежду, что это и есть жизнь. Мечтать стал, как юноша в период полового созревания, в облаках грёз летал, парил! Раскатал губу на долгую и счастливую жизнь! Жизнь! Ха-ха!
Я виноват. Сам. В самообмане. Некого винить, кроме самого себя! Но! Как же больно! Невыносимо больно! Думать об этом больно! Вспоминать невыносимо! Не то что находиться рядом, видеть её!
А всё потому, что я неживой Чужак, возомнивший, что он Человек. И право имеет. На любовь, на своё мнение, на своё место под Светилом, на тепло человеческих душ, на внимание людей. Чушь! Всё чушь! Даже если заточенной полосе стали и кажется, что, разговаривая с клинком, трепетно ухаживая, Хозяин относится к мечу как-то иначе, чем как к инструменту это чушь! Самообман!
Как же больно! А больно мне потому, что отрастил в себе человеческие чувства. Весьма напрасно! Напрасно! Всё это человеческое во мне обернулось против меня, ударило нестерпимой, обжигающей, испепеляющей болью. Все чувства, все мои эмоции прошли, пролетели весь путь от начала до конца. И оказалось, что все они завершаются болью. Нестерпимостью разлуки, невыносимостью сожаления, обжигающей ледяным дыханием безответностью любви, пылающей и испепеляющей злостью и обидой ощущения себя попользованным одноразовым резиновым изделием. Обиды на весь мир, что он, мир этот, живой, а ты нет. Зависть к людям, что они любят, а ты страдаешь. Что они живут и строят планы, а ты прекрасно знаешь, что твоё существование временное явление. Причем очень ограниченно временное. И это больно!
Они строят планы на жизнь, готовятся к сражениям за Жизнь, горят страстью и предвкушением боя и победы, а ты лишь испытываешь сожаление, что не находишь отклика их чувств в себе. Потому что точно знаешь, что всё это напрасно. Леденящее равнодушие в тебе к их страстным побуждениям вызывает злость в душе. Потому что ты тоже хочешь испытать азарт боя, превозмогания, победы. Но, тяжестью неизбежного висит над тобой понимание, что всё это калейдоскоп цветных картинок на экране телевизора, к тебе не имеющий никакого отношения. И зависть. Растёт чёрная зависть. К ним, живым, страстным, целеустремлённым.
У них есть Жизнь. Пусть короткая, но яркая, насыщенная. А повезёт, да сами исхитрятся, выкрутятся, то и жизнь их будет долгая, ещё более яркая и ещё более полная.
А у тебя программа. Рельсовая колея. От пункта 1 до конечного пункта. И на местности, и по времени, и по целям. Столица конечный пункт, тупиковая станция. Временной разбег зима. Конечная цель Живчик. Всё! И этот путь пройден! Во мне больше нет надобности. Потому за мной и явился чрезвычайно сильный Светлый. Для утилизации. Миру я больше не нужен.
И я испугался. Правда испугался. За свою никчёмную жизнь. Плохое чувство. Крайне негативное и крайне неприятное. К тому же теперь ещё и горько-досадное.
Бежал к ней! А там опять этот Светлый. Тот самый, Утилизатор! И к моему страху прибавилась жгучая обида. Они, все преклонили колени перед тем, кто просто обязан меня сжечь!
Ещё одно крайне болезненное чувство обрушающегося мира. Я с испуга и соскочил с рельсовой колеи целевой программы моего существования. Сам себя выбросил из жизненной ниши, в рамках которой и была хоть какая-то логичность моего существования. Оттуда, где я был нужен, ценен, где во мне был смысл.
И вдруг оказалось, что вне этих рельсов пустота. Нет меня, нет смысла во мне, мне больше некуда и незачем идти. Не для кого и не для чего жить. Не к кому и незачем испытывать эмоции и чувства.
Кроме жалости к себе. Ещё одно крайне болезненное, весьма неприятное чувство жалость к себе. Я жалок. Ничтожен. Как же это мерзко!
Я не хочу больше испытывать эмоции! Не хочу. От былой приятности чувств осталась лишь их чёрная, негативная изнанка. И мне больно! И не унять эту злую боль!
Противоречивость и нелогичность моих чувств, эмоций и мыслей, их несвязанность и даже разнонаправленность, их конфликтность тоже причиняют боль. Боль! БОЛЬ!!!
И я не вижу иного выхода, иного избавления себя от этой боли, кроме как убить в себе всё человеческое. Если человеческое во мне от меня не отделится от остального, что составляет меня, то убить всё вместе!
И подойти к этому надо комплексно. И решить все мои проблемы разом. Небытие Х-хм! Как оно манит! Забыть, забыться. Не быть!
Встреченные мною люди не вызывали во мне ничего, кроме жалости. Драться с ними было сродни хладнокровному убийству. А я не убийца. Я боец. Да, я не хочу жить. Но и убивать заведомо слабых, беззащитных у меня нет стремления, нет желания. Нет в этом никаких светлых эмоций, кроме сожаления и досады. Погибнуть я хочу, как воин, в схватке с более сильным противником. Сражаясь до последнего дыхания, испытав, хоть раз, ещё хоть разок азарт боя!
А где найти таких противников? Святоши? Опять вернулся к ним. Но выводы те же. Их-то за что? А кто ещё настолько крут, чтобы сразиться со мной? Могучие воины? Маги? А если я их убью? Или покалечу? Они-то тут причём? Моя боль станет их болью?
Тёмные? Безусловно! А где их искать? Если они прячутся столь тщательно, что их днём со светом ищут и не находят. Твари?
Да! Твари Скверны! Вот уж кто монстры! И по ком никто плакать не будет! Ну, Твари, дрожите! Иду на Вы!
Стою на срезе Пустоши, смотрю на курящиеся внизу облака. Чувствую себя как в Большом Каньоне. Там тоже так как провалы в земле невероятных размеров. И эта Чаша Погибших Богов как невероятных размеров яма в глинозёмном неровном зеркале Пустошей. Настолько большая яма, что другого её края просто не видно. Видно только, как стена среза Пустошей, плавно изгибаясь, теряется в дымке облаков, не поднимающихся из Чаши.
А внизу целая неведомая страна. Полная неведомых чудес. И чудищ. Так говорят в столовом зале местного заведения. Весь город живёт с Чаши. Регулярно в ней пропадают люди, часто целыми отрядами, но поток адреналиновых маньяков не иссякает. С этого город и живёт. С тех, кто пришёл попытать своего счастья, и с того, что счастливчики оттуда выволокут.
Но добыча меня не интересует. Это удел мелких людишек тащить артефакты ушедших эпох, диковинные растения и тушки неведомых зверьков. Я Смерть. Я иду убивать. И умереть. Если повезёт. Судя по названию, Чаша Погибели Богов мой выбор верный. И долго искать не пришлось прямо на моём пути оказалось это явление мира.
Подхожу к подъёмнику. Отдаю серую монетку. Старший группы людей, обеспечивающих работу подъёмника, осмотрел меня критическим взглядом. Поджал губы, спрятав их в усах. Он оценил мои шансы как ничтожные. Бывает! Я вот тоже имею склонность обманываться.
Качающаяся люлька вздрогнула и, мерзко скрипя, пошла вниз. Мне даже не стали зачитывать условия подъёма меня из Чаши, настолько уверенные, что мне не выжить внизу. И это всё, чего удостоили меня работники лифта. Даже удивления не было. Видать, я не первый такой экзотичный самоубийца. Не запоминают. Кому нужны лишние эмоции? Лишняя информация?
Посмотрев на облака под ногами, сел на дно люльки, равномерно скрипящей роликами. Спускаться долго. А зачем стоять, если можно сидеть? А сидеть зачем? Верно, лёг на спину. Размеры люльки позволяли. И смежил веки. Слишком мало прошло времени. Моё разбитое тело всё ещё было набором осколков, удерживаемых вместе только силой воли. Медитирую.
Возможно, я уснул, но удар люльки о землю последовал много раньше, чем я ожидал. Выкатываюсь из люльки. Вокруг туман. И тумане этом тонет всё вокруг. Сзади люлька, подпрыгнувшая, когда я освободил её, с ещё более противным скрипом поползла вверх, подгоняемая восходящим течением воздуха. Я оказался один на небольшом, метра три на восемь, каменном козырьке. В сплошной мутной взвеси.
Но это было больше, чем паровая взвесь тумана, как я ожидал. И не облака. Вернее, да воздушно-капельная взвесь, присущая как облаку, так и туману, но густо сдобренная такой нематериальной субстанцией, как Скверна. Так что дымка, принятая мною за облака Скверна, а не облака. И глубина Чаши может быть значительно меньше, чем мне казалось.
Подхожу к срезу скалы. Крутая лестница из каменных ступеней без ограждения. Льнёт к стене, теряется в мути Скверны. Спускаюсь.
И опять же спускаться пришлось много меньше, чем я опасался. Не люблю я лестниц, да и вообще ступеней. С того самого дня, когда пришлось целую бесконечность карабкаться по той бесконечной лестнице. Когда это было? Да, пару дней назад. И целую вечность позади. В прошлой жизни. Когда моё существование было хотя бы похоже на жизнь. Когда мне было для кого выживать.
Серая муть резко расступилась, будто откатившись в стороны, открывая взору уже окружность до полусотни метров. И заросли диких тропических растений из бредового и кошмарного сна психически больного человека. Звери и птицы, что набросились на меня, были под стать этим кошмарным растениям. Они падали на меня сверху, прыгали из высоких трав, прыгали из зарослей, справа, слева, спереди.
Их было так много, и набросились они так резко, что я даже не успел достать Штык. Потому отбивался тем же способом, каким контролировал расплавленные клинки. Каким? Сам не знаю. Может быть силовыми щитами, или полями, силовыми, может и ещё как. Я не теоретик этих неведомых мне сил. Я боец. Практик. Потому молча бьюсь. Чувствуя, как азарт боя поглощает меня. И это радует. И даже слегка пьянит.
Жаль, но мало, вся эта страшно-мерзопакостная мелочовка, с криками, разбегается. Вокруг меня целая площадка для подвижных игр вычищена от растительности, но завалена частями тел этих монстров. В некоторых из них ещё угадывались привычные животные и насекомые. Некоторые были просто порождениями больной фантазии безумца. А некоторые просто мокрые куски раздавленной плоти. Ну, не стальные они, давятся, как перезрелые помидоры.
Иду вперёд. Натыкаясь на людские черепа и кости. Усмехаюсь. Прикормили зверушек! Кормушка у них тут. А сигналом к обеду у них скрип люльки. Но на то, что я не единственный, кто может отбиться от натиска этой мерзости, как бы намекает полное отсутствие вокруг людских костей каких-либо металлических изделий. Даже ржавого обломка, ржавого гвоздика нет. Хотя обломки щитов имеются в наличии. А вот гвозди из них извлечены. Извлекли, собрали и вынесли.