Катюша, снеси воду машинистам, попросила Дарья. У них там совсем пекло, всегда питьё нужно. Я настойку на бруснике сделала.
Катя с кувшином осторожно спустилась в трюм. Низкое помещение еле освещали коптилки. Всё здесь было сложное и железное: двигающая рычагами громада машины, клёпаная туша котла, трубы, рёбра, вентили, циферблаты. Зной. Лязг, шипенье, утробное клокотанье огня в топке. Густо пахло нефтью. Осип Саныч Прокофьев, старший машинист, сидел на скамеечке под огоньком лампы и читал замасленную газету, придерживая очки. Лысина его блестела.
Осип Саныч принял у Кати кувшин и сказал с осуждением:
Дарья сюда пускай матросов шлёт. Не надо барышне к нам соваться.
Не беспокойтесь за меня, Осип Саныч, улыбнулась Катя.
Она украдкой посмотрела в проход вдоль борта. Там из непонятной тьмы вылепился человек в мокрой рубахе, что-то подправил и подкрутил на щитке управления и оглянулся на Катю. Это был Великий князь Михаил Романов.
06
Кто тебе фонарь-то подарил? Дорофей поцеловал Стешу в подбитый глаз. Приставал, что ли, кто? Скажи мне, я за тебя любому зубы подровняю.
Я уже сама подровняла, весело ответила Стеша.
Она была нрава лёгкого и боевого, поэтому в защите не нуждалась.
Дорофей и Стеша лежали голые в дремотной траве заброшенного покоса. Покос располагался на краю прибрежной горы. С высоты была видна огромная плоская излучина Камы; ночью Кама казалась тускло-синей, словно глубокий сон. Внизу вдоль реки цепочкой вытянулись мерцающие огни мастерские, вокзал, суда у пристаней. Стеша работала матросом на буксире «Звенига». На речных пароходах вообще работало немало баб, и не только на камбузах. Порой капитаны буксиров назначали своих супружниц боцманами, а мелкие судохозяева, оберегая груз, определяли жён шкиперами на баржи.
Небо над покосом, заполненное дымно-звёздными клубами тьмы, плавно и невесомо шевелилось. Дальний дикий берег заволакивало бледным зыбким туманом, сквозь который прорастали мохнатые гривы ельников на холмах.
Звёздочки мигают будто ребятишки играются, сказала Стеша. А падает звезда будто от мамки убежала. Мы с тятей на плотах звёзды считали. Сидим на порожке избы, тятя меня обнимет, а плот широко так идёт и тихо
В лесных гаванях не только составляли плоты, но и рубили деревянные дома на продажу; длиннющие плоты плыли сразу с избами, в которых жили плотогоны. Стешин отец, плотогон и горький пьяница, погиб на работе: во хмелю свалился в воду и не выбрался. И Стеша пошла на Нижегородскую ярмарку в арфистки. Арфистками называли проституток при дорогих кабаках и ресторациях; поскольку жандармы хватали и высылали публичных девок, чтобы те не обворовывали купцов, кутивших до бесчувствия, владельцы заведений выдавали своих работниц за музыканток. Девок учили бренчать на арфах и петь что-нибудь душещипательное. Спела и в нумер.
Дорофей сорвал травинку и пощекотал Стеше нос. Стеша чихнула.
Щас как дам в лоб! сердито сказала она.
Потешно чишешь, улыбаясь, ответил Дорофей.
Я тебе не кошка!
Переходи ко мне на «Русло» буфетчицей, предложил Дорофей.
Не-а, помотала головой Стеша.
Из-за Севастьяна? помрачнел Дорофей.
Он мне денег даёт, просто объяснила Стеша, а при тебе лишит.
Заветной мечтой всех арфисток было найти «папашу» состоятельного клиента, который возьмёт в полюбовницы и выделит содержание. Пусть и небольшое, но достаточное, чтобы уйти на приличную работу. Стеше повезло: на каком-то биржевом банкете она встретила капитана Севастьяна Михайлова, старшего брата Дорофея. И добропорядочный Севастьян, не знавший никаких баб, кроме жены, потерял голову от арфистки. Он сам уговорил девицу оказать ему милость и принять в «папаши», и за пять лет ни разу не просрочил платёж.
Хотя и не осмелился позвать на свой пароход боялся огласки.
Ну как Севастьяна угораздило с тобой связаться? спросил Дорофей с досадой и болью. Ему же якорь на ногу урони он матом не сругнётся!
А я-то грешница, засмеялась Стеша. Мой ангел его чёрт.
Она повернулась на бок и оперлась локтем, глядя на Дорофея. Дорофей с благоговением провёл ладонью по её крутому бедру. Рыжеватая и белокожая, Стеша словно светилась в темноте. Получив что желал, Дорофей всё равно не мог избавиться от телесного влечения к этой бабе. Стешино непокорство судьбе и спокойное согласие с греховностью жизни томило Дорофея жаждой обладать Стешей всецело, ведь он привык быть капитаном и хозяином.
Может, мне дом у Севастьяна спалить?
Зачем, дурачина?
У погорельца денег на тебя не будет.
Для меня он вывернется, да отыщет.
Стешка, горе моё, ну брось ты Севастьяна! страдальчески взмолился Дорофей. Севастьян уже кончился! Якутова, пароходчика его, убили, а все деньги большевики скоро отменят! На кой ляд тебе Севастьян? Вот он я!
У большевиков кишка тонка деньги отменить, усмехнулась Стеша.
Она не была корыстной. Ещё в арфистках она родила, и сынишка теперь жил у знакомой бабки в Кунавинской слободе возле Нижнего. В навигациях Стеша зарабатывала деньги для сына. Дорофей это знал и всё понимал.
От тебя-то, мой милый, ни рубля не дождаться, мягко сказала Стеша.
Дорофей тяжело вздохнул: всё правда. Ни о чём не заботясь, он пропивал и прогуливал жалованье, а оставшиеся крохи потом покаянно уносил домой. Как и брат Севастьян, он тоже был женат, и у него тоже было трое детей.
Где-то в глубине тёмного леса вдруг протяжно завыл волк. Этот тонкий и тоскливый вой будто бы выявил какой-то другой мир, в котором нет радости, нет любимой бабы, нет борьбы, а есть одно лишь сожаление о несбывшемся.
Стешка, а ежели я всё переменяю? испытующе спросил Дорофей.
Что переменяешь?
Революции на старое наплевать. Теперь всё сделалось можно.
Я уйду от Прасковьи, от детей уйду и по новой на тебе женюсь.
Стеша придвинулась к нему и погладила по лицу.
А совести-то хватит?
Дорофей яростно поскрёб пятернёй кудлатую голову.
Не хватит дак сопьюсь, честно ответил он.
Стеша звонко и свободно захохотала, груди её закачались. Волк в глубине леса, наверно, услышал человеческий голос и не посмел опять завыть.
Они спустились с горы в Галёво уже перед рассветом. Дорофей довёл Стешу до судомастерских, где у причальной стенки стоял буксир «Звенига», поцеловал, потискав Стешин круглый зад, и отправился на свой пароход.
Ещё с берега он заметил, что в рубке горит лампа вахтенного. Спать не хотелось, и Дорофей пошагал наверх. Вахту нёс лоцман Федя Панафидин. Он притащил в рубку табурет и дремал под иконой Николы Якорника.
Ты чего тут торчишь? удивился Дорофей. Лоцманам на стоянках вахты не положены. Где Бурмакин, пёсий сын?
Он меня упросил за него помучиться. Федя зевнул и перекрестил рот. Никуда ведь завтра не идём. Я высплюсь ещё, а у него работа.
Дорофей замер перед Федей во весь рост и, забыв о хитром Бурмакине, смотрел на тёмный лик Николы Якорника, словно видел в первый раз.
Слушай, лоцман, а правда, что твой образ может пароход остановить?
Правда, подтвердил Федя.
Думая о своём, Дорофей поглядел Феде в глаза:
А человека может?
07
Последние тусклые отсветы заката сделали простое лицо князя Михаила странно значительным, будто из бронзы. Катя подумала, что в людей вроде Великого князя история вселяется сама властно и против их желания. И от таких людей требуются стойкость и жертвенность, иначе они существуют зря.
Он забрал меня из гостиницы, и мы два часа ехали рядом в фаэтоне, вспоминал Михаил. Он не может не узнать меня, Екатерина Дмитриевна.
Но вы изменились, заметила Катя.
Михаил и вправду изменился: похудел, отпустил усы и ладную бородку разночинца. Волосы его совсем поредели. В глазах и в чертах затаилась какая-то горечь. На вид Михаилу можно было дать не его сорок лет, а все пятьдесят.
Он меня убивал. Я бы не забыл человека, которого расстреливал.
«Лёвшино» и «Медведь» стояли на якорях поодаль от низкого берега, а «Соликамск» пришвартовался к дебаркадеру Оханской пристани. На жёлтой полосе вечернего зарева темнели силуэты кряжистой колокольни и купола. Катя и Михаил сидели на цепном ящике у кормовой лебёдки. Из открытого короба орудийной полубашни торчали ноги караульного и доносился его храп. Другой караульный Сенька Рябухин застыл с удочкой на колёсном кожухе.
Вы можете бежать с нашего судна, сказала Катя.
Михаил печально покачал головой:
Не лучшее решение. Я ведь не умею жить в России. В Петербурге или в Москве я бы не пропал, и даже в Перми бы как-нибудь устроился Но не в селе Оханском. И не в гражданскую войну без денег и документов.
Катя почувствовала облегчение. Она не желала, чтобы Великий князь исчез из её судьбы. Но за это облегчение Кате стало немного стыдно.
В убогом лазарете при затоне Катя выходила Михаила Александровича и поставила на ноги. Зачем? Она не смогла бы объяснить. Не только из-за отца, который предпочёл умереть, но не выдать невинного человека чекистам. И, конечно, не из-за девочек в «Шерборн скул гёлс», которые восхищались романтическим романом русского аристократа. Там, в закрытой британской школе, девочки были как бы не при жизни. И жизнь мамы в Каннах тоже была насквозь фальшивой и выморочной. Подлинной жизнью с борьбой и победами жил только Дмитрий Платонович. Спасение Великого князя стало для Кати его прощальным подарком, потому что это дело тоже было настоящим.
Катя почти не вспоминала Романа Горецкого. Даже не верилось, что он существует. Роман ушёл в прошлое вместе с той Катей, которая училась в «Шерборн скул» и восхищалась отцом безответно. Прежней Кати больше нет значит, нет и Романа Андреевича. Есть Катя, которая потеряла отца, спасла Великого князя и теперь плывёт по гражданской войне на бронепароходе.
Впрочем, Екатерина Дмитриевна, мои личные затруднения не главная причина для отказа от бегства, рассуждал Михаил. Чекисты обнаружат моё исчезновение. Допросят команду. И тогда капитана Нерехтина и вас покарают за пособничество врагу революции. А кара у большевиков одна пуля.
Команда не подозревает, кто вы, возразила Катя.
Достаточно того, что меня принимают за беглого офицера.
Катя упустила возможность уехать на «Суворове», однако по-прежнему желала перебраться в Сарапул к тёте Ксении Стахеевой. Иван Диодорович предлагал Кате остаться в Перми и поселиться в его пустой квартире: он имел неплохое жильё в добротном полукаменном доме возле трамвайного депо на Разгуляе. Катя отказалась. Что ей делать в Перми одной? А бронефлотилия Чека отправлялась потрошить хлебные амбары Сайгатки, Николо-Берёзовки и Мензелинска и Сарапула тоже. Скрепя сердце Нерехтин согласился взять Катю на буксир; буфетчица Дарья как раз попросила у капитана себе в помощь посудницу, и Катя настояла, чтобы капитан позволил ей работать на камбузе. Вот так Катя и заняла вторую койку в маленькой каютке тёти Даши.
Неладно я чту память твоего батюшки, проворчал Нерехтин.
Папа меня тоже не баловал, улыбнулась Катя.
Конечно, это она уговорила дядю Ваню забрать Великого князя на свой пароход. Катя не хотела бросать Михаила в Перми: а вдруг здесь кто-нибудь опознает его? К тому же из Сарапула до белых было ближе. Нерехтин же, выручая Михаила, понимал всю меру опасности. За спасение князя Дмитрий Платонович заплатил жизнью. Но Нерехтин был безразличен к себе считал, что терять ему нечего. И строгой девочке Кате Якутовой он почему-то не мог сказать «нет».
Видимо, покорившись ей один раз, он покорился насовсем.
Это родственник Дмитрия Платоныча, пояснил Нерехтин про князя старшему машинисту Прокофьеву. Застрял у нас. Пристрой к делу.
Вы офицер? посмотрев на Михаила, сразу догадался Осип Саныч.
Военный инженер, спокойно ответил Михаил. Заведовал батальоном бронеавтомобилей. Умею обслуживать моторы на бензине и газолине.
Князь Михаил действительно любил и знал авто.
Паровой агрегат другой коленкор, с важностью мастера произнёс Прокофьев. Дам вам «Атлас» Калашникова. Смотрите и осваивайте.
Родственник Якутова, разумеется, был роднёй и дочери пароходчика, и на «Лёвшине» никого не удивляло, что эти двое беседуют в стороне от всех.
До беды не задружись, Катюшка, проницательно посоветовала Дарья.
Я взрослый человек, тётя Даша! отрезала Катя.
Сенька Рябухин, удивший рыбу с колёсного кожуха, поглядывал на Катю и механика и не думал ничего дурного. Барышня-то честная, ить сразу видно. Без батюшки осталась. Механик-то еённый дядька, небось крёстный. Заместо отца. То по-божески. Эх, зачем он, дубина, отдал тогда леворьверт? Ведал же почто! А дак как же не отдать-то, коли сам Митрий Платоныч повелевает?
Господину Нерехтину, полагаю, не следует знать, что командир нашего парохода мой несостоявшийся убийца, осторожно произнёс Михаил.
Почему? тотчас спросила Катя.
Мы не в силах повлиять на события. Но капитану лишняя тревога.
А вы сами что собираетесь делать?
Михаил пожал плечами.
Перепачкаю лицо мазутом и буду сидеть в трюме, как тролль в пещере, пока этот чекист на борту.
Каково же вам видеть его? осторожно поинтересовалась Катя. Знаете, Екатерина Дмитриевна, у меня нет никаких чувств. Я частный человек, и хочу прожить свою частную жизнь, никому ничего не доказывая.
В твёрдом отчуждении Великого князя от времени и обстоятельств Катя ощутила какое-то упрямое достоинство человека, непоказное противоборство порядку вещей. Люди выгадывали, где лучше, а князь Михаил наперекор всем не желал ничего ни империи, ни мести. Такого Катя ещё не встречала.
Лёжа на жёсткой койке в тесной каюте, она думала о Михаиле.
Не спишь, глупая? вдруг в темноте зашептала Дарья. Катюшка, не бегай к нему на вечорки. Какой он тебе дядька? Врёшь ведь.
Ты ничего не понимаешь, тётя Даша! рассердилась Катя.
Всё я понимаю. Сама девкой была.
08
Жителей Ижевского завода называли «рябинниками». 17 августа отряд мятежных «рябинников» атаковал Воткинский завод. Красноармейцы и бойцы местной самообороны отстреливались как получалось; на деревянных улицах трещали наганы и трёхлинейки, с обхода осанистой башни над Николаевским корпусом широкую заводскую плотину подметал пулемёт. Однако на завод наступали бывалые солдаты из «Союза фронтовиков», и командовали ими офицеры, получившие свои погоны в окопах Германской войны. Красные бежали кто куда. А «рябинники» тотчас снарядили поезд на пристань Галёво.
Заводской паровоз-«кукушка» тянул состав из шести товарных платформ, на которых сидели фронтовики с винтовками и пулемётами. А в Галёво никто не знал о событиях на Воткинском заводе; красный гарнизон не приготовился к обороне. Неяркое солнце клонилось к закату; белые облака, сияя вздутиями, висели в густеющей синеве неба и отражались в затихшей воде Камы; берег накрыла широкая тень мохнатых гор. Поезд выкатился из распадка, миновал деревянный вокзал и с ходу вышиб железные ворота в ограде судомастерских. С платформ на дощатый помост перрона посыпались солдаты и офицеры.
«Русло» стоял возле дебаркадера галёвской пристани под парами: его котёл работал, и машинист время от времени стравливал давление. Когда в мастерских началась пальба, вся команда вывалилась на палубу.
Что там такое? встревоженно спрашивали матросы. «Рябинники», что ли, добрались? Или свои же забунтовали?
Ижевцы, спускаясь из рубки, сказал капитан Дорофей. Я видел, как их поезд проехал. Прохлопали комиссары супротивников.