Кажется, что эти мысли непосредственно внушены Марксу Фихте. В своей полемической книге, направленной против Бруно Бауэра, Маркс с полной определенностью высказывается по вопросу о примате воли над разумом. «Идея, замечает он, терпела всегда неудачу, поскольку она была различна от интереса. С другой стороны, легко видеть, что всякий массовый интерес, достигающий исторического господства, далеко выходит, при своем появлении на исторической сцене, в своей идее или представлении, за свои истинные пределы и отождествляется с общечеловеческим интересом. Эта иллюзия образует собой то, что Фурье называл господствующим тоном эпохи»36.
Однако было бы большой ошибкой признавать слабой стороной марксизма его близость к некоторым психологическим учениями Фихте и Шопенгауэра. Философия Гегеля не может в настоящее время служить основанием какой бы то ни было научной теории. Иное следует сказать о волюнтаризме Шопенгауэра. Этому направлению принадлежит настоящее и, как можно думать, будущее.
Можно различать три важнейших направления в научной психологии: интеллектуалистическое, материалистическое и волюнтаристическое. Интеллектуалистическая психология долгое время была господствующей. К этому направлению принадлежала английская психологическая школа, так же как и немецкие метафизики XVIII-го века. Материалистическая психология получила особенное распространение во Франции. Но в новейшей научной психологии господствует не интеллектуалистическое и не материалистическое, а волюнтаристическое направление.
«Волюнтаризм является, быть может, всего резче выраженной тенденций психологи ХIХ-го века; волюнтаризм есть форма, в которой эмпирическая наука использовала произведенное Кантом и Фихте перемещение точки зрения философии из теоретического в практический разум. В Германии особенно повлияла в этом направлении метафизика Фихте и Шопенгауэра»37. Односторонний и узкий рационализм ХVIII-го столетия ставил рассудок на первый план психической жизни человека: жизни чувства придавалось второстепенное значение. Однако действительным основанием нашей психики следует признать не рассудок и не чувство, являющееся наименее свободным и активным элементом нашей духовной жизни, а волю. «Душевный мир, говорит Вундт, есть царство воли. Решающее значение имеет воля, а не представление или мысль»38.
К волюнтаристическому направлению в психологии принадлежит, в числе прочих, также и известный датский философ Гарольд Геффдинг. «Если среди трех элементов психической жизни (познания, чувства и воли) какой-либо один следует признать основным, то таковым, очевидно, является воля», замечает он в своем известном курсе психологи39. Несостоятельность объяснения мыслительного процесса пассивной ассоциацией представлений объяснения, столь распространенного среди английских психологов, превосходно разъяснена Виндельбандом в одном из его очерков, столько же глубоких по содержанию, сколько изящных по форме. Мыслительных актов, лишенных всякого элемента чувства и воли, в действительности не существует. «В турнире психической жизни представления суть лишь маяки, под которыми скрываются от сознания истинные борцы чувства. Но что такое этот интерес, эти чувства, определяющие действительный ход наших представлений? Не что иное, как формы и способы обнаружения бессознательной воли»40.
Каждый организм подвергается влиянию всех бесчисленных сил внешней природы. Все в природе находится в активном взаимодействии это положение, сформулированное Кантом в его «Критике чистого разума» как третья аналогия опыта41, является основанием современного естествознания. Самая отдаленная звезда не остается без влияния на наш организм и подпадает, в свою очередь, его влиянию, как бы слабо оно ни было, благодаря чему весь мир сплетается в пеструю, но неразрывно прочную ткань. В окружающей нас внешней материальной среде перекрещивается все неисчислимое множество сил природы; бесконечно разнообразные удары волн материального мира постоянно поражают натуральную оболочку нашего духа. Сравнительно с этим разнообразием, наша сознательная жизнь крайне скудна и бедна содержанием; наши впечатления далеко не отличаются таким же обилием и такой же сложностью, как обильны и сложны внешние раздражители. Только чрезвычайно малая часть этих последних вызывает в нашем духе соответствующие впечатления. По отношению же ко всем остальным, несравненно более многочисленным внешним воздействиям, мы остаемся слепы и глухи; они не воспринимаются нашими органами чувств, и мы совсем не замечаем их существования. Бесконечной сложности внешней природы мы противопоставляем ограниченное число слабо дифференцированных органов чувств, и все, что не действует на них, не существует для нашего сознания. Так, например, мы не имеем особых органов чувства для восприятия электрической энергии и она оставалась по этой причине долгое время совершенно неизвестной человечеству.
Что же определяет подбор между теми внешними раздражениями, которые воспринимаются и которые не воспринимаются нами? Не что иное, как практический интерес жизни. Органы чувств, как и сознание вообще, суть продукты борьбы за существование организмов. Сознание возникло для пользы жизни и представляет собой могущественнейшее орудие в борьбе за жизнь. Ощущения обоняния, вкуса, слуха, зрения служат первоначально только для того, чтобы облегчить животному нахождение пищи, бегство врага, указывать самцу на присутствие самки и т. д. и т. д Воля к жизни управляет развитием сознания, а не наоборот, не сознание управляет волей к жизни. Практический интерес жизни указывает, какие внешние раздражения должны быть восприняты организмом, и какие нет; но организм заинтересован в различении и восприятии лишь тех раздражений внешнего мира, которые могут быть ему, так или иначе, полезны в его движениях. Поэтому, с биологической точки зрения, сознание есть не что иное, как регулятор движений организма, руководимых, в свою очередь, волей к жизни42.
Конечно, Маркс не был учеником Шопенгауэра. Но, как и Шопенгауэр, он был человеком ХIХ-го века, являющегося в столь разнообразных отношениях реакций против просветительной философии столетия Великой революции. «Классический дух» XVIII-го века, говорит Тэн, чуждался всего конкретного, индивидуального, исторически различного. Пустая абстракция человека, рассуждающая машина признавалась истинным человеком, которого определяли как «чувствующее и рассуждающее существо, избегающее страданий и стремящееся к наслаждению». Все различия в нравах, социальных и естественных условиях жизни общества, исторических традициях и пр. совершенно игнорировались и только одно различие считалось важным различие в образовании, в котором видели ключ ко всем остальным различиям. Достаточно распространить образование в народных массах, чтобы создать новый общественный строй. Государство есть не что иное, как общественный договор граждан, и только невежество народных масс делает этот договор таким невыгодным для большинства43.
Маркс понял, что не мнения и не идеи людей, а их интересы определяют ход всемирной истории, и этим самым резко разошелся с мировоззрением просветителей. Признанием примата воли над разумом наш автор примыкает, как указано, к новейшей волюнтаристической психологии. Тем не менее Маркс не вполне порвал связь с рационализмом ХVIII-го века. Характерной особенностью психологических воззрений автора «Капитала» является чрезвычайно упрощенное представление о движущих силах человеческого духа, сильно напоминающее философов эпохи Великой революции. Из всего пестрого многообразия человеческих интересов Маркс обращает внимание лишь на один интерес экономический в узком смысле слова, понимая под ним стремление к непосредственному поддержанию жизни. Маркс шел в этом отношении, пожалуй, даже дальше «просветителей» ХVIII-го века. Философы эпохи Просвещения считали стремление к наслаждению единственным двигателем поведения человека, а наш экономист замыкает человеческую психику в еще более темный и узкий круг и признает в социальном отношении важным и значительным только один род стремления к наслаждению потребность в непосредственном поддержании своей жизни44. Правда, Маркс не отрицает разнообразие человеческих потребностей и интересов, но он считает исторически решающим именно экономический интерес и ничего больше.
Глава III. Потребности как движущая сила общественного развития
I. Физиологические потребности самосохранения и чувственного наслаждения. Производство непосредственной жизни. Роль различных потребностей при развитии хозяйства. Влияние условий добычи пищи на общественную жизнь.
II. Половое влечение. Голод и любовь. Развитие семьи. Схема Моргана. Ее несостоятельность. Зависимость форм семьи от условий хозяйства.
III. Симпатические влечения. Их происхождение. Материнская любовь и общественные инстинкты. Альтруистические чувства.
IV. Эгоальтруистические влечения. Их значение как движущей силы истории. Жажда власти.
V. Потребности, не основанные на практическом интересе. Игра. Сущность и происхождение игры. Искусство. Познание. Роль практического интереса в возникновении науки. Интерес к истине. Религиозная потребность. Ее основа и социальное значение.
Мы признали, что господствующим элементом сознательной жизни человека является воля, слуга которой разум исполняет то, что ему предписывается волей. Но воля действует по определенным мотивам; мотивы же даются влечениями, потребностями человека. Таким образом, признание первенства воли равносильно признанию первенства в психической жизни влечений и потребностей, которые заложены в нашей природе и которые определяют, в конце концов, все наше поведение. А так как дальше общество слагается из отдельных личностей, каждая из которых стремится к удовлетворению своих потребностей, то и общественная жизнь и деятельность не могут иметь иной цели, кроме удовлетворения разнообразных потребностей отдельных личностей, образующих общество.
Эти потребности могут быть разбиты на 5 следующих основных групп:
1) физиологические потребности в непосредственном поддержании жизни и чувственном наслаждении;
2) половая потребность;
3) симпатические инстинкты и потребности;
4) эгоальтруистические потребности;
5) потребности, не основанные на практическом интересе.
Каждую из этих групп потребностей мы рассмотрим отдельно и постараемся выяснить ее значение как фактора общественного развития.
I
Первая группа потребностей образует собой психологическую основу индивидуальной жизни и свойственна человеку наравне со всеми животными миром. Так как удовлетворение потребности в поддержании жизни вызывает чувственное наслаждение, то эта потребность легко переходит в другую, тесно с нею связанную в стремление к чувственному наслаждению как таковому благодаря более обильному и утонченному удовлетворению физиологических потребностей организма: стремление это далеко не всегда совпадает с потребностью самосохранения и может даже разрушительно действовать на жизнь организма (чувственные эксцессы всякого рода).
Потребности этого рода удовлетворяются при помощи деятельности, которую Маркс называет «производством непосредственной жизни» и которую он отождествляет с хозяйственной деятельностью вообще. Очевидно, что производство средств к жизни есть необходимое предварительное условие всякой иной деятельности. Отсюда Энгельс почерпнул свой важный аргумент в пользу материалистического понимания истории, который он повторяет неоднократно. Аргумент этот заключается в том, что «Люди должны прежде всего есть, пить, иметь жилище и одежду, а уже потом они могут заниматься политикой, наукой, искусством, религией и пр.; производство непосредственных материальных средств к жизни и, следовательно, данная ступень экономического развития народа или эпохи образует, таким образом, основу, на которой развиваются государственные учреждения, правовые воззрения, искусство и даже религиозные верования данных людей»45.
Конечно, нельзя заниматься политикой, когда нечего есть и пить; в этом Энгельс, безусловно, прав. Но этой глубокой истиной еще далеко не исчерпывается вопросом об отношениях между «производством непосредственной жизни» и политикой, искусством, религией и пр., так как отношения эти далеко не так просты, как это кажется Энгельсу. Производство необходимых средств к жизни есть не только основа политики, религии и пр., но и наоборот, религия, политика и пр. представляют собой основу этого производства.
Возьмем, например, производство предметов одежды, составляющее чрезвычайно важную отрасль хозяйства вообще. Мы привыкли признавать одежду необходимой принадлежностью жизни. Однако современная этнология вполне установила факт, что «человек создал предметы украшения раньше, чем одежду; одежда, в некоторой своей части, есть не что иное, как преобразованные предметы украшения»46. Существуют народы, лишенные какого бы то ни было признака одежды: но мы не знаем народов, не употребляющих никаких средств самоукрашения. «Это раннее влечение человека к индивидуальным отличиям, к тому, чтобы при помощи какого-либо искусственного признака обращать на себя внимание как на особую личность, эта прирожденная потребность человека так же резко выделяет его среди наиболее близких к нему видов животных, как и употребление орудий труда»47.
На то же самое указывает Ратцель. «То, что австралийцы носят, представляет собой скорее украшение, чем одежду»48. Точно так же многие негритянские племена в Африке пользуются одеждой скорее как средством украшения, чем как средством предохранения тела от действия холода и влаги: во время дождя они ходят нагие, а в хорошую жаркую погоду облачаются в кожаные и меховые одежды. Подобные факты приводят Спенсера к заключению, «что корень происхождения знака отличия и одежды один и тот же Платье, подобно знаку отличия, первоначально носится из желания возбудить удивление»49.
Итак, одежда возникла из стремления человека к самоукрашению и первоначально играла такую же роль, какую теперь играют знаки отличия. Само собою разумеется, что пристрастие дикарей ко всякого рода предметам украшения объясняется не сильным развитием среди них эстетического чувства, а побудительными мотивами совершенно другого порядка. Все наблюдатели говорят о чрезвычайном тщеславии дикаря. Самоукрашение является для него лучшим средством удовлетворить этому тщеславию. Одежды из шкур и мехов являются у многих народов признаком вождей и вообще лиц господствующего класса. Следовательно, «политика» играла, по-видимому, едва ли не самую важную роль в происхождении одежды. Политика и, до известной степени, религия. По словам Липперта, «многие первоначальные роды украшения связаны так тесно с религиозным культом, что совершенно невозможно установить, в какой мере они вызваны самим культом и в какой страстью к украшениям»50.
Производство предметов пищи также подверглось в своем историческом развитии влиянию совершенно иных потребностей, чем потребность в питании. Переход к скотоводству является чрезвычайно важной ступенью в истории хозяйства. Между тем не подлежит сомнению, что приручение животных, откуда возникло скотоводство, произошло вне влияния хозяйственных мотивов. «Поппиг называет южноамериканских индейцев мастерами в деле приручения животных, но указывает на то, что прирученными животными индейцев являются обезьяны, попугаи и другие, служащие для забавы. Их хижины полны такими животными. Вообще, можно думать, что естественное чувство общительности человека играло, при начале приручения животных, большую роль, чем какое бы то ни было соображение хозяйственной пользы; соображения последнего рода возникли гораздо позже. Человек, стоящий на низших ступенях культуры, вообще делает то, что его забавляет, и думает о пользе лишь под давлением крайней необходимости»51. По мнению Моргана. «началом приручения животных явилось, вероятно, приручение собаки как спутника при охоте, причем затем последовало воспитание детенышей других животных просто для забавы»52. «Нельзя проследить происхождения склонности человека держать с собой животных, замечает Липперт, Она смешивается в своих первых начатках с детскою любовью к играм; так и теперь охотник часто приносит домой детям молодую лисицу просто для того, чтобы дать им товарища в игры»53.