Нет, там будут только большие боссы, ответила Сафия и добавила, но к следующему такому форуму обещаю быть в вашем строю.
Так, а если не будешь? Нужно заложить какую-то ценность в это намерение, сказал он.
Например?
Например, памятный подарок, без раздумий предложил Эдуард.
Я смотрю, за тобой дело не застрянет, рассмеялась Сафия. Но ты учитывай, что спор двусторонний. А так как я выиграю, то уже можешь придумать, что мне подарить, добавила она, чем раззадорила Эдуарда.
Кстати, у меня с этим туго, поэтому ты придумай и за меня тоже, предупредил он.
Да вообще без проблем, рассмеялась Сафия.
Ладно тогда, Сафия, поехал я отрываться, с напускной заносчивостью сказал Эдуард. Был рад тебя слышать!
Хорошо, взаимно. Все-таки не дождалась предложения о встрече! Приятно повеселиться!
Сафия уже пару минут топталась перед входом в торговый центр и только теперь поняла, насколько сильно замерзли ее руки и лицо. Убирая на ходу телефон в карман, она направилась к кофейне, расположенной на первом этаже. О многом нужно было подумать за чашкой горячего кофе!
Воспоминания о войне
На следующий день Эдуард не объявился наверное, поздно закончили с форумом. Сафия прокручивала разговор в голове, каждый раз вспоминая какую-то интересную деталь, придававшую, несомненно, новые смыслы произошедшему со дня их знакомства это была вторая приятная неожиданность.
Вечер воскресенья оправдал ожидания девушки наилучшим образом Эдуард написал не в рабочей программе, а на телефонный номер Сафии. С каждым сообщением время ответов сокращалось, пока оба не оказались на одной частоте. В какой-то момент на экране телефона Сафии высветился номер Эдуарда.
Раз уж мы общаемся в настоящий момент, считаю кощунством тратить время на набор текста, когда его можно потратить на само общение, прозвучало в телефоне вместо «привет».
По мере общения с этим человеком подтверждались и предчувствия Сафии по поводу натуры Эдуарда.
Сафия была убеждена, что для каждого из нас свыше предопределены особенные люди в качестве спутников жизни, пока другие стремительно проносятся и исчезают. Но так или иначе все они меняют нас, немного забирают нас самих и вливают частичку себя. Это люди-настроения, люди-эмоции, люди-стихии. Они становятся для нас всем этим сразу. Люди подобные воздуху. Их хочется жадно вдыхать либо раствориться в их тишине и безмятежности. Они могут разжечь жаркий костер в душе, заставляя потрескивать каждую струнку души, подобно тому, как трещат дрова в печи. Они могут стать спокойной поверхностью воды, отражающей тебя самого. В глубины этих вод ты будешь нырять каждый раз, когда захочешь бежать от всех остальных людей. Это будет и ночное небо, усыпанное далекими светилами, которые остается только созерцать. И летний дождь, приносящий взрыв положительных эмоций. И стихии, которые могут предстать во всей своей сокрушительной силе, оставляя после себя лишь безмолвие и разбитость Встретив свою стихию, уже не захочешь кричать об этом. Когда в шумной компании или в гостях придет сообщение, которое создаст вокруг тебя совсем другую атмосферу, то это знак ты в самом центре чьей-то стихии.
Сафия чувствовала, что все вокруг уходит на второй план, как в объективе умелого фотографа, и в центре событий остается только общение с Эдуардом его чувство юмора, сообщения, присылаемые по одной фразе или вовсе по одному слову, умение слушать и направить не было сомнений, он обладал притягательностью.
За один вечер они обсудили историю родных земель. Прошлись по временам мухаджирства переселения чеченцев в Турцию двинулись к следующей исторической трагедии депортации вайнахов в далекие и безжизненные пустыни Казахстана, оттуда оказалось рукой подать к двум чеченским войнам. Впервые Сафии попался человек, который знал больше нее самой: Эдуард, подобно дедушке, уходил в кладовку и выходил с очередной раритетной вещью, которая таила в себе колорит и историю прошедших времен. В манере присваивать почти каждому историческому событию тон личных переживаний он делился рассказами, а Сафия молча внимала и пропускала через себя. Далеко за полночь, когда очередь дошла до последнего десятилетия истории чеченского народа, обошлись личными историями: не было необходимости обращаться к другим очевидцам событий и к историкам рана была живой и едва ли перестала кровоточить.
В первую чеченскую войну отец остался дома: мать и тетки не смогли уговорить его покинуть родной дом, вспоминал Эдуард. Человек, не чуравшийся никаких трудностей и сроднившийся с землей какую бы должность он ни занимал, огородничество и домашний скот занимали прочное и важное место в нашей жизни он посчитал дезертирством побег от войны. Даже если никогда не держал оружия в руках. И, кстати, такие были сплошь и рядом. А я, тогда пацан шестнадцати лет, как старший ребенок в семье и как сын, не мог оставить отца во мне текла его кровь. Отказ от своей крови, родовых традиций и привязанности к семье был бы предательством для меня. И если в подростковом возрасте наставления родителей воспринимаются с известной долей скептицизма, то перед страшным лицом внешнего врага одна кровь превращается в живой инстинкт, помогающий выжить. И ты знаешь, выжить не только физически, чтобы вынести живым свое тело с поля войны, в которое превращается реальность, но вместе с этой плотью сохранить не поврежденными самосознание, устои, взгляды на жизнь, дух! голос Эдуарда звучал как у предводителя, от его слов руки Сафии волнами покрывались гусиной кожей.
Эдуард продолжал, он уже не нуждался и в слушателях душой он был там, в тревожном маленьком городе, тишину которого нарушил гул появляющихся в небе смертоносных истребителей и грохот сбрасываемых бомб, сотрясавших все вокруг.
Месяц мы провели с отцом, взяв под покровительство всю округу. Утро начиналось с обхода десятка дворов, в которых тоже оставались старики и мужчины. Весь брошенный скот и птицы из разных дворов были переселены в наш хлев, чтобы легче было о них заботиться. Все, что они давали, мы разносили соседям. Несколько оставшихся женщин готовили нам, чаще всего это был хлеб, запеченный на сухой чугунной поверхности самый быстрый способ приготовить во время небольших передышек военной техники. Сафия, чтобы понять настоящий вкус жизни, надо попробовать горячий хлеб, намазанный свежевзбитым и успевшим растаять маслом, и горячий чай с кубиками сахара после ночи в подвале. Удивительно, как быстро человек забывает плохое и привыкает к хорошему! Эдуард запнулся, видимо, размышлял о чем-то своем. Сафия не бралась нарушать ход его мыслей.
В один день наступил переломный момент. Я ненавижу этот день, этот момент. Накануне мы не спали всю ночь из-за непрекращающегося огня, который сотрясал дома, и казалось, что рассвет мы не увидим. К утру мы были уже сбитыми с толку, потерянными во времени, уставшими от постоянного мышечного, эмоционального и психического напряжения
Пока отец обходил соседей, я вышел к собравшимся на углу мужчинам и парням чуть старше меня. Это яркое чувство мира и счастья, когда я увидел людей, стоящих в полный рост, не сгибая спин, не прячась ни от кого, его я помню, как сейчас! Как будто не было войны, и все было как прежде! Соседи просто стояли посреди улицы и вели будничную беседу. И только по мере приближения к ним, когда начали доноситься отрывки «Тlом хир бац боху кхунах»17, «Сих дlадоьрзур ду»18, я вернулся в настоящее. Мы обменялись рукопожатиями, обнялись.
Деха-м дуьйцу ас19, но я хочу, чтобы ты прочувствовала все, что я рассказываю, как бы возвращаясь в настоящее, сказал Эдуард. Война размыла всякие границы, и с этим невозможно было бороться: еще пару месяцев назад было немыслимо встать в компанию мужчин старше и на равных вести с ними беседу, а сейчас мы, как изголодавшиеся по еде звери, вышли на охоту человеческого общения.
Увлекшись разговором, мы не сразу обратили внимание на шум приближающихся самолетов, а потом разбегаться стало поздно: они были на подходе. По команде одного из старших мы прижались к ограде, надеясь на невнимательность летчиков, которые могли нас не заметить.
Над нами пролетели три косы смерти, эти железные изваяния птиц. Ирония, не правда ли, сделать машину смерти в форме символа мира и свободы? задался вопросом Эдуард, но ответ не требовался. Отбежав от ограды и взглянув в небо, мы увидели, как истребители идут на разворот явный признак внимательности и исполнительности пилотов! В воздухе раздалось «Дlай-схьай довда!»20, и мы все кинулись в разные стороны. Я бежал, и, казалось, сердце переместилось в голову! Потому что я слышал только его биение! Видел, как руки хватаются за воздух, пытаясь помочь мне бежать быстрее. Видел свои ноги, которые так отчаянно топали по земле, что в ней должны были образоваться кратеры. Глаза, у которых открылась зоркость орла, предусмотрительно замечали все препятствия на пути, чтобы ноги не споткнулись и не потеряли драгоценные секунды на спасение.
Забежал во двор, взбежал по ступенькам в дом, оказался в зале, окна которого выходили туда, откуда обратно летела смерть. Несколько раз я метнулся в разные стороны, кинулся на кухню, бросился в сторону ванной и обратно забежал в зал не мог решить, куда спрятаться, тут голос Эдуарда осекся. Сафия боялась выдать свои слезы и, зажав текущий нос, продолжала вслушиваться в тишину на том конце провода. Никогда не делился этим воспоминанием ни с кем, как бы оправдываясь, сказал Эдуард. Через прозрачный тюль, которым заботливыми руками матери были обвешаны окна зала, я смотрел, как грозно приближаются истребители. Неизбежность придала мне решительности, в голове промелькнула последняя надежда: «Надо встать в дверном проеме, возможно, меня не завалит». И когда я выбрал себе последнее пристанище дверной проем, обрамленный выкрашенными в белый цвет деревянными наличниками, губы сами зашептали: «Со кхоьллина волу Аллахl, гечде Ахь суна!»21, голос Эдуарда дрогнул. Дальше была тишина, Сафия боялась услышать всхлип, но Эдуард продолжил. Послышался свист скидываемых ракет, земля пришла в движение, я схватился руками за боковые наличники. В окно самолетов уже не было видно значит, уже подлетали. Дом затрясся, вокруг начало сыпаться, шум самолетов слился со взрывами ракет. Все это время на фоне не стихал шум пулеметного обстрела и сопровождающий его душераздирающий скрежет металла.
Я закрыл глаза и с обреченностью повторял одно и то же. Я хотел, чтобы все произошло быстро и безболезненно, и где-то глубоко внутри все же надеялся остаться живым! Моя надежда была неуместна в готовом рухнуть на мою голову доме.
И вот все смешалось в одно мгновение: раздался хруст разламывающейся деревянной оконной рамы, одновременно во все стороны со стоном разлетелись стекла, послышался свист чего-то очень быстрого, я зажмурился и весь сжался. Глухой звук и комнату заполнил шум вращения. Он звучал так отчетливо, как будто только он и существовал во всей Вселенной. Я открыл глаза и с ужасом заглянул через плечо вправо: из стены торчал хвост ракеты, на котором отчаянно вращался пропеллер. В какой-то момент он стал сбавлять скорость вращения, и это стало сигналом, что мне нужно бежать, сломя голову. И снова весь мир переполнило биение сердца, оно стучало у меня в висках. Я спустился с лестницы в два рывка, перескакивая ступеньки.
Моим глазам предстал двор, и я его не узнал: старая яблоня была свалена поперек двора не двинуться, крыша гаража снесена вместе с одной стеной, от большого дома остались только пару стен и лестница. Все происходило в мгновения я кинулся на улицу и бежал вдоль домов все дальше и дальше от своего двора.
Я пришел в себя, когда был уже в конце нашей улицы, потребовалось усилие воли, чтобы заставить мышцы перестать сокращаться, неся тело. Успокоившись, я двинулся обратно. Шел медленно ждал взрыва ракеты. Потерял счет времени и не мог прикинуть, пора ли пропеллеру остановиться или еще нет. В своих раздумьях я подошел к своему двору и увидел, как из нескольких соседних ворот выглядывают люди
Приближаясь, я увидел, что сровняли с землей не только наш дом, но и соседский. Просто был дом десять минут назад, и нет его. В этом доме, не уезжая, оставались отец и трое сыновей. Старшего из них отец буквально до авиаудара отправил через несколько улиц к родственникам узнать, все ли живы. И вот, я слышу слабые стоны, доносящиеся из-под завалов дома, и обращаюсь к тем, с кем еще полчаса назад стоял и разговаривал, с просьбой подойти и помочь разгрести завалины, и достать человека. Однако, все продолжают все так же стоять на своих местах и выглядывать из-за ворот как загнанные зверьки. В этот момент к этой картине подоспевает старший сын соседа, которого отец отправлял навестить родных. Увидев разрушенный до основания дом и услышав стоны, доносящиеся из-под завалов, он начал плакать. Сафия слышала дыхание Эдуарда, возможно, его унесло ожившими воспоминаниями. Я подошел к нему и сказал: «Саlид, хlокху бухахь верг гой хьуна, мохь хьоькхуш? Тlаккха, тlеван цхьа а ваьхьаш воций гой хьуна? Хьоъ хlинца вуохахь, хlара кху бухлахь вуьсур ву хьуна»22.
Я был гораздо младше него, сегодня шестнадцать лет это вообще ребенок, но сейчас я понимаю, что Всевышний вселил в мое сердце мужество и решительность, потому что Саlид растерялся Бехк бацара цунна: оццул вуо тlехоьттича, милла а вухур вара23
Так мы начали с ним разгребать завалы и первым вытащили его младшего брата, который был жив и издавал стоны. В коридоре мы обнаружили среднего брата. Он как будто хотел выбежать из дома, но споткнулся и упал на торчавшее острие алюминиевого шифера. Мы нашли его стоящим на коленях и с проткнутым подбородком. В зале в дверном проеме нашли их отца, он, видимо, как и я, искал более надежное место в доме, чтобы его не завалило, но из-за наступившего часа предопределения не нашел в этом месте спасения
Эдуард вздохнул и продолжил:
Мы вынесли из этого дома и положили у соседей два трупа отца и сына и раненого младшего брата Саlида. Для него этот день был страшным
Спустя неделю окольными путями к нам приехал бывший сосед, чтобы увезти тех, кто передумал оставаться. И отец позвал меня на улицу, я думал для поручения. До сих пор помню его сосредоточенное лицо, глаза, избегающие моего взгляда, решительность, которая была настояна семь дней и ночей. Он выдал мне переживания этих дней в одной сухой фразе «Кlант, хьо дlаваха веза»24. Не успел я даже облачить в слова свое несогласие, как он начал: «Вайшиъ цхьана дlавахар нийса хир дац. Хlинца хьо дlагlо, хьоьца кхин шиъ лулахо хир ву. Йухахула дlабогlучаьрца соъ дlавогlур ву25, и все еще видя, как я колеблюсь, добавил. Соьца къийса ца луш, хьайга бохург де, дерриге а дика хир ду26».
Согласившись с отцом, я уехал вместе с двумя соседями в наше родовое село на границе с другой республикой. Наш путь описывать не буду: это займет целые сутки. Конечно же, мать, сестры и остальные родственники были рады меня видеть. Каждый вечер у нас собирались соседи и расспрашивали о доме, о соседях, о военном Грозном, который я успел увидеть по дороге. И когда я начинал рассказывать, в комнате воцарялась тишина, старшие откладывали все дела. Рассаживались вокруг и слушали, прерывая меня только тихим «Астагlфируллахl»27 или «ццц». Эдуард, мысленно возвращаясь к событиям тех дней, казалось, забывал про Сафию и замолкал. Но потом, возвращаясь к реальности, продолжал. Я с нетерпением ждал следующей поездки водителя в город. Ждал прибытия отца. Бдительность моей совести была усыплена словами отца, как сторожевая собака сытной жижей. Однако где-то глубоко внутри меня таился страх, что что-то может случиться, помешать отцу приехать и что зря я согласился уезжать. Это чувство довлело надо мной тем сильнее, чем больше проходило дней.