Евгений Примаков
Минное поле политики
Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.
© Примаков Е. М., 2019
© Издательство АО «Молодая гвардия», художественное оформление, 2019
* * *
Об авторе
Евгений Максимович Примаков родился в 1929 году в Киеве, вскоре переехал в Тбилиси, где провел детство и юность. Окончил Московский институт востоковедения и аспирантуру Московского государственного университета.
Журналистика стала первым этапом трудовой деятельности Евгения Примакова. Он прошел путь от корреспондента Госкомитета по телевидению и радиовещанию до собкора газеты «Правда» в арабских странах.
В те же годы Евгений Максимович связал свою судьбу с наукой. Став доктором экономических наук, членом-корреспондентом, а затем академиком АН СССР, он возглавлял Институт востоковедения и Институт мировой экономики и международных отношений. С 1988 года член президиума Академии наук СССР.
В конце 1980-х Е. М. Примаков активно включился в политику: председатель Совета Союза Верховного Совета СССР, затем член Президентского совета и Совета безопасности СССР. В 1990-е годы руководил Службой внешней разведки, затем Министерством иностранных дел. С сентября 1998-го по май 1999 года был председателем Правительства Российской Федерации.
В период с 2001 по 2011 год президент Торгово-промышленной палаты Российской Федерации.
Евгений Примаков автор многочисленных научных работ по проблемам мировой экономики и международных отношений, почетный член нескольких зарубежных академий и научно-исследовательских центров.
Евгений Максимович Примаков скончался 26 июня 2015 года в Москве.
Предисловие
Книга не задумывалась как автобиография. Это не мемуары, так как я был далек от того, чтобы сделать ее автора неким героем повествования, мне представляется, что мемуарная литература этим отличается от других жанров. Тем не менее никуда не денешься я был участником многих из описываемых событий и пропускал их через свое видение. Эта книга и не историческое исследование, хотя в ней рассмотрены события и процессы, без оценки которых невозможно понять историю России конца второго тысячелетия.
В этой книге я хотел показать многослойность российской политической и общественной жизни. Уверен, что однозначные оценки происшедшего и происходящего в России неточны, а значит неприемлемы.
Это, по сути, новая книга, хотя и является вторым переработанным изданием книги «Встречи на перекрестках», вышедшей сравнительно небольшим тиражом в Екатеринбурге. Я стремился к тому, чтобы эта книга, как и прежде изданные, не была конъюнктурной, просматривающей прошлое, пережитое через восприятие сегодняшнего дня.
Глава I
Ведомый судьбой
Мало кто понимает, что мы не идем по жизни, а нас ведут по ней.
Лион Фейхтвангер
Тбилиси тех лет
Меня по жизни вела судьба, не только предопределяя тот или иной сдвиг, поворот, переход в другое качество, но отводя в сторону от различных капканов и западней. Вспоминая свое прошлое, особенно детство и юность, убеждаюсь в этом все больше. Как писал Сергей Есенин: «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстояньи».
Верю ли в божественное предначертание? Думаю, что существует Высшее начало у жизни. Высший интеллект, Высшая справедливость. Уверен, что тем, кто приносит добро, зачтется. Тому, кто поступает худо, жизнь отомстит.
Тбилиси, 1937 год. Вокруг повалились практически все, с кем моя мама Примакова Анна Яковлевна, врач по специальности дружила, встречалась, водила знакомство. Маминого брата, тоже врача-гинеколога, арестовали в Баку и, как стало известно позже, этапировали в Тбилиси, где расстреляли. Он был далек от политики. Мне стало известно через много лет, что главным «вещественным доказательством» его принадлежности к «антисоветской группе» был найденный при обыске юнкерский кортик Александр Яковлевич несколько месяцев перед революцией был в юнкерах.
У мамы было много братьев и сестер, но все они, за исключением Александра Яковлевича и моей любимой тети Фани, умерли один брат погиб в Русско-японскую войну, другой, вернувшись с фронта, умер от чахотки. Моя тетка стала женой известного доктора Д. А. Киршенблата. Профессор, получивший степень в Берлинском университете, он был блестящим терапевтом любимцем всего Тбилиси. У него было трое сыновей двое старших от рано умершей жены. Один из них Миша, тоже врач и пламенный большевик был директором Тбилисского института скорой помощи, одной из крупных больниц в городе. Однажды из Еревана привезли тело первого секретаря ЦК компартии Армении Ханджяна. От Михаила Давидовича потребовали дать заключение о самоубийстве. Он гневно отверг это предложение и был арестован, а затем расстрелян.
В гулкие тбилисские ночи шуршали шины автомобиля, останавливающегося у того или иного дома. Ленинградская улица, на которой мы жили, небольшая длиной метров в 150, всего 13 домов. Поэтому все трагедии происходили на глазах у всех. В доме 5 жил Лева Кулиджанов, ставший впоследствии большим кинорежиссером. Его кинофильмы «Дом, в котором я живу», «Когда деревья были большими», экранизация Достоевского вошли в классический фонд советского кино. А тогда, в 1937 году, мы пацаны (он был старше нас на пять лет) толпились под его окном в бельэтаже. Ходили слухи (конечно, лишь слухи), что его мама при аресте отстреливалась. Из какого пистолета нас интересовал главным образом этот вопрос, из «браунинга»? «Что-то вроде этого», отвечал уже не в первый раз Лева.
Я у матери единственный. Она родила меня уже в возрасте и жила мною. Трудно представить, как переломилась бы моя судьба, если бы ее арестовали.
Как я реагировал на происходившее? Некоторые представители моего поколения уверяют, что даже в «щенячьем возрасте» всё понимали. Я не принадлежал к числу «ясновидящих». Когда услышал, что арестовали заместителя председателя Совнаркома Грузии Илюшина, с женой которого мама сначала встречалась как с пациенткой, а потом сдружилась, взял ножницы и изрезал на мелкие куски кожаную кобуру и портупею, которую он мне подарил в день рождения.
Но все-таки маму косвенно задел трагический тридцать седьмой. Она работала в Железнодорожной больнице и была, как говорили, превосходным акушером-гинекологом. Но ее оттуда попросили, и она не без труда нашла работу в женской консультации Тбилисского прядильно-трикотажного комбината. Оставалась там единственным врачом непрерывно тридцать пять лет. Комбинат находился далеко от центра города, а во время войны мама еще взяла и вторую работу в другом конце Тбилиси. Приходила домой вечером, изнуренная до предела. Она очень много работала ради того, чтобы я был накормлен и одет в то нелегкое для всех военное время.
Мама никогда не состояла ни в каких партиях, не произносила зажигательных речей, не любила даже поддерживать разговор на политические темы. Но это вовсе не означало ее политической инфантильности. Помню, как, уже будучи студентом, в самом начале 1950-х годов приехал на каникулы в Тбилиси и разговорился с матерью на «сталинскую тему». Сознаюсь, пришел в ужас от ее слов, что Сталин «примитивный душегуб». «Да как ты можешь, ты хоть что-нибудь читала из трудов этого примитивного человека?» взорвался я. Меня сразил спокойный ответ матери: «И читать не буду, а ты пойди и донеси он это любит». Я никогда больше не возвращался к этой теме.
Однако подобные разговоры с матерью были исключением. У нее, я уверен, был богатый внутренний мир, но именно внутренний. Она не делилась им ни с кем, в том числе со мной. Может быть, оберегала меня. Думаю даже, что не только оберегала, так как при всех своих сомнениях и неприязни ко многому происходившему страну любила однозначно и вне всякого сомнения. Она считалась с моим внутренним настроем. Во всяком случае, была довольна, когда я стал комсомольцем, а потом и членом партии.
Ее любили работницы, уважали и побаивались руководители комбината она не стеснялась в выражениях, если беременных женщин не отпускали в положенный отпуск или ставили в третью смену. Я узнал обо всем этом из прощальных слов на похоронах матери 19 декабря 1972 года в последний путь ее провожал почти весь Тбилисский прядильно-трикотажный комбинат.
Жили мы в общей квартире без элементарных удобств, в четырнадцатиметровой комнате. Целыми днями я с ребятами пропадал на улице. Окончив семь классов, объявил не на шутку встревоженной матери: «Еду с друзьями поступать в Бакинское военно-морское подготовительное училище». На робкое мамино: «Может быть, передумаешь, ведь в Тбилиси есть Нахимовское училище», последовал ответ: «Я так решил. А Нахимовское училище подчиняется Наркомпросу, а не Министерству обороны. У них даже вместо ленточек на бескозырках куцый бант».
Сейчас, когда представляю себе во всей красе безапелляционность тогдашних своих поступков и при этом без стремления понять маму, становится грустно.
Учился я хорошо, больше всего любил математику, историю, литературу. Преподаватели в русских общеобразовательных школах в Тбилиси были очень сильные. Им, особенно моей доброй первой учительнице Ольге Вакуловне Прихня, математику блестящему педагогу Пармену Засимовичу Кукаве, да и другим премного обязан. Выпускники тбилисских школ абсолютно на равных и в то время без всякого блата выдерживали конкурсные экзамены в престижные московские институты. Среди них был и я, поступив в 1948 году в Московский институт востоковедения. Но об этом позже.
В военные годы, однако, ученики в школе далеко не все время отдавали учебе. В вечернюю третью смену не раз гасла лампочка (как правило, в классе она была одна). Секрет был прост вкрученная нами в патрон с мокрой промокашкой лампочка переставала светить, как только промокашка высыхала. Урок прекращался, а нам было куда пойти. В кинотеатрах крутили кинофильмы мы знали их наизусть, особенно киносборники, составленные в том числе из фронтовых лент. А песню, которую прекрасно исполняла Окуневская, со словами:
пели на тбилисских улицах и русские, и грузины, и армяне, и евреи. Таким был Тбилиси.
Может быть, мама внутренне согласилась на мое поступление в Бакинское училище еще и потому, что не успела остыть от пережитого. Я и трое моих друзей решили отомстить завучу Раисе Павловне, которая, по нашему мнению, совершила величайшую несправедливость, поставив многим двойки, «чтобы неповадно было шуметь на уроке». «Возмущенные», мы выбили стекла в окне ее дома. На следующий день были разоблачены оказывается, нас видели прохаживающимися вечером около злополучного окна. Мы, как полагается, сначала осмотрели местность, а потом приступили к исполнению. Вызвали родителей. Мама редко бывала в школе, но по вызову явилась сразу Раиса Павловна училась с ней в одной гимназии. У меня горело лицо от впервые полученной маминой пощечины. Мы с ребятами решили бежать на фронт, но нас поймали на вокзале. Всех четверых исключили из школы, и по разрешению городского отдела народного образования мы сдавали экзамены уже в другой школе.
После занятий мы, как правило, дефилировали по Плехановской такое название проспекту дал Ной Жордания, когда в Грузии было меньшевистское правительство. Мало улиц носило имя Плеханова в Советском Союзе, и очень жаль, что в независимой Грузии ее переименовали теперь она называется именем царя Давида Агмашенебели, что по-русски означает Давид-строитель.
Время было неспокойное. В городе распоясались уголовники, многие из которых «эвакуировались» в Тбилиси из Одессы и Ростова, но полно было и местных воров. Криминал захлестнул улицы, но никто из нашей компании не соскользнул на преступную дорожку.
В Баку поехали целой компанией я, братья-боксеры Сергей и Жора Квелидзе, Толя Бажора. Все, кроме меня, вернулись домой через несколько месяцев. Я провел в училище два, скажем прямо, нелегких года, прошел практику на учебном корабле «Правда» и, когда уже казалось, что все трудности адаптации позади, был отчислен по состоянию здоровья обнаружили начальную стадию туберкулеза легких. Тут же примчалась в Баку моя дорогая мама, а я меньше всего думал о здоровье. В вагоне поезда Баку Тбилиси стоял у окна, мимо проносились столбы, деревья, здания какие-то, а я ничего не видел. Глаза застилали слезы. В течение двух лет связывал свое будущее с флотом, а тут Жизнь, считал, окончена.
Однажды адмирал флота Чернавин, с которым мы вместе учились в БВМПУ, бросил в шутку: «А ведь мог тоже стать адмиралом». Я же никогда не шутил, когда касались этой темы. Через многие годы после моего окончания БВМПУ, М. С. Горбачев, назначая меня руководителем внешней разведки, готовился подписать указ о присвоении мне звания генерал-полковника. Я отказался, сказав, что присвоение сразу этого звания мне, пришедшему со стороны, создаст ненужное напряжение с коллегами. Добавил, что, если стану генералом, все забудут, что я академик к этому времени уже был действительным членом Академии наук Советского Союза. Моя жена Ирина Борисовна заметила: «А ведь если бы предложили адмирала, а не генерал-полковника, у тебя отказаться сил не было бы.
Приехав в Тбилиси, мамиными заботами вылечился и окончил одиннадцатый класс в 14-й мужской средней школе тогда в Тбилиси было одиннадцатиклассное образование и раздельное обучение. Куда поступать? Решил держать экзамены в Московский институт востоковедения. Может быть, повлияло то, что туда нацелился мой друг Сурен Широян. Но сознаюсь, я не был одержим поступлением именно в этот вуз. Вообще я хотел вначале пойти на математический, но в физике был слаб, а мама умоляла: куда угодно поступай, но прошу не в медицинский. Да я в него и не стремился.
Москва: первые радости и первые невзгоды
Приехали в Москву. Хорошо сдали вступительные экзамены. В тот год была потребность в специалистах по Китаю. Не исключаю, что поддался бы на уговоры и выбрал бы китайское направление, но задели на собеседовании слова профессора Евгения Александровича Беляева: «Вы, должно быть, решили пойти на арабский, так как вам мерещатся караваны в пустыне, миражи, заунывные голоса муэдзинов?» И я ответил: прошу зачислить на арабский баллов для этого у меня достаточно. Так стал арабистом.
В институте больше всего любил страноведческие и общеобразовательные предметы. Блестящие лекции по исламоведению профессора Беляева, по различным разделам истории профессоров Турка, Шмидта, по политэкономии профессора Брегеля были настоящими праздниками. Но гораздо меньше интереса я проявлял, к сожалению, к арабскому языку, что и сказалось: по всем предметам, кроме арабского, в дипломе были «пятерки», а на госэкзамене по арабскому получил «три».
Принимала экзамен чудесный преподаватель и исключительно хороший человек палестинская христианка Клавдия Викторовна Одэ-Васильева. Она приехала в Россию перед Первой мировой войной, вышла замуж за русского врача Васильева, который погиб на фронте. После этого всю свою жизнь посвятила преподаванию. Ассистировали ей на выпускных экзаменах Беляев и Шмидт. Отвечал я хорошо, просто сумел сосредоточиться. На вопрос Клавдии Викторовны какую отметку поставить, ассистенты сказали «пять». Это меня и погубило. «Как пять?! возмутилась Клавдия Викторовна. Он часто пропускал занятия. Три». С тройками в дипломе тогда не давали рекомендации в аспирантуру, а я очень хотел продолжить в ней учебу и уже выбрал для этого экономический факультет МГУ. Но что поделаешь значит, не всегда мечты сбываются.