Отпечатки
Владимир Гнилицкий
© Владимир Гнилицкий, 2023
ISBN 978-5-0060-3365-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Хотите знать, каким он был?.. Мне проще рассказать, каким он не был!
Это почему же?
Видите этот камень в аквариуме?.. Он не круглый, не квадратный, не треугольный, он своеобразный. Вероятнее всего, что он имеет уникальную форму. Есть ли вероятность того, что в мире можно разыскать второй точно такой же камень? Вряд ли. Квадратных, круглых, треугольных вещей много, более чем, и все их сделали люди. А вот уникальные формы создает лишь природа. С людьми то же самое. Их лепят другие люди относительно своей культуры, религии, традиций, мировоззрения. Придают некую удобную форму. А он Вот он камень уникальной формы. Трудно было понять, какой он. Но Даже никаких «но» нет. Он просто был, был со своей уникальной формой.
А его характер? Каким он был? Ну хотя бы что-то.
Характер?.. Характер это лишь клубок ниток, намотанных на мягкую поддающуюся основу.
Вы рассуждаете так же, как и он
Да, я проводил в его обществе достаточно много времени, чтобы успеть заразиться. Он говорил, что человеческие взгляды, культура, быт, привычки все, что мы порождаем это лишь инфекция. Стоит тебе примкнуть к какому-либо обществу, и ты подцепишь эту заразу. Вот, видимо, и я подцепил, прервав свои рассуждения Сергей оставил в покое вид из окна. Он больше не скользил взглядом по бликующим высоткам, он переключился на молодую девушку, немного неряшливую, хрупкую и слегка сутулую, в очках и с каре. Она прижимала к груди папку с бумагами, весьма неэстетично углы бумаг торчали из папки, и казалось, вот-вот пара из них вывалится. Так и будете стоять в проходе? Проходите, присаживайтесь.
Нет, спасибо!
Ну как знаете! Так как, говорите, вас зовут?
Оксана.
И вы, Оксана, если я ничего не напутал, журналист.
Не совсем, пока что студентка. Я пишу статью о
Да я понял. И как вы собираетесь все записывать без помощи стола? Думаю, вам лучше присесть.
А у меня диктофон, вот, достав диктофон, Оксана все же рассыпала бумаги по полу. Сергей усмехнулся и сел на край стола.
Вы не против? чиркнув зажигалкой, Сергей прикурил сигарету и выпустил клуб дыма.
Нет, что вы. Курите на здоровье.
Эта шутка уже давно не в моде, Сергей наблюдал, как Оксана пыталась уложить свои записи обратно в папку, но по непонятным для себя причинам помощь так и не предложил. Возможно, потому что Оксана пришла не к Сергею, Сергей бы обязательно помог, а к тому, кто прятался под его костюмом. Под его строгим дорогим костюмом прятался неряшливый дворовой мальчишка. Щуплый и гордый. Тот, что влезал в любую драку, лишь бы доказать свою правоту. Черты того мальчишки все еще виднелись в солидном мужчине. Галстук он не носил, верхние пуговицы рубашки не застегивал, и стрижка была самая простая, словно он прихватил ее с собой из детства, из того самого переулка. Но лицо он все же умыл. Многие журналисты хотели бы сейчас стоять на вашем месте и кидаться вопросами, тыкая мне в лицо свой микрофон.
Меня предупреждали, что встреча с вами практически невозможна. Вы вроде бы никогда не давали интервью.
Вы правы, ни разу. И это не интервью, окурок замялся о дно пепельницы и выпустил последний редкий дым. Послушайте, Оксана, я согласился на встречу с вами лишь потому, что вы хотели поговорить об Иване Александровиче. И я бы не хотел, чтобы наша беседа походила на интервью. Присаживайтесь, выпьем, ну, я имел в виду кофе либо чай. Поговорим, мне есть что вам рассказать, немного, конечно, но Да его никто практически не знал. Вряд ли кто-то знал его лучше, чем я. Или мы могли бы пойти в торговый центр через дорогу. Там есть фуд-корт. Бургеры, кола. Или что вы там пьете: смузи, может, морс. Знаете, Иван Александрович любил молочные коктейли, ну там клубничный, ванильный. Шоколадный не очень, но все же иногда заказывал.
А я слышала, что он любил китайский чай.
Да! Пуэр! Зеленый и обязательно прессованный. Он хорошо бодрит. Я тоже любил, но потом Ивана Александровича не стало, и я как-то забросил.
Почему? Оксана уже сидела за столом, высвободив папку из рук, а рядом с папкой на столе лежал диктофон.
Да как-то там главное атмосфера. Знаете, с ним всегда было о чем поговорить, и чай он как будто дополнял беседу. Одному не интересно. Да и чай всегда он приносил.
Он часто приходил?
Ко мне? Ну как сказать. Со мной он проводил времени больше, чем с кем-либо, переместившись с края стола в кресло, Сергей оказался напротив Оксаны и еще раз изучил черты ее лица. Она казалась ему достаточно милой, воспитанной и скромной. Она не была похожа на ту молодежь, с которой Сергею приходилось пересекаться на улицах центра города.
Ну как часто?
Вопрос некорректен. Часто относительно чего? Раз в месяц это часто?
Скорее редко. Очень редко.
Вот! Вы считаете, что редко, но те друзья, с которыми он не виделся по году, сказали бы, что со мной он бывает довольно часто.
А у его были друзья?! удивленно спросила Оксана.
Знакомые! Я хотел сказать знакомые. Не так выразился. Он считал, что дружбы не существует.
А как считаете вы?
Не знаю наверное, он был мне другом. Но он говорил, что это взаимовыгодные отношения.
И в чем заключалась эта выгода?
Наверное, стоит начать с самого начала, иначе вы не сможете понять, каким он был человеком. Это был осенний вечер, прохладный, начало либо середина сентября. Осень в тот год выдалась дождливой и мерзкой. Я ходил в школу в седьмой или даже в шестой класс, я помню, что на линейку на первое сентября я пошел в ветровке. Или это был не тот год. Неважно, но тот вечер выдался прохладным. Я лазил по помойке в одном из дворов собирал банки.
Банки?
Да, алюминий, пивные и из-под других напитков. Их раньше можно было сдать в пунктах. Я рос с мамой, отца не было, и я пытался хоть как-то заработать. Маме было трудно, долги, кредиты, съемное жилье. Она впахивала на двух работах. А я собирал банки, металл, макулатуру, иногда находил аккумуляторы. В общем, все, что можно было сдать, я сдавал. Учился я плохо, стоял на учете за кражу в супермаркете. В общем ничего путного из меня не вышло бы, если бы не Иван Александрович, который в тот вечер возвращался из магазина. Мимо меня проходило много людей. Был вечер, а помойка находилась в как там называют, спальный район вроде. Так вот, кто-то торопился с работы, кто-то с учебы, кто-то наоборот вышел на прогулку. Многие смотрели на меня и шли дальше по своим делам. Раньше таких, как я, было полно, много неблагополучных семей и беспризорных детей. Так что никого мое занятие не удивляло. Он тоже прошел мимо, затем остановился и закурил. Я немного растерялся, когда он подозвал меня к себе. Не знаю, то ли мне было стыдно, то ли страшно. Но я хорошо помню тот вечер, очень хорошо. Таких, как я, не любили, все любили избалованных детей в голубых и розовых костюмчиках. А мы были как мусор. Нас можно было унизить, обидеть, оскорбить, да все что угодно. Нас выгоняли из торговых центров и из кафешек. Мы никому не нужные дети. А он проявил заботу. «Не холодно?» первое, о чем он спросил меня. Я был в старой майке и в шортах, либо бриджи, не знаю, как правильно называются. Такие, знаете, джинсовые, чуть ниже колена. Было действительно прохладно. Знаете, такой зябкий противный холод. Когда еще на сыром асфальте лежат желтые листья. В такие вечера еще как-то грустно, что ли. Вы знаете такие вечера, я уверен. Скорее всего, вы укрываетесь пледом, берете с собой кружку чая, ну, либо глинтвейна и читаете книгу.
Я не пью.
Значит, я прав.
В чем?
Вы сказали, что не пьете, но тому, что вы знакомы с такими вечерами, вы не возразили. Значит, предпочитаете плед и чай.
Да, пожалуй, чай, Оксана улыбнулась, немного смущаясь. А что предпочитаете вы.
Я? Я предпочитаю сидеть в кафе с ароматным кофе, зная, что теперь меня не выгонят на улицу. Теперь у меня тоже есть костюмчик так вот, вечер был прохладный, а я был в майке и в шортах. И он напротив в куртке поверх балахона. Настолько было холодно. Куртка и балахон, а из-под капюшона торчал козырек. И белый квадрат на лбу. Черная кепка с белым квадратом таким я его и запомнил и на его вопрос я ответил достаточно легко. «Нет, не холодно». Конечно, мне было холодно, а тут еще и он со своим мороженым. Он шел из магазина с лимонадом и мороженым. Естественно, он отдал их мне, только немного позже. А потом он спросил меня, почему я ковыряюсь в помойке. Я не стал ничего придумывать и рассказал все как есть. Знаете, что удивительно? Он меня не презирал. Он просто сказал, что я молодец, потому что помогаю маме. «Лучше так, чем воровать, в помойке ты испачкаешь руки, а воровством репутацию, это куда страшнее», сказал он и протянул мне мороженое и лимонад. Естественно, я сразу же стал есть. Мне было холодно, но ужасно вкусно и приятно. Потом он расстегнул барсетку и достал из нее триста рублей. Он протянул их мне и сказал, чтобы не тратил на сигареты. Он о многом меня спрашивал и многое рассказал. Он спрашивал о друзьях и о том, чем еще я занимаюсь помимо того, что собираю банки. А я ничем не занимался, и друзей у меня не было. Как выяснилось из разговора, у него тоже не было друзей. А еще он был сиротой и тоже выкручивался, как мог. Меня недолюбливали в школе, и он сказал, что это нормально. Его тоже недолюбливали. Мы были чем-то похожи. «Главное, не пей, сказал он мне, можно страдать по-разному: одни страдают с бутылкой, другие предпочитают искать утешение в труде. Ты трудишься, ты молодец, продолжай страдать в труде, и твои страдания окупятся». Это был самый ценный урок в моей жизни. И мои страдания окупились. Я видел в нем поддержку. Этого было достаточно дворовому мальчишке. Я как будто понял, что я не один такой. Знаете, в нем было то, что заставило меня поверить, почувствовать себя нужным кому-то, кроме мамы. И в школу я пришел на следующий день совсем другим. Мне больше не было стыдно за то, что я лазил по помойкам. Прошло около недели, прежде чем я встретил его вновь недалеко от того двора. Он сразу меня узнал и даже пожал руку. Это была грубая мужская рука, знаете, как важно для мальчишек мужское присутствие. Тот, на кого можно равняться.
Нет. Наверное, не знаю.
Это очень важно. Поверьте. Я понял, что даже не знаю, как его зовут, и, естественно, спросил.
Иван, ответил он.
А меня Сережа, тут же представился я.
Ты любишь шаурму? спросил он меня. Я иду за шаурмой.
А я любил все, что можно съесть, поверьте, когда ты засыпаешь с пустым желудком, ты не особо разбираешься в еде. Есть возможность ты ешь. Вот такие принципы, а не ваши суши в стеклянных ресторанах. Видели тех детей, которые заглядывают через панорамные окна? Вот я был таким же ребенком. Знаете, о чем они думают в эти моменты, нет? А я знаю. Хотите расскажу? Они ненавидят всех этих людей, они не думают о том, как схватить кусок хлеба у них со стола. Нет Они их ненавидят за то, что у них есть право выбора, за то, что они могут не доедать последний кусок. За то, что они могут себе позволить сидеть в тепле, а не ломать черствый батон замерзшими руками. Вот за это мы их ненавидим, и я думал, что однажды я буду оставлять еду на своей тарелке, не задумываясь о том, что придется засыпать с пустым желудком. Нет! Не оставляю. И никогда я себе этого не позволю. Не потому, что я жадный, а потому, что я знаю, сколько надо выстрадать ради того, чтобы сидеть по другую сторону окна. Вы знаете? Нет! Знаете почему? Потому что вас папа туда привел в розовом костюмчике, а я свое право искал на дне помойки.
Мне жаль.
Это ни к чему. К жалости он тоже относился с презрением. Так что не стоит. Так вот. Мы стояли возле ларька и ели шаурму. Я и он. Он был молод для отца и слишком взрослым для друга. Мне было около четырнадцати, а ему, наверное, двадцать восемь или тридцать. Лет пятнадцать разница. Плюс минус. Впервые кто-то стоял рядом со мной и не испытывал что обычно люди испытывают, когда стоят рядом с такими, как я? Я не про этого мужчину, которого вы видите перед собой, я говорю про себя из детства. Про того мальчишку в драной одежде и с грязными руками. Стыд? Презрение? А может, и жалость. Но в любом случае таких, как я, обходили стороной. А он ел шаурму и пытался вести беседу, а я я лишь кивал головой, мне было некогда, я ел. Он не испытывал жалости ко мне. Жалость всего лишь слово. Так он говорил. Можешь помочь помоги. Не можешь проходи мимо. И ведь он был прав. Сколько тех, кому было меня жаль. Хоть один помог? Нет! Вы не подумайте, я их не обвиняю и не жалуюсь. Но ведь он был прав. Как вы думаете, Оксана, тем, кто сидит в стеклянных ресторанах, жаль тех мальчишек под окнами?
Думаю, что да.
Но они сидят и рассуждают о жалости в теплом ресторане. А он нет. Хотя, поверьте, денег у него было достаточно, и ужин в ресторане он мог себе позволить.
Он был для вас примером. Я правильно понимаю, ведь вы похожи? Вы так же, как и он, не посещаете дорогие заведения.
Вы ошибаетесь. Я бываю в ресторанах, бываю на закрытых мероприятиях, посещаю деловые ужины, но я не стану отрицать того, что он был для меня примером.
Он заменял вам отца?
Он был тем человеком, на которого стоит равняться каждому. Когда рядом с вами есть такой человек, вы непобедимы, вы способны абсолютно на все. Но если ты переступаешь грань дозволенного, он тебя уничтожает. И ему будет абсолютно все равно, насколько вы близки. Он говорил, что для того чтобы общаться с такими, как он, придется соответствовать. Он был разборчив в людях, и его круг общения был минимален. Несколько человек. И поверьте, ради каждого из них, в том числе и ради меня, он готов был выжить. Да-да, именно выжить, а не умереть. Это тоже его слова. И каждый отвечал ему тем же. И как только один из нас переступал грань, он начинал нас медленно уничтожать.
То есть он требовал от вас определенного поведения. Я правильно понимаю?
Что? Нет. Он ничего не требовал, он просто подбирал тех людей, в ком был уверен. Кто соответствовал. Он вообще ничего не требовал и ничего не ждал. Знаете, как он говорил, «я сплю не на улице и ем два, а иногда даже три раза в день. Этого достаточно для жизни».
Что должно такого произойти с человеком, чтобы он был так скромен в ожиданиях?
Не знаю, об этом он никогда не рассказывал.
Простите, вы сказали, что он вас уничтожал, если вы переступали грань, что это значит?
Что именно: грань или вам интересно, как он уничтожал людей?
Мне было бы интересно и то и то.
Там все просто, он презирал каждого, кто считал себя лучше других. Любое осуждение он пресекал. Любые насмешки пресекал. Все, что касалось пренебрежительного либо унизительного отношения к людям, он пресекал. А уничтожал он достаточно легко. Обрывал связь, но он был как наркотик: его не хватает, без него ломает. Красок, эмоций ничего не хватает. Однажды я позволил себе плохо высказаться про одного парня, я уже вел свои дела, не так масштабно, конечно, как сегодня, но я был успешен. Тот парень продал родительский дом и пустил все деньги по ветру. Естественно, я высказался по этому поводу. Он ни слова не сказал. Он встал и ушел. Так просто, даже не попрощался. Сигарету в пепельнице затушил и ушел. А я ничего не понял. Мы пересекались с ним, он даже не здоровался. Я протягивал руку, а он проходил мимо. Вот так он уничтожал, заставлял почувствовать себя никем. Ты больше никто. Потому что считаешь себя умнее других. Я ездил к его подъезду. Выскакивал из машины, а он не обращал на меня внимания. Месяц, наверное, прошел, и он сам пришел ко мне в офис. Знаете, что он спросил меня: «Вспомнил, каково это чувствовать себя никем?» Только потом он мне рассказал причину того, почему он так поступил. Потому что я посмел осуждать того, кто нуждался в помощи. Он сказал, что того парня просто никто не научил обращаться с деньгами, и никто не помог, и не подсказал. А если у меня есть свое мнение или предложение, то я должен отправиться к тому самому парню, а не сидеть и размышлять о его поступке. Вот так он уничтожал. Тихо и безэмоционально. Он тебя обесценивал и все. Сначала он давал тебе надежду, а потом обесценивал.