М-да, неприятная новость. Тому, кто пожирает демонов оборотень всё равно, что мышь после росомахи на один укус.
Не отворачиваюсь, отползаю от костра. Ныряю в души, как в море, пара прыжков и в Лету. Чую, на дне смертельной реки безопаснее, чем рядом с обаятельной улыбкой соседа.
*****
Дни тянутся бусами на шее красавицы. Один к одному камешку схожие: жемчужина к жемчужине, после ещё в три ряда
На берегу, на ровной каменной площадке, кучка находок подросла до холма, холм упорно превращается в гору. Конца-краю не видать мусору со дна Леты. Мда, запустил хозяин свои владения. Бесплотные души на гору мусора натыкаются, подвывают только им слышимой музыке.
Где ж твоя хозяйка, Владыка Леты? спрашиваю Харона. Недалеко пять душ запутались в рыболовных сетях. Навёла бы в вотчине порядок. Как-то не по-хозяйски Толкутся, призрачные, что пчёлы в улье. Два шага шагнёшь трёх душ смахнёшь. Бродят, воют.
Не положено, обол не заплачен, гудит Харон пустой бочкой. Да и веселее с ними: бродят, воют.
тысячи ж душ, улетевших блуждают меж нами повсюду
ибо исполнена ими Аида земля, исполнена Лета!
Значит, за деньгами дело стало? рассуждаю. Заплатить требуется? И на том свете нищему упокоения нет!
За переправу к месту последнего пристанища души мелкой монетой платят. Если сварливые скупые родственники не положили в могилу обол, мелкую монету, то и бродить умершему на берегу Леты многовечно. Неподкупный паромщик за бесплатно не работает.
Этого хватит? киваю на блестящую кучу. Неделями таскал монеты со дня Леты: ракушки, гривны, лидийские чешуйки и охапки других, названия которых не знаю.
Харон застыл. В черноте капюшоне над нечесаной бородой загорелись два красных огня. Потухли, вновь вспыхнули. Огни уставились на меня, на гору монет, на колышущиеся души, на меня, на лодку, на деньги. Колесо мыслей Харона явственно и со скрипом повернулось, стряхивая пыль веков.
Один огонёк заморгал и потух.
Души заинтересованные подтянулись, нависли полотном с боков и сверху.
А ну, други и недруги умершие, становитесь в ряд по старшинству! Главное, не дать Харону очухаться. Перевозка к месту вечности объявляется открытой. Кто полезет вперёд других, будет сослан вечно убирать слизь на ступенях!
Тёмные призрачные души шустро, как дружинники при призыве на обед, выстроились в ряд. Очередь изгибалась змеёй по пещере, лепилась по стенам в пять рядов; хвост терялся в железных воротах при входе. Самые старинные и шустрые уже набились в лодку. Быстро перечитываю: десять душ. Хм, перевозить по десятку штук зараз, не управимся и за век. Тут в голову вежливо постучалась шальная мысль:
Ну-ка, попробую! подвинул недвижимого Харона с одним светящимся глазом. Дело лени не любит.
Хватаю ближайшую душу, ловко сворачиваю в компактный комочек. Покатал по ладони, подкинул и опа! пинаю носком в лодку. Попал!
Неплохая, кстати, может забава получиться. Не всё стрелами и копьями кидаться. Подам идею смертным: бросать в рыболовную сеть надутый бычий пузырь. Разделить на две команды, придумать и обучить правилам, назначить старцев следить за недопущением вольностей. В рыболовные сети определить по стражнику самых ловких не допускать надутый пузырь в ворота. Зрителей опять же к забаве допустить. Пусть за ограждением сидят, добрыми криками забавников подбадривают. Торговцев мёдом напустить А как игрокам разных команд различать, кто есть кто на поле? Обрить одним полголовы с левой стороны, а другим с правой? Или привязать к игрокам первой команды к ногам сено, а к иным солому? Додумать следует!
Рассуждаю, а сам уже десятую душу клубком сворачиваю. Ногой поддаю, в лодку закидываю.
Харон посмотрел, крякнул, рукава балахона засучил, схватил ближнюю душу и давай месить.
Эх, не лепил ты, Харитоша, снежков по зиме. Кривой комок получился, корявенький. Душа протекла сквозь костлявые пальцы, упала на пол, попыталась развернуться. Пришлось зубом цыкнуть. Душа поняла, самодеятельно в шар замоталась и попрыгала в лодку колобком.
Харон потом шест приспособил. Ловко так: шар на пол кидает, шестом размахивается и летит душа в лодку. Плюхается смачно, ровно в то место, куда целился. Тоже ловкая забава! Но некогда любоваться: души подпирают, сверху, с боков наседают, призрачные руки тянут. Все хотят на иные берега.
Светила в каменной пещере Харон не имеет, в пещере вечная тьма. Не скажу, сколько времени мы прессовали души в клубки. По звериному чутью не меньше трёх раз наверху солнце вставало и садилось. Когда разогнул деревянную спину, опустил тяжёлые руки, то в лодке высилась гора плотных скомканных душ. За вершину зацепилось грязное облако.
Харон отсалютовал шестом и отчалил. Прилягу на ставшем уже родным камешке. Тяжко спасать мир без привычки.
Только закрыл глаза, как острая боль заставила выгнуть спину и зашипеть. Ошейник раскалился, горло сдавил. Хочу взвыть, но никак. Хватило сил лишь шипеть, изгибаться и царапать камни когтями.
Эхо подхватило и унесло «А-А-А-А!» под потолок, закрутило в облаках и каменных сосулях.
Когда отпустило, чую: мокро. Открываю глаза, а Микки меня из кувшина поливает. Многочисленные глаза вопросительно мигают.
Не волен я. объясняю. А у самого вместо голоса позорный щенячий писк. Возращения требует Силу надо мной имеет, чтоб его, не уймётся! Мне же без обода возврату нет.
От стыда глаз не поднимаю, разглядываю обломки когтей. Ох, и болит обожжённая шея. Миктлантекутли вздыхает и успокаивающе гудит.
Приезжай в наши леса, Микки, угощу на славу. И снова Микки поливает горячий ошейник, как засохший куст. Э-э-э спасибо, шепчу я. Пытаюсь ухмыльнуться, но губы не слушаются. Только и могу, что позорно шепелявить. Харон говорил: демоны по твоей части. Но не обессудь, из наших демонов есть только худосочный Хочешь, я его нутро зайцем с травами нафарширую. Вкусно будет
Ошейник затихает. Прохладная вода убирает боль. Закрываю глаза и проваливаюсь в забытье.
*****
С утречка, после завтрака, Харон встал на скалу над рекой и, воздев руки к потолку, выпустил из глаз яркий свет. Два ярких красных луча принялись шарить по водам Леты. Дно высветилось как на ладони.
Давно бы так.
Стой, кричу. На дне сверкнуло зелёным.
Плюхаюсь в воду, не раздевшись. В тусклом свете нащупал и выудил кусок изумруда размером с кулак. Тьфу, ты напасть, не то. Кидаю в кучу хлама.
Давай, Харитоша, свети сызнова!
На второй раз достаю рыбину. Сильная, скользкая, с полруки будет. В пасти моя голова помещается, над острыми зубищами фонарик он в темноте и светил зелёным.
На третий раз не тороплюсь. Аккуратно разгребаю донный ил, откидываю камни.
Харон, обруч! С зелёным камушком! Нашёлся!
*****
Прощальный обед удался на славу. Простая вкусная еда. Летучие мыши, жаренные целиком. Оливки, маслины, виноград, сыр. Мясо зубастой рыбины с фонариком оказалось плотным, белым; под чарку за милую душу зашло. Вина было много: кислое, молодое, терпкое.
Микки засунул руку через радужную дыру и вытащил оттуда длинные жёлтые овощи, усыпанные зёрнами, как ёжик иголками, и тёплые человеческие сердца. Сердца ещё бились подношение тамошних волхов.
За столом было шумно и весело. Шумели и веселились мы с Хароном; Микки же по обыкновению, молчал, зато пил за троих.
Ну и мы поднажали!
Сначала наполнили кубки с двумя вертикальными ручками до краев, и выпили за смекалку оборотня. Затем повторили за радушного хозяина подземелья Тартарского Харона. Третий тост был за милашку Миктлантекутли, пусть ему не чихается в своём Миктлане. Далее за гостеприимство, за богов наших и ваших, светлых и тёмных, за присутствующих, за Цербера, за летучих мышей, за молодое вино и богатый стол, за бесплотные души, за человеческие мечты, канувшие в Лету, за Да разве всего упомнишь!
Человечину скормили скулящему Церберу, жёлтыми зёрнами же плевались на дальность. Харон уверял, что победа за ним. Но знайте: оборотня не переплюнуть.
В голове моей мысли затеяли чехарду. Одна, странно трезвая, сидела, сложив кренделем ножки. Потом вежливо постучала. Отмахнулся, не до тебя: Тут Микки с Хароном на спор борются. Национальная игра владык мёртвых и неживых. «Двум смертям не бывать» называется. Боги уселись напротив другу друга. По центру плоский камень. Острые локти расставили, ладонями, что ловушками, сцепились. Силятся ладонь соперника на камень повалить. Рука Харона костлявая да крепкая, в работе с шестом закалённая. Микки же коренаст и крепок. Тоже бог. Друг друга стоят.
Тут моя мысль встала во весь рост, невежливо замолотила в мозг, я аж протрезвел на минутку. Как можно было об этом забыть?
Нужен м-м-мастер дергаю Харона за хлипкий балахон. М-м-ои лапти
Харон отмахнулся. У Микки из глаз искрами посыпались, ладони чуть качнулись в сторону хозяина Леты.
Лапти-и-и-бегоходы ды-ды. Я вцепился в балахон Харона, как клещ. Э-э-э, совсем худы.
Капюшон Харона нехорошо задымился. Плоский камень треснул посередине. Сцепленные ладони наклонились к Микки.
До-до-мой мне как?
Тут камень не выдержал, обломался с треском. Боги повалились в стороны, одинаково задрав к каменному потолку тощие ноги. В моих руках остался кусок ткани.
Бегоходы. Волшебства бы в них. Чуть-чуть, твёрдо, как мог, сказал я, пряча лоскут за спину. Домой п-п-побегу.
Лежащий Микки на меня многочисленными глазами с груди моргнул и загудел. Харон из-под драного капюшона переводит:
Миктлатлитля, ик схвативши, швырнёт куда пожелаешь,
Хоть далеко, икиз бездны подземной в лесные масс-с-с-сивы
Отлегло. Спасибо, друзья. Неровно встаю на ноги, распутываю из балахонов богов. Харон валится снова. С грохотом, во весь рост, сосна вековая. С Микки кряхтим, поднимаем, ставим бога вертикально; сую ему шест для равновесия, в другую руку чашу с вином.
Объявляю тост:
Друзья, судьба у нас одна!
Так выпьем крепкого вина!
Я рад разлить его по чашам,
Благословляя долю нашу.
Пьём за спасение. До дна!
По кудлатой бороде Харона скатились капли. Он отбросил шест и залез в складки балахона, рядом со свежей заплатой. Вытащил глиняные таблички.
«Небось на земле не видал такого, говорит! Зри! Богини! Для, ик, тебя».
Гляжу, а на табличках нарисованы рыхлые женщины в куцых тряпочках. Фу, срамота: все дела наружу, призывные улыбки. Посмотрел на них и взгрустнулось. Перед глазами встала одна, как настоящая, с серебряной косой до земли.
Встряхнул головой, прогнал наваждение:
Споём, Харитон! Хор-р-роший ты мужик. Правильный.
Харон кулаком эху погрозил, чтоб хоронилось в каменных сосулях, поднял кубок:
Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который, запел он радостным голосом, от которого хотелось одновременно завыть и повеситься:
Странствуя долго со дня, как святой Илион им разру-у-ушен,
Многих людей города посетил и обычаи виде-е-е-ел
Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода калинка, калинка моя! завопил я так громко, как смог. У меня тоже голос, я тоже петь хочу!
Микки загудел в унисон.
Славно поём, на редкость складно. Песни Харона, как обычно, без конца и края, о путешествии некого Одиссея. Тот, по-видимому, хитрый малый: навалял хозяину Леты и выбрался живым.
Я напоследок железным наконечником выцарапал на скале общий портрет. Харон стоял напротив, качался, склонив голову в капюшоне. Эй, друг, не уснул часом?
Тайну вечную открой, что намалевал. Не скрывай, поведай.
Балда, а ещё бог! Вот, смотри, это я, красавец-оборотень: гордая осанка, могучий торс, усы, лапы и хвост. Здесь Цербер, все его три головы. Вот Микки (похож?) глазами хлопает, рядом души бесплотные.
Кто это будет? Свирепствующая жердь, взглянешь прослезишься.
Это ты, Харитон.
ﬗτϕϜϬṉ! ΩՃՅη!
Ишь как! Художника всякий может обидеть.
Харон же не отстаёт.
Совет Харона прими и слушайся речи
Незачем возвращаться к человекам наземным.
Друг благородный, останься ты с нами
Честь жрецу окажи, держись за удачу зубами.
Говорит серьёзно так, даже протрезвел. В ответ широко развожу руки и выразительно касаюсь ошейника.
Я о тебе помышлял; участь твоя безотрадна.
Слово только скажи: твою изменю я судьбину.
Тут и гадать нечего: Харон, доброе сердце, светлая душа, предлагает мне снять удавку. Он бог, ему по силе. Но, спасибо, друг, я сам влез в кабалу, добровольно. Если не вернусь, то полудницу лучше об этом не думать. И о своей судьбе тоже.
Миктлантекутли тщательно меня обнюхал, руку лизнул, поколдовал вот уже дырья готова. Портал, то есть. Боги клятвенно уверяют, что выведет меня дыра туда, куда требуется. К дому.
Б-р-р, от взгляда на портал передёргивает. Дыра висит, ни за что не привязанная, переливается себе. Ярко, в полный глаз не посмотришь. Вот уже не думал, не гадал, что нужда заставит внутрь лезть. Микки же суетливо тычет меня в спину. На шее, промеж глаз, мой зуб на верёвочке висит подарок на вечную память.
Харон выудил из складок балахона свиток, ногу отставил, руку поднял величественно. Речь заготовил.
Кланяюсь в пояс по отдельности хозяину, Миктлантекутли, Церберу, душам, всему миру тёмному, подземному:
Спасибо, братцы, за приют и ласку. Земля, как яйцо, ровная да без углов, значит, увидимся. Харон, нужник всё-таки почисти. Попроси, что ли, героя забредшего.
Рукой махнул, разбежался и кинулся в портал, как в омут: Эх, помоги Чернобог!
Что вам сказать о путешествии через пространственную дыру? Весело, как кролику в удаве: заглотило, пожевало, помяло, покрутило и исторгло.
Рухнул носом в мягкий мох. Эх, славно дома!
Воздух густой дыши полной грудью, каждый глоток слаще прежнего. Пахнет болотом, хвоей, кислой ягодой, солнечной поляной, свежим лосиным навозом. К яйцам к тухлым ли, к свежим не притронусь ближайшие лет сто. Нанюхался с лихвой. Ободсхватился за поясной мешок ух! на месте.
Пошто шалапутничаешь, шушара? зашипело поблизости. Тень, ты штоль, шобака? Откуда? С шабаша пришвартовался?
Поднимаю голову. Гляжу: торчит из боярышника борода местного лешего, Шарашки. Принюхиваюсь: не лосиным навозом пахнет, а Шарашкиным.
Прости, Шарашка, ежели напугал.
Што делается, куда мир катится. В наш век таких шалопаев не было! Шумит, а сам ветками обрастает. Што же будет, если шакалы из ниоткуда шарахаться начнут!
Рад видеть тебя в добром здравии, Шарашка! Извини, некогда болтать ошейник нагревается.
Не шути, шалопай! Шишек тебе лишку! Ты дымишься! Пожар! Пожар!
И тебе не хворать, Шарашка! Побегу я. Тут недалеко: мимо речушки, краем леса, через поле стоит Кощеев терем, а поодаль подземная изба демона Филотануса.
Успел. Ворвался в тускло освещённую горницу аккурат, как ошейник раскалился до невозможности.
Демон Филотанус сидит в кресле вполоборота. Играет цепью, стучит по звеньям перстнями. Та отзывается тонким звоном. Демон оборачивается, в глазах вспыхивает серебро.
Вовгемя, Вьянд. Мне становилось скучно. Он подался вперёд и сладострастно облизал тонкие губы. Мой хогоший обоготень.
Цепь по-змеиному подползла, закрутилась вокруг ног, примотала к телу руки и звякнула об ошейник.
Потерплю. Недолог век моего рабства: осталось сто два года, три месяца и восемь дней.
Путешествие за тем, не знаю чем
Я в катакомбах застрял навсегда, клык даю!
Глотаю тысячелетнюю пыль, ползаю в развалинах, брожу по каменному лабиринту, роюсь в бесчисленных нишах, тайниках и сокрытых сундуках.
Сквозь зубы поминаю добрым словом почившего в стародавние времена колдуна Вырви-Глаз, его свиток «Власть, Мировое господство и прочие пустяки», и демона Филотануса: «Газорвись, Вьянд, на мильон кусков, но газдобудь пустячок».
Ага, раздобудь! Я свитков нашёл столько, что хватит отсюда до края земли широкую дорогу вымостить. Свалил в стога посреди каменной залы. Нужный ищу «чтоб я сдох, сколько дней». Или уже лет?