Но позвольте подчеркнуть мне это снова, чего я не понимал тогда (но осознал сейчас): Голдберг смотрел далеко вперед, на нас 35, 47 или 58-летних когда у нас будет больше ответственности и придется отказывать соблазнительному призыву насморка и головной боли, другим отвлекающим факторам, чтобы делать то, что должны. В наши 15 и 16 лет он впервые помогал нам понять, что удовольствия от жизни приходят к тем мужчинам и женщинам, которые достигли самоконтроля и могут привести тело и душу за пределы человеческого сопротивления. Мы думали над гимном писателей «Клумба легкости». Он думал об устойчивости.
Сегодня 45 лет спустя тренер Голдберг на небесах. Но он также живет в центре моего бытия. Не проходит и дня, чтобы я не помнил о его влиянии на свою жизнь.
На 65-м году жизни я делаю пробежки вдоль Шейкер-Роад в нашем маленьком сельском городке Нью-Гемпшир. Моросит дождь, моим ногам тяжело. И голос внутри предлагает повернуть назад.
И потом тренер говорит со мной из глубин моей памяти: «Остановишься сейчас, Горди, и тебе будет легче потом остановиться на чем-то важном», поэтому я продолжаю пробежку, потому что тренер настоял.
У меня накопились мысли, которые я намеревался записать. Какая-то часть меня хочет написать редактору, что я очень занят и не могу выполнить свои обязательства. И Голдберг говорит во мне: «Тебе надо выполнить свои обязательства ты дал слово».
Внук часто звонит, спрашивая, когда мы сможем увидеться. Временами я испытываю соблазн увернуться, так как сильно занят важными делами. И тут же слышу, как тренер говорит: «Горди, мужчины и женщины, подобные мне, будут рядом с тобой. Подумай над этим».
В делах я чувствую искушение наплевать на необходимость дать отдых душе и послушать Бога. И часто в подобные моменты тренер говорит: «Горди, как часто мы говорили с тобой о важности твоих тренировок и о том, как они готовят тебя к бегу? Твоя выносливость это все, и она укрепляется день от дня, когда ты тренируешься. А твоя душа работает так же?»
Говорю вам, тренер жив. И я продолжаю слышать его. Бег жизни это бег на дистанции, а не спринт. Я могу взрастить духовную жизнь, которая покроет это обширное расстояние и никогда не потеряет свет главного бегуна, Иисуса. Это начало устойчивой жизни.
Взгляд в прошлое
В Стоуни Брук я стал очень хорошим бегуном, но не великим, каким видел меня Марвин Голдберг. Пока я побеждал во всех забегах, в которых участвовал, и пока я собирал буквы университетов, с которыми соревновался, факт в том, что я мог больше, намного больше.
Вот пример взгляда Голдберга относительно достижений спортсменов старших курсов, когда я был лучшим в команде, он выдал бегуну года приз, тот, что стремились получить мы все, бегуну, который выкладывался на все сто и достиг все поставленные задачи. Мне? В те дни я слишком часто старался сделать все, чтобы победить противника. В глазах МВГ это было хорошо, но недостаточно, чтобы стать бегуном года.
Но это не означает, что я не впитал в себя важный урок, прочно укоренившийся во мне на все эти 50 лет. То, что я унес с собой с тех дней на треке, был метод взращивания атлетов Марвина Голдберга. И что самое важное это шаблон, по которому надо жить во Христе. Тогда я не ценил, как глубоко был помечен методами Марвина что почти каждый день моей жизни я оглядываюсь назад, чтобы принять один из его принципов, по которому каждый день принимаю решения.
Если для МВГ немедленной целью было развить неунывающих спортсменов, то я считаю, что его высшей целью было создать неунывающих христиан. Однажды он сказал своей команде: «Когда завтра вы подойдете к финишной прямой, я хочу, чтобы вы бежали, даже если рядом с вами никого не будет, и я хочу, чтобы вы пробежали в хорошем темпе еще четверть мили за финишной прямой». Мы глянули на него недоверчиво. Пробежать пять миль с хвостиком, затем ускориться и пробежать еще четверть мили?
«Сэр, вы не шутите?» «Горди, ты должен быть уверен, что следующая команда, с которой будете соревноваться, услышит, что спортсмены Стоуни Брук сделали это, и убедится, что мы в лучшей форме, чем они. И это заставит их призадуматься». В любом случае, то, что мы в лучшей форме, было правдой.
Много лет спустя я вспоминал эту стратегию добежать до финишной черты и пробежать еще четверть мили, и смеялся. Голдберга в действительности не интересовали другие команды. Эта была стратегия для нас чтобы убедить: мы более выносливы, чем полагали сами. И более того, она должна была научить нас важности заканчивать любой жизненный забег с энергией и превышать минимум требований к себе.
Шли годы, и я тысячу раз думал о том времени на грязной беговой дорожке Стоуни Брук, и пришел к выводу, что мои основы христианской жизни были выкованы здесь, под тренерством Марвина Голдберга. Возможно, если бы он был сейчас с нами, то сказал бы по-другому, но, думаю, и согласился бы со мной в том, что пытался совершить четыре вещи.
Первое, он хотел, чтобы его спортсмены бежали и видели умом и сердцем свои неограниченные возможности. Ему была невыносима мысль о спортсмене, который не выложился на все сто на беговой дорожке к закрытию сезона.
Второе, он настаивал, чтобы его спортсмены оглядывались назад и учились на прошлом опыте и побеждая, и проигрывая.
Третье, МВГ научил своих бегунов любить самодисциплину и избегать соблазнов поддаться своим желаниям.
«Я хотел бы сделать ваш опыт болезненным, говорил он. Так что бег будет для вас наслаждением». Это был его способ напоминать нам, что жизнь полна случайных трудностей. И нам придется привыкнуть к этому.
Самодисциплина спорный вопрос, как в мелочах, так и в крупных делах. С одной стороны, самодисциплина может помочь побить собственный рекорд на треке. С другой стороны, может стать причиной, казалось бы, незначительных деталей. Когда мы садились в наш автобус, чтобы отправиться в другую школу на соревнования, тренер остановил меня. «Горди, сказал он, твой галстук развязался. Завяжи его, пожалуйста. Стоуни Брук путешествует с достоинством».
В другой раз я стоял на старте 800-метровки. Бегуны перетоптывались, ожидая сигнала стартового пистолета. Внезапно я услышал тихий голос позади меня: «Горди, твоя рубашка вылезла из шорт. В Стоуни Брук носят форму с гордостью».
Старшекурсники планировали вечеринку, которая затянется далеко за полночь. «Горди, я уверен, ты с нетерпением ждешь пятничную вечеринку, но ты должен помнить, что в субботу утром у тебя важное соревнование, которое даст нам шанс победить, поэтому я прошу тебя уйти с вечеринки в 9.30».
В конечном итоге МВГ хотел, чтобы его спортсмены гордились быть частью команды, «горсточкой счастливцев», которые стремятся свершить великие дела.
Марвин Голдберг верил в силу команды. Он предвидел тот день, когда каждый из нас станет либо лидером команды, либо частью ее. В наш подростковый период он учил нас сотрудничать друг с другом.
Часто, когда бегун стоял у стартовой линии, готовый сразиться в жестоком забеге, Голдберг убеждался, что остальная часть команды распределена вдоль всего трека так, чтобы бегун видел нас и слышал наши ободрительные возгласы.
Во времена моей учебы была деревянная эстафетная палочка, которую проносила 4 круга по треку эстафетная команда, победившая в забеге на милю, и которая передавалась на следующее соревнование. На ней были написаны имена всех моих товарищей по команде. Пока я время от времени изучал эти имена (чернила выцветали), помнил их и хранил в памяти образ каждого. Мы были «братьями по оружию» (как говорил Шекспир), «горсточкой счастливцев», и Голдберг объединил нас в команду.
Важно заметить, что мы, бегуны и игроки, были командой. А Голдберг был тренером. В этом различие. МВГ никогда не пытался быть другом или равным нам, чтобы завоевать нашу благосклонность. До самого нашего выпуска он был тренером мистером Голдбергом, или тренером, или сэром. После выпуска он спросил: «Почему вы не называли меня Марвин?»
Если он не был нашим другом на беговой дорожке, тогда кем же? Ответ: он был отцом. Это было то, в чем мы нуждались в те дни, в отце, потому что мы были оторваны от наших настоящих отцов, и мы были детьми.
Много воспоминаний о его руке на моем плече и тихом, спокойном голосе, дающем совет. И часто он начинал так: «А сейчас, Горди»
Вот так Марвин Голдберг взрастил устойчивость в своих парнях. И сам того не подозревая, положил начало этой книге. Для устойчивости в жизни становиться сильнее в процессе взросления, развиваться так же, как и Марвин Голдберг взращивал своих атлетов.
Спасибо вам, сэр, что научили этому.
I. Стойкие люди настроены на рывок перед финишем
Они не рассматривают возможности бросить дело.
«Прогулочный шаг» для них неприемлем.
Они убеждены, что формирование стойкости постоянный труд.
Они презирают бесцельность.
У них лица чемпионов.
Глава 1
Бросить дело не вариант
Когда моя мать несколько лет назад умерла, я позвонил очень дальней кузине (племяннице моей мамы), чтобы сообщить это известие. Наш разговор длился намного дольше, чем я ожидал, потому что она начала рассказывать истории о семье моей мамы, которые я никогда не слышал.
Моя мать была младшей из семи детей, рожденных в шотландской семье эмигрантов. Сейчас уже никого из них нет в живых. «Семья твоей мамы была сборищем трусов, прямо заявила моя кузина. Когда в жизни возникали трудности, братья напивались, а сестры начинали жаловаться. Затем они просто сдались и умерли один за другим».
Это замечание преследовало меня еще долго после окончания телефонного разговора. «Трусы!» сказала она. Не совсем вежливое слово по отношению к семье.
Мама очень старалась быть хорошей по отношению ко мне и моему брату. Но снова и снова испытывала разочарование. Многие вещи у нее просто не получались. Она могла получить работу, но бросала ее через короткий промежуток времени. Она могла начать маленькие проекты по улучшению нашего дома, но редко их заканчивала. Могла объявить о начале новой жизни в нашей семье, но ее решительности хватало ненадолго.
Мама всегда казалась занятым человеком, но мало какие дела были приведены в исполнение. Она была знакома со многими людьми, но я не уверен, что они были близкими друзьями. Только один и приходит на ум. У нее были таланты (например, игра на пианино), но я не думаю, что она довела хоть один из них до совершенства.
В нашем доме была маленькая картина, которую мама начала рисовать в старости. Я ценю ее как память о ней. Но картина была закончена другим человеком.
Я любил свою мать и благодарен ей за то, что она была честна по отношению к своим сыновьям. Но я также осознавал, что упорядоченная, дисциплинированная, долгая жизнь для нее была постоянной борьбой. Пока не узнал, что ее смерть была результатом обширного удара, я боялся, что умерла она от разбитого сердца и неосуществленных надежд.
До того разговора с сестрой я никогда не касался жизни своей матери, так что не мог видеть эти скрытые примеры. Единственное уничижительное слово трус иногда может на многое открыть глаза. Сейчас, пришпоренные этим словом, многие вещи стали мне понятнее насчет моей матери и насчет меня самого. Необходимо было довести начатое до конца, что было испытанием для нас обоих. И это было у нас в крови.
Я мог бы высказаться так у меня был ген трусости. Простите меня, если это не психологическая терминология. Довольно жесткая самооценка, но кое-что прояснилось для меня о моей матери и обо мне.
Думаю, Марвин Голдберг был первым, кто учуял легкий запашок гена трусости во мне, когда я был студентом. Летом, еще до окончания средней школы, я решил, что хочу покинуть его команду. Сделав вывод, что устал от изнурительных тренировок, я хотел бы иметь больше свободного времени, чтобы (как, вы говорите о серьезном?) ходить на свидания и развлекаться. Жизнь атлета была несовместима с такими желаниями.
Придет весна, говорил я себе, я снова стану серьезным и побегу в команде Голдберга, но я не хотел участвовать в осеннем соревновании в забеге на длинные дистанции, где наша команда частенько состязалась в десятикилометровом забеге против команды первокурсников.
Поскольку каникулы проходили дома за две тысячи миль от кампуса, я решил высказать это все, написав письмо. Честно, у меня не хватило бы наглости сказать тренеру в лицо то, о чем думал. Он бы сломал мою защиту мгновенно. Поэтому я решил, что лучше написать письмо. И пока я писал, старался, чтобы мое решение звучало как серьезные доводы, как будто решение «развлекаться», а не бегать, было Божьей волей или вроде того.
В течение недели пришел ответ. МВГ не терял зря времени. Как я припоминаю, его письмо состояло из нескольких листов, напечатанных с одним интервалом. Надеюсь, что оно у меня еще хранится. Потому что даже я, молодой незрелый подросток, мог увидеть, что человек размышляет о вещах глубже и дальновиднее. Так или иначе, той осенью я опять бежал.
Помню, как мой отец попросил показать ему, что ответил Голдберг. Закончив читать, он сказал: «Возможно, это будет самое важное письмо из тех, что ты когда-либо получал». Может, он и преувеличивал, но его слова мне запомнились.
Вкратце Голдберг написал: «Не участвуя в осеннем забеге, ты сделаешь следующий выбор: ты разочаруешь своих товарищей по команде, которые верят, что ты поможешь им победить. Ты повернешься спиной к группе поддержки, которая приходит на каждый забег поддержать атлетов вроде тебя. Но больше всего [и тут он знал, куда бить] ты самопроизвольно усилишь опасную черту характера, а именно, каждый раз сталкиваясь с проблемой, которая тебе не нравится, либо кажется трудной, либо требует больших самопожертвований, тебе будет легче и легче убегать от этого» Одним словом струсить.
Голдберг ничего не знал о том, что спустя годы мне предстоит узнать о матери. Но он распознал ген трусости.
Его письмо и одобрение моего отца перевесило мой инстинкт трусости, и я изменил решение, вернулся в команду и помог вывести ее в лигу чемпионата в тот год. Не могу поклясться, что тогда я себе нравился, но в глубине души получил удовлетворение, что все так закончилось. Возможно, в жизни удовлетворение более важная вещь, чем наслаждение.
Фигурально выражаясь, письмо Голдберга нанесло мне предупреждающий удар по носу. Он был прав. В те годы для меня слишком велико было искушение сдаться перед лицом трудной проблемы. Снова и снова до того дня, когда меня искушали помедлить, отказаться от обязательств, бросить попытки, я напоминал себе, как вернулся в команду и занялся тем, что не хотел делать. И в задушевном разговоре с той половиной меня, которой недоставало силы довести-все-до-конца, я говорил: «Я закончил все тогда, собираюсь сделать это сейчас. У меня тогда все отлично получилось и сейчас получится».
Эти две истории о жизни моей матери и о подростковом решении из числа тех, которыми я могу иллюстрировать проблему устойчивости в моей собственной жизни. Это то, над чем мне приходилось работать, и каждая капля попытки приносила плоды.
Где бы я ни рассказывал об устойчивой жизни, настаивал на том, что величайшие свершения, данные нам Богом, случатся во второй половине жизни. И вы можете предвидеть реакцию на мои слова: «А вы, люди за 40? В действительности многие из вас только начали первые круги своего забега».