Елена Ершова
Медвежье молоко
1. Белый
Девочку нашли, присыпанную палой листвой, в неглубоком овраге. Волосы уже оплела грибница, между обескровленных губ проглядывали раздавленные рябиновые ягоды.
Грибники обнаружили, в голосе опера слышалась легкая хрипотца. Отец и сын. Мальчишка ей ровесник, будет теперь работка нашим психологам. Курите?
Протянул мятую пачку.
Благодарю, мешает работе, отказался Белый и, опустившись на корточки, потянул носом.
Даже сквозь марлю тянуло сладковатым духом разложения, смешанным с благоуханием осенней листвы. Крови не было. На иссиня-белой, будто полупрозрачной, коже сгибах локтей, на плечах и, главное, у ключицы, цвели черные гематомы.
Смерть в результате механической асфиксии. В заключении укажут именно это.
Белый почти распластался по земле, осторожно вдыхая запах мокрой коры и перепачканных грязью волос, пряный аромат кожи и мха, отдаленную, но все-таки резкую вонь мужского одеколона.
Прошу вас отойти, Белый глянул на опера снизу вверх.
Тот стушевался, как терялись все, кто напрямую сталкивался с его взглядом один глаз у Белого был светло-голубым, другой отливал в желтизну, и осведомился:
А собачку когда ожидать, Герман Александрович? Астахова интересуется, она у нас баба ух! С самого утра лютует.
Нет никакой собачки, ответил Белый, один работаю.
Дождавшись, пока мужчина отойдет, вытянул марлевый шарик сперва из левой ноздри, потом из правой.
Волны запахов обрушились сразу со всех сторон, закрутили в водовороте. Прикрыв глаза, Белый пережидал этот первичный поток, постепенно раскладывая вязкую хаотичную массу на ручейки разрозненных запахов от опера несло одеколоном, куревом и подгоревшим омлетом, полицейский «Уазик» распространял удушливую бензиновую вонь, над головой судмедэксперта висело формалиновое облако, после грибников остались следы кислого пота, резины и сырости. Все лишнее Белый усилием воли стер с невидимой доски, оставив только запахи погибшей.
Ее задушили прямо тут, в овраге. Перед смертью девочка обмочилась от прелой хвои под ногами шел слабый аммиачный запах, а вот следов спермы не обнаружилось девочку не насиловали ни до гибели, ни после нее. И все забивал стойкий рябиновый дух.
Белый уже чуял его раньше, у Рыбацкого пролива, где из воды выловили тело тринадцатилетнего подростка. Состояние не позволило точно определить, был ли мальчик задушен, смерть списали на несчастный случай, но в желудке обнаружили несколько рябиновых ягод, и кое-кто засомневался, причислив погибшего к цепочке пропавших детей. Одним из сомневающихся был сам Белый, другим Лазаревич.
Это он позвонил тем сентябрьским вечером, когда сумерки за окном налились болезненной синевой, за облачностью зрела луна, суставы крутило после изменения, а запахи гниющих яблок и рассыхающегося дерева не могли перебить уксусную остроту. Белый глядел на бутылку стеклянным взглядом, и костяшки пальцев, сжатые вокруг горлышка, сводило судорогой так, что он долго не мог распрямить их, чтобы взять со стола вибрирующий телефон.
Уж полночь близится, а Герман ли на месте? голос был слегка приглушен динамиком. Сергей Леонидович говорит. Помнишь?
Да.
Голосовые связки не до конца вернули прежнюю эластичность, а потому слова выходили невнятными. От запаха уксуса мутило. Успел отхлебнуть или решимости не хватило? Не хватит, говорил себе Белый, потому что бирюк и выродок. Разве это жизнь?
Жив, сукин сын?
Поживее видали.
Ты мне это прекрати! строго сказал Лазаревич. Рано на Ту сторону собираться! Работа есть. В Лес пойдешь.
Хрена лысого!
Скрутив невидимому собеседнику дулю, Белый толкнул колченогий стол. Бутыль опрокинулась, выхаркнула на пол яд и закрутилась у самого края, балансируя, но все-таки не падая.
Пойдешь, повторили в трубке. Специалист нужен. Слышишь? Позарез! Новости не смотришь, поди?
Белый неопределенно повел плечом. Миром он давно не интересовался, ограничив свое с ним общение редкими вылазками до «Пятерочки». Там поджидало искушение: прилавки со свежим, а чаще чуть лежалым мясом, женщины с железистым душком месячных, мужчины со свежими порезами бритвой. Так пахла добыча. Все в этом мире пестрое, живое, дышащее, пульсирующее, наполненное теплой кровью и снующее мимо Белого, истово дергало за тонкий нерв зверя. Каждый раз, выходя в большой мир, Белый боялся, что снова не выдержит.
Но после звонка Лазаревича того Лазаревича, что дважды вытаскивал Белого с Той стороны, один раз после срыва, и другой теперь, он, склонившись над унитазом, совал два пальца в рот, прочищая желудок от уксуса: вдруг все-таки успел хлебнуть? А уже на следующий день купил билет до Приозерска и трясся в автобусе, вдев в ноздри марлевые тампоны. Попутчики его сторонились, как сторонятся любого чужака, непохожего на них самих, а мимо проносились сосновые леса и болота, болота и леса, и не было им края.
Сперва Приозерск.
Потом Петрозаводск.
И вот Медвежьегорск.
Ареал работы маньяка оказался весьма широк.
Меня терзают смутные сомнения, что наш маньяк через Лес работает, сказал тогда Лазаревич. А доказать не могу. И рябина К чему бы тут рябина?
Ответа Белый не знал, но очень хотел выяснить.
Карелия щетинилась незыблемым лесным массивом, но все-таки не была лесом. Вернее, не тем Лесом, в который Белый готовился нырнуть.
Тот Лес встречал туманом и шорохом опадающей хвои. В тот Лес Белый входил всегда настороженно, пятясь, и никогда не глядя через плечо, пока туман не окутывал его белесой взвесью, а нос не начинал щекотать запах озона, какой бывал во время грозы.
Посчитав, что забрел достаточно глубоко, Белый медленно повернулся.
На первый взгляд ничего не изменилось: так же у дороги темнел «Уазик», негромко переговаривались криминалисты и бескровными холмиками выступали над листвой едва начавшие формироваться груди и колени погибшей. И все-таки стало немного иным. Лес наслаивался на реальность, дополняя и изменяя ее, и Белый видел реальный мир голубым глазом, и видел его изнанку желтым. Над недавно постеленным дорожным полотном колыхались заросли папоротника, и по разлапистым листьям ползали поблескивающие слюдяными крылышками твари. На крыше «Уазика» росла волчья ягода, из ребер умершей проглядывала ежевика срывать ее было нельзя, в ней вызревала ядовитая жабья икра. В осиннике, перекрывая сиротливое кукование, кто-то перешептывался и гудел.
В Лесу все чувства становились острее, и каждый раз, погружаясь в него, Белый ощущал что-то сродни эйфории.
Еще раз обнюхав место преступления и уже не опасаясь быть замеченным полицейскими, он развернулся к востоку и побрел, цепляя мантией боярышник.
Девочку несли со стороны Медвежьегорского шоссе в земле виднелись небольшие углубления, но определить протектор подошвы не представлялось возможным ночью прошел дождь и размыл рисунок. Асфальт не хранил на себе отпечатков чужих ног, зато их хорошо сохранил папоротник. Под подошвой что-то растеклось алой кашицей. Отступив, Белый тронул мыском раздавленные ягоды рябины, и лесная мелочь прыснула из-под ног. Туман принес знакомый запах с другой стороны шоссе, и Белый пересек его, углубляясь в Лес параллельно железнодорожному полотну.
Ее кормили рябиной сначала жалеючи, потом насильно. Белый почти видел, как девочке протягивают горсть, полную алых ягод. Она мотала головой, просила отпустить, и тогда ей насильно разжимали рот
Втянув окружающие его запахи, Белый вдруг подумал, что совершенно не чувствует запах убийцы. Девочка была тут, это он знал совершенно точно ее шлейф висел в воздухе, будто прокладывал невидимую тропинку, а вот почуять убийцу отчего-то не удавалось. Он мог быть мужчиной или довольно сильной женщиной, иначе как унести на руках двенадцатилетнего подростка? Девочка к тому же отличалась спортивным телосложением и, судя по всему, занималась верховой ездой. Она обожала молочный шоколад и лошадей, наверняка мечтала о собственном пони и накануне ходила с подружками в пиццерию от нее еще пахло тестом и колбасками пепперони. Она вошла в Лес, не зная, что ее подкарауливает хищник. И этот хищник сделал все, чтобы оставаться невидимкой.
Что-то с шорохом осыпалось с веток, мягко стукнуло по затылку. Белый глянул вверх.
Небо наливалось предвечерней чернотой, хотя наручные механические часы показывали полдень: в Лесу время двигалось по-своему, пространство искривлялось, и если уж вошел в лес, будь готов, что выйдешь из него совсем в другом месте и другом времени, даже если пробыл в нем всего-то пару минут.
Ветви рябин гнулись под тяжестью гроздьев. Ягоды алели кровавыми сгустками, время от времени падали в мох и хвою под ногами стлался ковер из прошлогодних листьев и свежих ягод. А еще на рябинах сидели снегири не рано ли для начала октября? Великое множество снегирей! Алогрудые, точно вымазанные рябинным соком, они уставили на Белого немигающие горошины глаз и выжидали.
Белый выпрямился, медленно опуская руки. Главное в Лесу сохранять спокойствие, даже если над головой черно от птиц. Их неподвижность была неживой и оттого пугающей. Белый понимал, отчего они собрались тут, неподалеку от трупа девочки, в Лесу, полном осенней сырости и предзимнего умирания. Но все-таки нужно проверить.
Почти небрежно потянулся к карману. Пальцы нащупали оплавленный краешек, потянули.
Руки за голову!
Негромкий окрик прозвучал в Лесу громовым раскатом. Снегири порхнули красно-черная туча взвилась над рябинами, воронкой втянулась в небо. Белый повалился на землю, заслоняясь от бьющих по лицу крыльев, выронил закопченное стекло. Сквозь мельтешение птиц видел, как женщина за его спиной втянула голову в поднятый ворот пальто, но удержалась на ногах, не сводя с Белого пистолета.
Живее! Руки, я сказала!
Ее голос перекрывал вихревый гул. Последняя замешкавшаяся птица порхнула с ветвей, просыпав несколько ягод. Не оборачиваясь, Белый поднял ладони:
У меня есть разрешение.
Молчать! Ноги на ширину плеч, лютый! У меня серебряные пули! И я не побоюсь всадить их в твою задницу, перевертень!
Ликан, с вашего позволения, поправил Белый.
Она приблизилась со спины, умудряясь оставаться на безопасном расстоянии. Фигура была обведена мерцающим ореолом это было ожидаемо, ведь обычный человек не сунется в Лес, тем более не отыщет перевертня по следу.
Разрешение в левом кармане, повторил Белый. Взгляните сами.
Цепкие пальцы выудили из кармана мантии бумагу. Женщина вчиталась, хмуря брови и время от времени дергая уголком рта. На вид немногим больше тридцати, высокая и поджарая, красивая строгой северной красотой, с каштановыми волосами, собранными в пучок.
Легавая.
Она дочитала и издала грудной вздох, как показалось Белому сожаления, бросила небрежное:
Штрих-код?
Я могу опустить руки? осведомился Белый.
Не дождавшись ответа, молча оттянул ворот мантии, обнажая татуировку у основания шеи. Кажется, женщину это удовлетворило.
Капитан Астахова, представилась она. Вероника Витальевна, начальник местного угро по Медвежьегорскому району. Значит, вас прислал Сергей Леонидович.
Он, подтвердил Белый, оборачиваясь и протягивая ладонь. Резников Герман Александрович, специалист по запаховому следу. Но все зовут меня Белым. Вы видите, почему.
Он склонил белую голову в полупоклоне, но женщина и бровью не повела.
Нюхач, значит.
Одоролог. Могу предъявить сертификат.
Тогда рассказывай, что унюхал, лютый. Только из Леса выйдем, сказала Астахова, давая понять, что инцидент исчерпан и что она предпочла бы перевертню хорошего кинолога с овчаркой, но против веского слова Лазаревича возражений не имела. Впрочем, руки так и не подала.
Что люди, что двоедушники одинаково брезгливо относятся к перевертням и альбиносам, но за тридцать лет привыкаешь и не к такому.
И Белый начал рассказывать.
2. Побег
Альбина рисовала снегирей, фломастеры поскрипывали процесс в самом разгаре. Закончив, девочка протягивала матери изрисованный лист, сопровождая радостным:
Еще птички!
Их на переднем сиденье скопилось с дюжину бока алели спелыми яблоками, густо заштрихованные безглазые головы с несоразмерно вытянутыми, будто у ворон, клювами, производили на Оксану отталкивающее впечатление.
Может, нарисуешь зайчика? предложила она, не отрывая взгляда от дороги и опуская козырек: солнце жарило в лобовое, даром что октябрь. Степашку, как в «Спокойной ночи»?
Альбине одиннадцать, а ума точно у пятилетки. Солнечное дитя. Синдром Дауна.
Светлая макушка в отражении упрямо колыхнулась влево-вправо, и скрип фломастеров возобновился. Оксана вздохнула: пусть лучше рисует, чем хнычет. Если верить навигатору, до Медвежьегорска или Медгоры, как говорили местные, оставалось чуть менее тридцати километров. Еще один утомительный час в дороге, не считая остановок бесконечные дорожные работы прибавляли к поездке лишнее время и выматывали долгим ожиданием.
Оксана покрутила колесо настройки радиоприемника. Шипение сменилось отдаленными голосами:
Авсейкин Никита, десять лет, Приозерск неизвестно родинка на правой щеке в джинсы, синие кроссовки любую информацию пятьдесят четыре пятьдесят два проверка информации
Сморщившись, выключила приемник. Слушать новостные каналы стало решительно невозможно, ориентировки «Лизы Алерт» передавали с завидной регулярностью: восемь пропавших детей за последнюю неделю, из них трое погибших. Черно-белое фото тринадцатилетней девочки с подписью «Найдена. Погибла» занимало первые полосы газет.
Оксана поклялась не спускать с Альбины глаз, втайне надеясь, что в Карелии будет безопаснее, нежели в Ленинградской области, где родители провожают детей за ручку до самых классов и встречают, отпрашиваясь с работы; где расклеены оранжевые объявления с портретами пропавших, трое из которых уже никогда не вернутся домой, потому что найдены обескровленными, голыми, с набитыми рябиной ртами. И какому психу придет на ум такое?
Несколько раз вдохнув и выдохнув через сжатые зубы, чтобы успокоить скачущее сердце, спросила через плечо:
Пить хочешь, солнышко?
Придерживая руль локтем, протянула бутылку-непроливайку дочери. Альбина мотнула головой:
А когда приедем?
Скоро, милая, пообещала Оксана, едва веря, что выполнит обещанное. Дорога петляла вдоль глухих сосновых лесов и озерных блюдец, и уже трижды после Кондопоги они останавливались, чтобы сбегать в кустики и перекусить бутербродами. Хорошо, что на этот раз от питья Альбина отказалась: если придется останавливаться снова, Оксана просто не сможет вернуться за руль мышцы уже сводило от напряжения.
Она поднесла бутылку к губам, сдавила пластиковые бока, ожидая, пока теплая жидкость польется в горло, как вдруг по-осиному зажужжал телефон.
От неожиданности Оксана дернула плечом, и капли упали на ключицу. Негромко выругавшись, она убрала бутылку и скользнула взглядом по экрану смартфона.
Мама.
Ладони взмокли. Оксана вильнула рулем, и колесом заехала на сплошную благо, встречка была пуста. Выровняв «Логан», она стиснула зубы, стараясь унять горячую дрожь. Телефон вибрировал. Разрисованные листы под ним сухо шуршали.
Оксана обернулась через плечо: сумка лежала на заднем сиденье рядом с детским креслом не дотянуться, а ведь наушники были бы кстати. Попросить Альбину? Дочка увлеченно возила фломастером по альбому ярко-алый цвет сменился бледно-розовым, от этого птичья грудь походила на освежеванное мясо.
С губ сорвался всхлип.
Надо подождать. Немного успокоиться и подождать тогда звонок прекратится сам.
Хотелось зажмуриться. Хотелось стать невидимой. Испариться. Может, даже провалиться в один из карьеров, где добывали щебень. Вот только мать достанет и там.