А еще они имеют хороший нюх на зверей.
Те, кто чувствует зверя, всегда прячутся за металлическими засовами, задернутыми шторами, за пентаграммой из соли и серебряными украшениями, прилаженными к дверной коробке. Потеряв дочь и ступив на край безумия, Оксана балансировала на нем, позволив всем чувствам обостриться.
Она глядела со страхом, будто пыталась разглядеть за внешней оболочкой Белого его истинную суть. А что Белый мог противопоставить паническому страху?
Он спрятал зарождающееся зубоскальство за поджатыми губами, и снова заговорил, как говорят с умственно отсталыми или детьми, повторяя и повторяя просьбу, как заезженную пластинку.
Я помогу.
Откройте.
Впустите, Оксана.
Увидите дочь.
Живой.
Слова заполняли чужую пустоту и Белый наблюдал в собственном двоящемся отражении, глаза женщины постепенно наполнялись смыслом.
Хо рошо, выдохнула она в стекло, тут же подернувшееся туманной рябью.
Щелкнули, открываясь, замки.
Белый распахнул дверь и подхватил Оксану, прежде чем она со стоном уткнулась в его живот.
Он неумело гладил по ее волосам, путаясь в нечесаных колтунах и беззвучно матерясь, а вслух бормотал что-то незначительное, но доброе. Первичный страх, громоздким комом забивший Оксанины легкие, истаивал и вытекал слезами. За долгие годы работы на Лазаревича Белый понимал, что людям нужно время выплакаться, тогда вслед за шоком придет тупое спокойствие, которое в свою очередь сменится принятием. Тогда-то и можно начинать работу.
Хотите, я сяду за руль? В молодости я неплохо водил, пока не отобрали права.
Она подняла покрасневшие глаза.
Как же без прав? А если остановят?
В этом медвежьем углу? Кто?
Белый широким жестом обвел улицу, пустынную в сумрачный будний день. Женщина проследила за ним и неуверенно улыбнулась.
Спасибо, сказала она. Правда, спасибо. Только берегите, ладно?
Машину? уточнил Белый, галантно помогая Оксане вылезти с водительского кресла и пересесть на пассажирское.
Нас.
Уронив подбородок на грудь, стеклянно наблюдала за хороводом листвы и мельтешением фонарных столбов, убегающих за спину.
Вторая стадия никогда не нравилась Белому. Было в этом что-то неправильное и мертвое, отчего волоски на шее вставали дыбом. Он попросил говорить, и Оксана начала рассказывать.
О шоке от озвученного диагноза, о тяжелых родах, о размолвках с Артуром, с которым дело так и не дошло до официальной регистрации. О том, что Альбина любила на обед, и как расцветала после арттерапии. О вечно недовольной матери
На этом моменте Оксана умолкла, дернув плечом и не решаясь продолжать.
Белый все понял и не настаивал, но сделал мысленную заметку.
Неудавшегося мужа, конечно, можно и вычеркнуть из списка подозреваемых, но на всякий случай лучше подать запрос в Петербургский отдел и выяснить, отлучался ли он из города в последние дни, а если отлучался то куда.
Гораздо интереснее была Оксанина мать. Но расспрашивать о семейных конфликтах сейчас не место и не время. А потому, повинуясь подсказкам, Белый повернул на узкую улицу, застроенную двухэтажными деревяшками, и аккуратно припарковался в одном из дворов, по виду ничем не отличимых от тысячи таких же палисадники с уже увядающими астрами, застиранное белье на веревках, плохо прокрашенные лебеди из шин. Возле подъезда умывался полосатый кот, который при виде Белого выгнулся дугой и с гортанным мявом скрылся в зарослях палисадника.
В подъезде пахло отсыревшим деревом. Три ступеньки проскрипели приветствие, и у порога Белый привычно остановился, не донеся палец до кнопки звонка.
У меня ключи, Оксана обошла его, ковыряя в замке.
Потолочная лампочка едва позволяла разглядеть обитую дерматином дверь. Шляпки гвоздей хищно поблескивали, из-под двери тянуло сквозняком, донося едва ощутимый запах сухой травы.
Оксана зажгла в коридоре свет, на ходу сбрасывая кроссовки, крикнула куда-то во тьму:
Олег Ни Папа, ты дома?
Вытянув шею, но все еще не переступая порог квартиры, Белый видел, как из теней сплелась долговязая фигура.
Где пропадала так долго? Я начал волноваться.
Пожилой мужчина, выступивший из кухни, казался собранным из одних костей. Торчали острые плечи и ключицы над майкой-алкоголичкой. Запястья рук, запрятанные в карманы домашних штанов, можно было заключить в кольцо большого и указательного пальцев. Тяжелый взгляд глаз-буравчиков был неуютен.
Познакомься, папа, это Герман Александрович, из полиции, Оксана обернулась через плечо, улыбка чуть дернула обкусанные губы.
Приятно познакомиться, Белый протянул ладонь. Могу я войти?
Нет.
Безапелляционный ответ мог бы смутить кого угодно но не Белого.
Вот удостоверение, он раскрыл потрепанную книжечку, высланную Лазаревичем. Подделка, конечно, да кто будет проверять? Отдел уголовного розыска Санкт-Петербурга. Не в ваших интересах мешать следствию. Так я могу войти?
Нет, не можете. И какое отношение к нам имеет Петербург? старик дернул плечами и обратился уже к дочери: Ксюша, закрой дверь. Сейчас же!
Прекрати! Оксана тоже повысила голос. Никто мне не верит! Никто, даже ты! Прекрати, папа! Пусть он войдет! и, вновь обернувшись к Белому, поспешно добавила: Конечно, входите, Герман Александрович! Пожалуйста! Вот сюда.
Она посторонилась, держа нараспашку дверь. Незримый барьер треснул, и Белый шагнул вперед.
Не знаю, что на всех нашло, Оксана схватила его за рукав и потянула в комнаты. С самого утра я будто в дурном сне, все сплю и сплю, и не могу проснуться. Тут кухня, где мы вчера пили чай. А там, в спальне, мои вещи. Там были и вещи Альбины, но они исчезли вместе
Голос сорвался на хрип. Привалившись к стене, Оксана запустила пятерню в спутанные волосы. Белый невесомо коснулся ее руки.
Успокойтесь, слезы вода, а она, как известно, сгубила немало людей. Вы уже дали ориентировки «Лизе Алерт»?
Женщина кивнула, не в силах отвечать, но ответа Белый и не требовал.
Я осмотрю тут все, сказал он, обойдя застывшего истуканом старика и аккуратно вынимая марлевые шарики.
В комнатах царила чистота. Наверное, даже излишняя чистота для жилища закоренелого холостяка. Не было ни запаха белья, ни табака, ни подгоревшей пищи только уже знакомый запах сухой травы и немного прелой листвы, пропитавший все, от постельного белья до кухонных занавесок.
Аромат Леса.
С особой тщательностью Белый исследовал скудные Оксанины вещи: вторую пару обуви, спортивный костюм, косметичку, пакет с нижним бельем и носками. Они еще хранили обычные человеческие запахи, и это отчасти успокаивало.
Когда, говорите, вы приехали?
Вчера, вместо Оксаны ответил ее отец, горбато вырастая за плечом дочери и кладя костлявую ладонь на ее плечо. Но я не допущу, чтобы по моему дому сновали какие-то ненормальные типы и рылись в твоей сумке с бельем. Зря ты позволила ему войти.
Если ты не поверил, это не значит, что и остальные тоже! в раздражении откликнулась Оксана, отстраняясь.
Белый не слушал: из сумки пахнуло чем-то железистым.
А ведь скоро Охотничья луна, ни с того ни с сего вдруг произнес старик.
И в спину будто вонзились иголки, а следом пришла память багровый, изрытый оспинами лунный лик, и тянущая боль в мышцах, и тот самый привкус, который, надеялся Белый, он больше не почувствует никогда
Что? переспросил, исподлобья глядя на старика.
Тот стоял, поджав губы, будто делая одолжение, и Белый подумал, что находиться в одном помещении с этим человеком неуютно и неестественно? Да, костлявый Оксанин отец вызывал безотчетное отторжение, какое, должно быть, и сам Белый вызывал у людей.
Что-то тут было не так.
Что-то, связанное с его сгорбленной позой и запахом.
Отчаянно, до жути вдруг захотелось войти в Лес.
Вы скоро закончите? повторил старик, возвращая к реальности. Или останетесь допоздна?
Скоро закончу, пообещал Белый. Вдохнув запах снова, поднялся на ноги и протянул Оксане вскрытую гигиеническую пачку. Какой у вас день цикла?
А? она моргнула и зарозовела щеками. Нет, это не у меня. Это Альбина то есть, у нее началось как раз, когда
Белый кивнул.
Я понял. Позвольте взять это с собой, так будет проще Минуту.
В кармане вибрировал смартфон. «Легавая» высветилось на экране.
Где вас, Резников, черти носят? голос Астаховой звучал отрывисто. У нас пострадавший.
Где? под ложечкой тоскливо заскреблось.
Не прошло и пары дней, и вот снова
Сандармох, километров двадцать от Медгоры. Подъезжайте сразу к часовне. Знаете?
Найду.
Оборвав связь, бегло попрощался, пообещав вернуться как можно скорее, продиктовал свой номер. И, только выйдя на улицу, осознал, что не так с Оксаниным отцом: Олег Николаевич ничем не пах, словно вовсе не имел собственного запаха.
7. Сандармох
Урочище встретило вкрадчивой тишиной. Сосны, облитые солнечной медью, молчаливыми часовыми высились над извилистой тропой: к бывшему расстрельному полигону не подъехать близко, только, оставив машину на пятачке, брести по бездорожью. Почти непролазная в слякоть, в сухую и ясную погоду дорога становилась сказочно красивой с таких мест только картины писать. «Мишки в сосновом бору». Или она правильно называлась «Утро»? Белый не интересовался искусством, зато быстро учуял смерть: деревянные кресты и памятные надписи не давали забыть о случившейся здесь трагедии.
Пацан юнармейцем был. За братскими могилами ухаживал, ходил в экспедиции со школьным поисковым отрядом. Ирония, паршивая ты сука, с кривой улыбкой рассказывала Астахова, глядя не на Белого, а мимо него, в подлесок одинаковых столбцов с треугольными дощечками-крышами, в прозрачный мох над расстрельными ямами, где, кстати, нашли Никиту Савина, тринадцати лет, учащегося средней образовательной школы номер три, отличника и активиста. Вот только тела Белый не увидел.
Он так и спросил об этом Астахову.
Тело-то? опять усмехнулась она, ладонью растирая шею и щурясь на солнце. Вы бы еще дольше ехали, Резников. Тут не только в реанимацию увезут, мертвец пешком уйдет.
Белый нахмурился, ругая себя за недогадливость.
«Пострадавший», так сказала легавая. Значит, мальчик был еще жив.
Его опросили? осведомился Белый, но Астахова, к его разочарованию, мотнула головой:
Не вышло. Состояние стабильно тяжелое, не факт, что выживет, но слава советской, то есть теперь уже российской медицине, врачи сделают все возможное.
Белый сплюнул, досадуя за опоздание.
Автомобиля ему не полагалось. Таксист заломил людоедскую цену, но, поторговавшись, согласился добросить до урочища за более разумную плату. Аванса и без того едва хватало, чтобы оплатить съемную квартиру, в которой он так до сих пор и не появился вещей у Белого не было, а потому и не было смысла торопиться.
Что насчет рябины?
Рябина была, не стала отпираться Астахова. И не только. Звонили с отчетом, и представляете? Мальчику сразу же промыли желудок. В нем оказалось полно птичьих перьев.
Белый нахмурился.
Снегири не выходили из головы. Да и Оксана видела их, об этом она обмолвилась еще в отделении. Знать бы, что за перья вытащили из желудка мальчика. И зачем маньяк кормил своих жертв рябиной.
А ведь рябина оберегает от колдовства и сглаза, вслух обронил Белый. И, встретив вопросительный взгляд Астаховой, пояснил: У меня было немного времени почитать, пока добирался сюда. Из веток рябины делался оберег, который вешался над порогом дома или носился с собой. Когда его делали, то обязательно произносили слова: «Ветки рябины, красные нити, от опасных людей и любого вреда защитите». А в старину ведьмы вроде вас, Вероника Витальевна, Астахова закатила глаза, готовили из рябины зелья, пробуждающие способность к ясновидению. Друиды тоже сжигали рябину во время обрядов прорицания.
Кто-то пытается создать свой собственный отряд несовершеннолетних ясновидящих?
Это нужно выяснить, но не стоит сбрасывать со счетов даже бредовые догадки. Самое неприятное я приберег напоследок. Готовы? Держите. Из рябины складывали погребальные костры, так как она символизировала смерть и возрождение. А это, он дернул подбородком, подходящее место для обрядов погребения. Сколько людей здесь захоронено?
Более шести тысяч, тихо ответила Астахова, потирая лоб.
Здесь повсюду смерть, кивнул Белый. И лес тоже пропитан смертью.
Близость следа манила, тянулась меж пальцев алой нитью было б за что ухватить, а после вязать узлы, пристраивая одно событие к другому. Утонувший мальчик и девочка в овраге, бесследно исчезнувшее «солнечное дитя» и выживший мальчик с птичьими перьями в желудке.
Казалось, еще немного и нить будет в руках.
Пока же Белый осторожно тянул носом прозрачный и неподвижный воздух над могилами.
Свидетели?
Вон сидит, Астахова указала на мужчину, притулившегося возле крылечка часовни. Турист, мать его за ногу. Писатель хренов. Я бы сказала подозреваемый. Только видели его другие двое опрошенных, и в телефоне у него скан, в котором часу и на каком такси сюда прибыл, и документы в порядке, полный комплект: паспорт, СНИЛС, медицинский полис, водительские права и даже студенческий билет. Вы видели когда-нибудь, чтобы человек, отправляясь в лес, держал при себе полный пакет документов? Для чего?
Чтобы опознали, когда найдут в овраге, пробормотал Белый и направился к свидетелю.
Вблизи ему не дали бы и двадцати трех: совсем молодой, курносый, блеклый, с каким-то невыразительным лицом. Если бы не модная стрижка и хипстерские очки в явно недешевой оправе пройдешь и не заметишь.
Герман Александрович. Разрешите задать несколько вопросов? представился Белый, подавая ладонь и уже внутренне готовясь к тому, что рукопожатие так и останется без ответа, но парень удивил.
Максим Пантюшин, просто ответил он и мягко пожал протянутые пальцы. Но я уже все рассказал полиции. Вот той женщине.
Боднул головой воздух, указывая на Астахову. Та о чем-то переговаривалась с подчиненными и в их сторону не глядела. Значит, у Белого все карты на руках.
Я из специального отдела, слукавил, но почти не соврал. Крайне любопытный случай, все-таки такое место.
Со значением обвел рукой окрестности, и парень оживился.
Да, место историческое! Я, когда впервые услышал, сразу подумал: вот она, моя курсовая! Столько разрушенных жизней, столько легенд. До дыр зачитал «Книгу памяти», а теперь своими глазами вижу и поверить не могу. А вы знали, что здесь находятся захоронения не только жертв НКВД, но и советских военнопленных, которых расстреляли финны во время оккупации Карелии?
Значит, вы студент? Белый попытался вернуться к нити разговора и, сделав вид, что сморкается в одноразовую салфетку, вытащил марлю.
Историк, по-идиотски заулыбался парень. А вы местный? Вы, вроде, похожи на финна. Может, тут есть и ваши родственники? Тут ведь расстреляны не только карелы, а еще трудопоселенцы и заключенные Соловецкой тюрьмы!
Я из Твери, соврал Белый. Расскажите, как вы нашли мальчика?
Шел и нашел, бестолковый взгляд студента вымораживал. Фотографировал памятники, а тут, гляжу, из мха рука торчит. Я ведь сначала не хотел в полицию звонить. Подумал: вдруг расстрелы продолжаются до сих пор, только они теперь засекречены? Ну, вы знаете. Пятая колонна, «навальнята», антипрививочники все неугодные. А потом других туристов встретил, и они сказали: надо. Мальчик голый совершенно, рот в крови, да и ночами уже заморозки. Но, кажется, еще дышал. И я позвонил.