В апреле 1919 года дивизион вместе с самурцами вел бои с махновцами у станции Иловайская Моспино (Донской области). 5 мая 1919 года Самурский пехотный полк оборонял участок у железнодорожной станции Моспино. В распоряжение командира Самурского полка был придан мой эскадрон, поставленный им в резерв боевого участка. Красные большими силами повели наступление на станцию Моспино, которую Самурский полк, очень слабого состава, защищал.
Около полудня натиск красных усилился, и самурцы, понесшие большие потери, с трудом удерживали свой участок. Наконец, после яростных атак во много раз превышавших силами красных, поредевшие цепи самурцев не выдержали и начали отходить. Казалось, что им не удастся сдержать натиск красных и удержать за собой станцию Моспино
В самый критический момент сзади показалось большое облако пыли, в середине которого мы увидели быстро приближающуюся колонну повозок, на которых сидели доблестные кубанские пластуны, брошенные на помощь самурцам. Соскакивая на ходу с повозок и рассыпаясь в цепь, лихие пластуны повели энергичное контрнаступление, задерживая натиск красных.
Наблюдая в бинокль все моменты этого боя, я почувствовал психологический перелом его и, скомандовав укрыто стоявшему эскадрону «Садись!», развернув его, стремительно атаковал замявшихся красных, рубя и гоня их перед собой
В самый момент атаки, когда я уже был в нескольких шагах от красных цепей, подо мной, на полном скаку, была убита лошадь. Пересев на лошадь моего вестового, я довел атаку до конца, взяв два действующих пулемета и около 50 пленных. Атака эта, предпринятая по моей личной инициативе, заслужила благодарность командира Самурского полка полковника 3вягина и была отмечена в сводке штаба Главнокомандующего. В июне 1919 года дивизион вел бои на подступах к Харькову, под Белгородом и у станции Томаровка.
1 июля 1919 года дивизион, получив пополнение, развернулся в полк под своим старым историческим именем «Ингерманландский гусарский полк». В состав полка входило четыре конных эскадрона (5-й, в ожидании получения лошадей, был пеший). Кроме того, при полку была дана возможность сформироваться по одному эскадрону наших однодивизников по 10-й кавалерийской дивизии новгородских драгун и одесских улан, которые тоже входили в боевой состав Ингерманландского полка.
Командиром полка был назначен М.И. Тихонравов, произведенный к этому времени в полковники. Полковник Гурский занял должность помощника командира полка по строевой части. Я был назначен командиром 1-го дивизиона (1-й и 2-й эскадроны), а ротмистр Васецкий командиром 2-го дивизиона (3-й и 4-й эскадроны). Новгородским эскадроном командовал, если не ошибаюсь, ротмистр Валуев309, а Одесским ротмистр Хвостиков310 (впоследствии новгородцы и одессцы имели по два эскадрона). Наш 5-й (пеший) эскадрон принял штабс-ротмистр Яновский. Мой брат Сергей занял должность полкового адъютанта.
Во время нашей стоянки у станции Томаровка (недалеко от Белгорода), в большом селе под тем же названием, я пережил неприятное приключение: во время нашего обеда в офицерском собрании полка к железнодорожной станции Томаровка подошел из Белгорода наш бронепоезд «Офицер»311, легкого типа, вооруженный двумя трехдюймовыми орудиями. Командовал им полковник Лебедев312 отличный энергичный офицер. Для ориентировки он зашел в штаб полка и, разумеется, был приглашен в офицерское собрание пообедать.
После сытного обеда с соответствующим «возлиянием» полковник Лебедев сообщил, что сейчас пойдет на своем «Офицере» к станции Готня, чтобы обстрелять станцию и расположение красных. Будучи не занят, я попросил его взять меня с собой в эту экспедицию. Подойдя к станции Готня, занятой красными, «Офицер» выпустил по ней несколько снарядов.
В это время издалека, из-за поворота железнодорожного пути, показался большевистский бронепоезд тяжелого типа с дальнобойными орудиями (кажется, шестидюймовыми). Находясь на недостигаемой для наших снарядов дистанции, он издалека обстрелял «Офицера» тяжелыми снарядами, продолжая подвигаться вперед. Одним из первых снарядов у нас была повреждена площадка с орудиями. Следующий снаряд угодил в наш паровоз, вызвав взрыв парового котла, причем хлынувшим кипятком были сильно ошпарены наш машинист и кочегар.
Этим попаданием наш бронепоезд потерял способность движения и остался беспомощно стоять под обстрелом красных. Вспомогательный наш поезд, следовавший позади «Офицера», сделал несколько попыток подойти, чтобы взять нас на буксир и вытащить из нашего беспомощного положения, но сам пострадал от снаряда, разбившего вдребезги один из вагонов, и сильный огонь красного бронепоезда не позволял ему приблизиться к нам.
Наконец вспомогательному поезду все же удалось подойти и взять нас на буксир и полным ходом вывести из-под огня. Доставленный сперва на станцию Томаровка поезд дальше был отправлен в Белгород для полного ремонта.
После этого случая я «закаялся» совершать такие «увеселительные прогулки» в чистом поле, на коне чувствуешь себя увереннее.
С июля 1919 года полк вошел в состав 5-го конного корпуса генерала Юзефовича, в котором были две кавалерийские дивизии из регулярных кавалерийских полков (1-я и 2-я кавалерийские дивизии). Ингерманландский гусарский полк входил в 1-ю кавалерийскую дивизию.
Все лето полк, в составе 5-го конного корпуса, вел бои в Курско-Орловском направлении, а также принял участие в операции по освобождению Киева.
14 ноября 1919 года, как окончивший ускоренный курс Академии Генерального штаба, я был отозван из полка и назначен старшим адъютантом штаба 1-й Терской казачьей дивизии313, которой командовал генерал Владимир Агоев314 (его младший брат Константин Агоев315 в той же дивизии командовал бригадой). В декабре 1919 года начальник штаба этой дивизии Генерального штаба полковник Аметистов316 был куда-то командирован и я вступил в исполнение должности начальника штаба, в каковой должности и оставался весь тяжелый период неудач Добровольческой армии (и казачьих частей) почти до самой Новороссийской эвакуации. В конце февраля 1920 года я по своему желанию был откомандирован в свой полк, который нагнал на пути к Новороссийску.
В период, предшествовавший отходу Добровольческой армии к Новороссийску, ввиду наступивших неудач и понесенных больших потерь Добрармии как людьми, так и в конском составе, 5-й конный корпус, ряды которого сильно поредели, был сведен в одну трехполковую бригаду, командиром которой был назначен генерал Барбович (ингерманландец). В свою очередь, и Ингерманландский гусарский полк был сведен в трехэскадронный дивизион, который вошел в 1-й кавалерийский полк, командиром которого стал полковник Тихонравов.
В январе 1920 года Кавалерийская бригада генерала Барбовича отошла за Дон и стала в Батайске. В это время красные большими силами перешли в решительное наступление, угрожая жизненным центрам Донской области. 5 января 1920 года были получены сведения о движении к Батайску конной армии «Красного Мюрата» Буденного, и поднятая по тревоге бригада генерала Барбовича была направлена на угрожаемый пункт переправы через Дон у станицы Ольгинской.
6 января 1920 года бригада генерала Барбовича совместно с Терско-Кубанским корпусом генерала Агоева стремительно атаковала переправившиеся у станицы Ольгинской части Буденного и наголову разбила их, причем сам Буденный еле спасся, ускакав на тачанке.
В конце февраля 1920 года под станицей Егорлыцкой произошел самый крупный (за всю войну) конный бой нашей конницы с красной конницей Буденного и Думенко, в котором с обеих сторон участвовало до 20 000 конницы. В этом бою с нашей стороны был собран «кулак» из Донского корпуса генерала Павлова, Терско-Кубанского корпуса генерала Агоева и бригады генерала Барбовича. В этом столкновении двух крупных масс конницы первоначальный успех был на нашей стороне, и стремительной атакой бригады генерала Барбовича и нескольких казачьих полков красная конница была отброшена за реку Егорлык. Но успех не мог быть развит вследствие начавшегося разложения у казаков (особенно кубанских), не желавших больше воевать и покидавших ряды своих полков. Хотя это разложение коснулось не всех казачьих частей, но казачий дух был уже подорван и начался наш отход к Новороссийску.
Добровольческая армия сделала еще попытку взять инициативу в свои руки, но успеха не имела, и наше оставление Новороссийска с целью переброски в Крым было уже предрешено. В этом последнем бою под Егорлыцкой я еще был в штабе 1-й Терской дивизии.
Оглядываясь на пройденный Добровольческой армией тернистый путь в борьбе за Кубань, Дон, Юг России или на путях к Москве (Курск Орел), я не могу не вспомнить с теплым чувством нашу жертвенную русскую молодежь, оставившую светлый, немеркнущий след на этом пути защиты чести России!
Какой страны история знает пример такого стихийного массового героизма юношей и мальчиков, добровольно отдавших свои жизни за Родину?! Разве можно забыть этих мальчиков партизан Семилетова или Чернецова, своею грудью защищавших подступы к Новочеркасску или Екатеринодару от наступавших большевиков в то время, как возвращавшиеся в свои станицы «фронтовики» митинговали или держали «нейтралитет»! Разве можно забыть те сотни кадет и гимназистов, которые бежали из дома на Дон или Кубань, чтобы встать в ряды легендарных корниловцев, марковцев и дроздовцев или в ряды добровольческих кавалерийских полков?! Перед моим мысленным взором проходят, один за другим, эти герои, мальчики-воины Я не помню их всех по именам, но и сейчас, после 55 долгих лет, стоят они перед моими глазами, как будто видел я их только вчера.
Вот маленький кадетик Сумского корпуса, звали его, кажется, Миша Вытягиваясь, чтобы казаться выше, и стараясь говорить баском, он просится, чтобы я принял его в свой эскадрон.
Да сколько же тебе лет?
В будущем году пойдет семнадцатый!
(При раскрытии скобок оказывается, что сейчас-то ему всего пятнадцать лет!)
Когда я отказываюсь его принять, глаза Миши наполняются слезами.
У меня никого нет. Мне некуда идти!
Скрепя сердце беру его в эскадрон, стараясь упрятать куда-нибудь побезопаснее. Увы, большевистская пуля его все же нашла. Маленькая могила его осталась где-то в кубанских степях.
А вот славный, немного застенчивый шестнадцатилетний гимназист Коля. Несмотря на кажущуюся неповоротливость, это храбрый и толковый «солдат». Помню, когда конный корпус генерала Врангеля брал город Ставрополь, мой эскадрон получил задание наступая со стороны женского монастыря, очистить предместье города от засевших в домах большевиков. Медленно двигаясь по улице, мой спешенный эскадрон с боем выбивал отстреливавшихся из окон и дверей красных. Под сильным перекрестным огнем цепь эскадрона должна была залечь поперек улицы. Коля лежал в нескольких шагах левее меня, служа мне связным для передачи приказаний. Какое-то движение правее меня привлекло мое внимание. Не глядя на Колю, я ему что-то сказал. Ответа не слышу. Поворачиваюсь к нему и вижу, что мой Коля лежит уткнувшись в землю, а из головы его течет струйка крови. Подбежавшие санитары вынесли его из цепи. Позже какой-то очевидец рассказал, что на перевязочном пункте Коля скончался на руках перевязывавшей его сестры милосердия.
Жалко мне было этого славного мальчика, и с тяжелым сердцем вычеркнул я его из списка эскадрона.
Проходит пять-шесть месяцев, и в один прекрасный день является в эскадрон не кто иной, как Коля! Как всегда застенчиво улыбаясь, докладывает, что под Ставрополем он не был убит, а только тяжело ранен, и просит зачислить его в родной эскадрон. Оказывается, как это часто бывает, очевидец перепутал и преждевременно «похоронил» Колю. Впрочем, через пару месяцев вторая пуля догнала бедного Колю и он пал смертью героя. Лежит он где-то под Харьковом.
А вот другие два бравых кадета Полтавского корпуса. Один ростом повыше, а другой маленький и очень живой. Сердце обливалось кровью при виде того, каких усилий стоило этому малышу поднимать тяжелое кавалерийское седло, чтобы по тревоге быстро поседлать свою лошадь! Но малые годы и небольшой рост не препятствие для подвига: посланные с важным донесением, мои полтавские кадетики с боем пробиваются через кольцо красных и доставляют донесение по назначению.
И много еще было их этих сильных духом мальчиков-героев. Одни из них, исполнив до конца свой долг, лежат там далеко, под родной, русской землей. Другие же, уцелев и украшенные Георгиевскими крестами, стали впоследствии отличными унтер-офицерами и даже офицерами, пополнив собой ряды выбитого командного состава
Но я отвлекся от постепенности событий.
Как я уже сказал, бой под Егорлыцкой был последней попыткой командования Добровольческой армии отнять у красных инициативу в боевых операциях. Потерпев неудачу, Добрармия продолжила свой безостановочный отход к Новороссийску для эвакуации в Крым.
В Новороссийске сразу же обнаружился недостаток в плавучих средствах для перевозки такой массы войск. Вследствие этого пришлось не только бросить в порту в море всю артиллерию и броневые машины и оставить весь конский состав, но не хватало места, чтобы погрузить всех людей на пароходы, а потому большая часть казаков двинулась в конном строю вдоль берега моря на Туапсе и далее, к границам Грузии. Но Грузия отказалась пропустить их на свою территорию, и часть казаков вынуждена была капитулировать перед красными.
Более счастливыми оказались регулярные полки Добровольческой армии. Корниловцы, марковцы и дроздовцы успели обеспечить себя необходимым тоннажем и своевременно погрузиться. В то время как происходила их погрузка, кавалерийская бригада генерала Барбовича получила приказание задержаться на подступах к Новороссийску и прикрывать посадку на суда пехоты, и ей пришлось с боем удерживать красных, наступавших от Тоннельной. По получении известия, что большевики заняли Абрау-Дюрсо (место производства русского шампанского), в непосредственной близости от Новороссийска, бригада генерала Барбовича была брошена туда, чтобы выбить красных, угрожавших посадке частей Добровольческой армии на пароходы. По выполнении этой задачи бригада генерала Барбовича опять заняла оборонительную позицию, прикрывая погрузку.
Лишь когда посадка пехоты на суда была закончена, кавалерийские полки генерала Барбовича (в том числе и ингерманландцы) начали отходить к порту и, бросив на молу своих лошадей, погрузились на небольшой пароход «Аю-Даг» и уже под артиллерийским обстрелом большевиков, занимавших Новороссийск, 22 марта 1920 года вышли из порта и взяли курс на Крым. Часть людей, не поместившихся на пароходе, погрузилась на баржу, которую вел на буксире «Аю-Даг».
Громадный английский сверхдредноут «Король Индии», который должен был своими мощными, дальнобойными орудиями прикрывать эвакуацию Добровольческой армии, не дав ни одного выстрела, поспешно первый покинул порт, бросив на произвол судьбы не попавших на пароходы добровольцев и в том числе и множество больных и раненых.