Тенденция негативного изображения Санкт-Петербурга, возникшая в начале XIX века, быстро развивалась и уже в 18301840-х годах могла обоснованно рассматриваться в качестве доминирующей в высокой литературе. За эти десятилетия русские писатели создали целую серию шедевров, в которых город по крайней мере временами казался мрачным, пугающим, а в некоторых случаях потенциально опасной, враждебной средой, в которой отдельные жители могли легко погибнуть. «Медный всадник» А. С. Пушкина (написан в 1833 году, опубликован в 1837 году) часто рассматривается как ключевой поворотный момент. Многие ученые отмечают, что, хотя во вступлении к этой поэме Пушкин описывает Санкт-Петербург в приподнятом тоне, который, кажется, намеренно напоминает великие панегирические оды XVIII века, он меняет тональность по ходу повествования и в конечном итоге представляет не столь позитивный взгляд на столицу. Говоря о катастрофическом наводнении 1824 года в мельчайших деталях, он отмечает мрак, окутавший город, и «разъяренные воды» реки Невы. В последней части поэмы герой Пушкина Евгений, обедневший бывший чиновник, потерявший рассудок после того, как его возлюбленная погибла в катастрофе, грозит кулаком статуе основателя города, «Того, чьей волей роковой / Под морем город основался» [Пушкин 19501951, 4: 384, 393]. Вскоре после «Медного всадника» появилась череда других произведений, представлявших Санкт-Петербург в откровенно темных тонах: «Невский проспект», «Портрет», «Записки сумасшедшего», «Нос» и, самое главное, «Шинель» Н. В. Гоголя, «Бедные люди» Ф. М. Достоевского, различные произведения М. Ю. Лермонтова и В. Ф. Одоевского26. Во многих из этих сочинений, как и в «Медном всаднике» Пушкина, «маленькие люди» занимают центральное место. Мелкие чиновники, живущие на мизерную зарплату, видят, как их мечты о счастье рушатся. Подавленные суровыми условиями, царящими в столице, они сходят с ума или начинают пить. Признаков влияния на события дьявола (или, по крайней мере, гнева Божьего) здесь предостаточно. Санкт-Петербург часто кажется адским, проклятым местом, которое возникло с неестественной скоростью и может так же быстро исчезнуть. В этом отношении тексты данного периода опираются на важный элемент русской народной традиции: противодействие петровским реформам в начале XVIII века породило множество анекдотов, пророчеств и проклятий, где Петр I назывался антихристом, а его новая столица нечистым местом [Лотман 1992: 13; Лотман, Успенский 1993: 203]. В 18301840-х годах, когда проходили бурные дебаты между славянофилами и западниками, этот аспект образа и мифа города начал более регулярным и заметным образом отражаться в высокой литературе. В то время как ведущие мыслители высказывались за и против вестернизации, споря о конечном эффекте кампании модернизации Петра, Санкт-Петербург, главное место великих реформ начала XVIII века, неизбежно оказывался проблематичным пространством. Для славянофилов город представлял собой искусственное творение, глубоко чуждое истинной природе России, и как таковой олицетворял все ошибки XVIII века, включая отказ от собственных традиций и судьбы России как православного славянского государства. Для западников Санкт-Петербург служил постоянным напоминанием о том, как далеко еще предстоит пройти империи. Аккуратные фасады города и упорядоченная сетка улиц, если уж на то пошло, делали противоречия и неравенство, присутствовавшие во всех аспектах российской общественной жизни, еще более вопиющими. Ни та ни другая группа не могла смотреть на город равнодушно.
Поскольку условности описания Санкт-Петербурга в путеводителях и канонических литературных текстах в XVIII и начале XIX века в значительной степени совпадали, можно было бы со всем основанием ожидать, что аналогичные закономерности развития будут преобладать и в более поздние периоды. В какой-то степени, конечно, так оно и есть. В 1830-х и 1840-х годах появилось новое поколение авторов путеводителей, которые, в соответствии с тенденцией изображения «маленьких людей» в поэзии и художественной литературе, начали создавать описания города, где беспрецедентное внимание уделялось менее обеспеченным слоям населения. А. П. Башуцкий, например, в своей новаторской «Панораме Санкт-Петербурга» 1834 года делит жителей столицы на пять различных категорий (высшее общество, образованная публика, третье сословие, иностранцы и низшие классы), а затем уделяет десятки страниц описанию внешности людей и присущих им жизненных привычек [Башуцкий 1834, 3: 12210]27. Точно так же в своем «Описании Санкт-Петербурга и уездных городов С.-Петербургской губернии» И. И. Пушкарев уделяет огромное место привычкам мелких ремесленников, уличных торговцев и обычных столичных мошенников [Пушкарев 1841, 3: 155]. Введение такого социологического материала в путеводители, хотя и было, несомненно, значительным, тем не менее не привело к изменению тона на более мрачный, что было характерно как для поэтических, так и для художественных описаний Санкт-Петербурга указанного периода. Причины этого связаны отчасти с характером путеводителя как жанра. Центральная идея путеводителя, представление о читателе как о реальном или потенциальном туристе, а о тексте как о функциональном навигационном пособии, способствует положительному отношению к описанной местности. Выбирая тот или иной город или место для описания, автор помечает его как достойный пункт назначения и культивирует желание читателя исследовать объект. Читатель, как он подразумевает, в результате получит удовольствие, знания или какую-то другую ощутимую пользу. Хотя авторы путеводителей могут признавать и признают недостатки в описываемых ими пейзажах, хотя они могут предоставлять информацию о неприятных или трагических аспектах местной истории и жизни, они должны формировать материал так, чтобы не снижать интерес к путешествиям по региону, иначе они рискуют лишить текст его функциональности и назначения. Чтобы правильно вписаться в повествование, чтобы полностью погрузиться в книгу, читатели должны захотеть двигаться по маршруту, предложенному автором; они должны сохранить свой энтузиазм в процессе изучения местности. По этой причине в путеводителях стихийные бедствия, скандалы, провалы в управлении и другие негативные события часто преподносятся как неудачи, которые были или могут быть преодолены и которые должны послужить читателю уроком, или как слегка щекотливые эпизоды, придающие пикантность имиджу региона. Бедность, преступность и другие социальные проблемы редко вызывают крайнюю степень ужаса и пафоса, нередко встречавшихся в поэзии и художественной литературе XIX века28. Во многих случаях описания жителей низшего класса служат в первую очередь созданию локального колорита.
Можно сказать, что путеводитель как форма, подобно торжественной оде, имеет врожденные панегирические тенденции. В нем описываемый предмет, как правило, вызывает благоговение, а не презрение. Писатели стремятся выделить уникальные характеристики и особенности места, выбранного для изображения, они подчеркивают его важность, стремятся внушить своим читателям признательность за его особые достоинства и очарование. Подобно тому как торжественные оды, как правило, подчеркивают и укрепляют связи между подданным и самодержцем, между населением и родиной, путеводители, независимо от того, написаны они для гостей или для местных жителей, в большинстве случаев должны способствовать развитию и росту той или иной формы привязанности к месту29. Поскольку эта основная ориентация никогда не меняется, поскольку во все времена авторы путеводителей бывают склонны восхвалять если не настоящее, то по крайней мере прошлое или будущий потенциал исследуемого района, такие работы часто выглядят, даже при развитии и расширении своего кругозора, в некотором смысле следующими описательной традиции XVIII и начала XIX века. Подобно Георги и Свиньину, авторы путеводителей 1830-х и 1840-х годов, помимо предоставления читателям практических советов о том, как передвигаться по столице, стремились научить их ценить многочисленные прекрасные архитектурные памятники Санкт-Петербурга, драматическое прошлое и уникальную роль города в качестве центра российской политической жизни и культуры30. С большой гордостью и энтузиазмом они подробно описывали работу важнейших социальных, образовательных и административных учреждений столицы, панорамные виды, открывающиеся со смотровых площадок и церковных шпилей, набрасывали маршруты для экскурсий по городу. Хотя к этому времени писатели, похоже, больше не рассматривали путеводители преимущественно как средство восхваления династии Романовых, большинство авторов в своих описаниях продолжали отдавать дань уважения некоторым членам императорской семьи. Петр I предстает во многих подобных руководствах как полубог всемогущий, непостижимый и неустанно трудящийся на благо отечества. Мария Федоровна, вдова несчастного императора Павла, удостаивается особых похвал в связи с ее обширной благотворительной деятельностью. Как правящий монарх Николай I также получает некоторую меру внимания. Создание Санкт-Петербурга неизменно преподносится в позитивном ключе. Если они вообще признаются, трудности, связанные с быстрым строительством города и суровым климатом, способствуют повышению оценки нынешней славы Санкт-Петербурга.
В середине XIX века путеводитель стал наиболее близок к таким литературным формам, как очерк и фельетон. Подобно путеводителям, в очерках и фельетонах часто описываются географические районы. В них рассказчик, как правило, прогуливаясь по городу, описывает от первого лица те или иные сцены, места и звуки. Литературный критик Гэри Сол Морсон в своей книге «Границы жанра» утверждает, что очерки и фельетоны одновременно принадлежат как к реальной жизни, так и к искусству, сочетая черты как журналистских репортажей, так и большой литературы, традиционно эстетические и неэстетические коммуникативные формы [Morson 1981: 15]. Нечто подобное можно сказать и о путеводителях. В 1830-х и 1840-х годах такие тексты начали время от времени включать в себя художественный элемент и литературные изыски. Книга Виктора Бурьянова 1838 года «Прогулка с детьми по С.-Петербургу и его окрестностям» представляет собой особенно яркий пример такой тенденции. Написанный отчасти в художественной форме, отчет о многонедельном туре по столице разбит на серию «дней», каждый из которых отдельная прогулка. Рассказчик, передвигаясь по Санкт-Петербургу в компании молодых людей, от первого лица комментирует в настоящем времени все, что они видят или чувствуют. Текст изобилует замечаниями о погоде, полезных знакомствах и незначительных неудобствах путешествия. Использование местоимений множественного числа первого и второго лица и глагольных форм на протяжении всего повествования, постоянное повторение «мы» и «вы», как бы приглашает читателя считать себя частью счастливого коллектива и отправиться в путешествие, следуя маршрутам, так тщательно разработанным в книге. Несмотря на все художественные изыски, украшающие текст, прогулка Бурьянова, по-видимому, частично предназначена для использования в качестве практического пособия. На первых страницах автор прилагает все усилия, чтобы проинформировать детей, предположительно из провинции, готовящихся присоединиться к нему на прогулке, о том, с какими документами и дополнительными библиографическими материалами им следует ознакомиться перед отъездом в Санкт-Петербург. На протяжении всей книги он дает читателям точные инструкции по навигации по городу, иногда отмечает магазины для возможных покупок, предлагает места для проживания в пригороде и предоставляет информацию о доступных видах транспорта [Бурьянов 1838, 1: 2, 228; 3: 19, 143].
Хотя по большей части нехудожественная по стилю, «Панорама Санкт-Петербурга» Башуцкого также в некоторых отношениях напоминает художественную литературу по присущим ей тенденциям. Она содержит, в дополнение к пространному описанию панорамы города с высоты птичьего полета и фрагментарным маршрутам пешеходных экскурсий, один раздел, который, очевидно, является вымыслом. В главе, озаглавленной «Петербургский день в 1723 году», автор представляет, как в том конкретном году несколько придуманных им персонажей могли отмечать день святого покровителя Петра I. Он описывает посещение кабака, пьяный разгул князя-папы и ассамблею [Башуцкий 1834, 3: 111148; 2: 194271]31. В конце концов главный герой повествования, молодой дворянин, который долгое время отказывался приспосабливаться к новым западным нормам социального поведения, наконец сбривает бороду и завоевывает руку своей возлюбленной.
Если путеводители, очерки и фельетоны во многих отношениях так похожи друг на друга, если все три жанра часто используются для исследования географического пространства в виде прогулки и пересекают границу между традиционно эстетическими и неэстетическими способами общения, то что делает каждую форму уникальной? Чем путеводитель отличается от других описательных текстов? Ряд факторов затрудняет проведение жестких различий. Каждая категория включает в себя значительные вариации термины «очерк» и «путеводитель», в частности, могут быть очень широки. В некоторых случаях жанры явно пересекаются иногда, например, можно обоснованно сказать, что часть путеводителя представляет собой очерк или фельетон. В ряде случаев отдельные авторы вносили свой вклад в разработку более чем одной описательной формы32. Однако некоторые обобщения сделать можно. В отличие от очерков и фельетонов, путеводители не полагаются на мотив фрагментарности и иллюзию спонтанности [Morson 1981: 1516]. Хотя в некоторых случаях писатели могут принимать разговорный тон, жанр не требует такой манеры повествования. Путеводители часто бывают относительно длинными, а фельетоны и наброски, как правило, кратки. В письменных путеводителях читатель всегда выступает в роли потенциального экскурсанта, а сам текст по крайней мере представляется как своего рода навигационное пособие. Обычно писатели привлекают нас фразами с местоимениями первого и второго лица, дают практические советы по облегчению нашей прогулки по городу или району, предлагают нам следовать вместе с ними по маршрутам, описанным в руководстве. Хотя многие путеводители слишком тяжелы, чтобы брать их с собой на прогулки, и могут содержать больше справочной информации, чем обычно требуется простым туристам и путешественникам, они могут помочь читателю практически, то есть помочь исследовать физическое пространство, облегчая планирование путешествий и/или прогулок.
В фельетонах и очерках рассказчик чаще всего выступает в роли нашего доверенного лица, а не в качестве гида или компаньона. Обладающий свободным временем и, потенциально, особыми навыками, проницательностью, связями и знаниями, он посещает места и сообщает о сферах, во многих случаях далеких от нашего опыта. Не предполагается, что мы обладаем способностью или хотим повторить эти приключения. Рассказчик во многих случаях, кажется, блуждает почти бесцельно, следуя личной прихоти, преходящим стимулам и гоняясь за текущими новостями, в отличие от движения по тщательно продуманному и разработанному маршруту. Путешествия рассказчика приводят к открытиям о людях и местах, которыми он любезно соглашается поделиться, тем самым освобождая нас от обязанности самим исследовать эту же территорию. Часто очерк функционирует как своего рода журналистское расследование: он раскрывает завуалированные или неприятные аспекты местной жизни. В отличие от путеводителей, авторы очерков и фельетонов необязательно оценивают или рекламируют регионы, которые они описывают, как потенциальные места для экскурсий и прогулок.
Очерки и фельетоны обрели значительную популярность в России в 1830-х и 1840-х годах, как раз тогда, когда образ Санкт-Петербурга в поэзии и художественной литературе начал тускнеть. Полупублицистический характер обоих жанров сделал их идеальными формами для размышлений о современной российской жизни и социальных проблемах. Подхваченные талантливыми писателями и критиками, связанными с различными литературными и философскими лагерями, они быстро превратились в ключевые форумы для партизанских вылазок и дискуссий. Грандиозный спор, разразившийся в этот период между западниками и славянофилами, например, частично разыгрывался на страницах очерков. Особенно примечательно, что в 1845 году группа писателей, связанных с «Отечественными записками», главным издательским органом западников и прибежищем радикального критика В. Г. Белинского, выпустила чрезвычайно влиятельную антологию очерков под названием «Физиология Петербурга». Изобилующий остротами в адрес конкурирующего славянофильского лагеря в Москве сборник сыграл важную роль в популяризации физиологического очерка поджанра, появившегося в России в начале десятилетия и основанного на французских моделях. Авторы физиологических очерков, как правило, стремились изучить и классифицировать человека с научных позиций, создавая подробные портреты типичных представителей тех или иных профессий, социальных слоев и национальностей. Они также проявили интерес к функциональному анализу географического пространства. В некоторых случаях, явно приравнивая города к живым организмам, они разбивали их на составные части и пытались понять механизмы, поддерживающие их существование. Они смотрели на реки, улицы и связующий их транспорт как на систему кровообращения, на рынки и магазины, которые их кормили, как на пищеварительный тракт, на органы массовой коммуникации и учреждения культуры, формировавшие вкус и одновременно выражавшие характер местных жителей, как на личность/разум/дух/душу. Многие физиологические очерки были посвящены низшим слоям общества и, казалось, должны были привести к прогрессивным политическим последствиям, соответствующим взглядам ведущих западников. Писатели так ярко изображали плачевные условия, в которых жили бедняки, что эти тексты воспринимались как призыв к социальным изменениям.