При чём здесь я? удивилась та.
При том, Ада Он настойчиво обращался к ней по имени. При том, что твоя история должна быть услышана и я готов прилагать усилия, чтобы к ней отнеслись серьёзно.
Это смешно! Ада закрыла лицо рукой и беззвучно затряслась. Я тысячу раз повторяла одно и то же. Меня рассматривали, как подопытное животное, клеймили сумасшедшей, вешали на меня всё новые диагнозы. Теперь хотите, чтобы я корчила раёшного дурачка перед вашими великими умами? Увольте. Надоело быть посмешищем.
Именно потому я и хочу, чтобы ты участвовала вместе со мной.
Я не понимаю вашей логики, доктор Экзистенский. Ада не на шутку разозлилась, на её лбу проступила вертикальная морщина, чётким треугольником вырисовались складки от носа до уголков рта. Доктор не раз отмечал, что она умела жонглировать настроением, ей легко давалась эмоциональная мимикрия, однако сейчас кое в чём в изменении тона, в мимике и жестах она выдавала себя, отчаяние загнанного в угол и предельную усталость, проявления которой до поры эффективно заглушала медикаментозная терапия. «Эмоции у неё живые, на нейролептиках такого не выдашь, пронеслось в его голове. Прячет таблетки? Решила сопротивляться?» Он подошёл к женщине совсем вплотную, и ей на плечо легла тяжёлая мужская рука, издающая плотный, старомодный, газетно-горьковатый запах табака с пряным вкраплением подвыветрившегося парфюма. Этот жест мог одновременно означать «положись на меня» и «ты в моей власти».
Диагноз: параноидная шизофрения с аффективно-бредовым синдромом, медленно, чеканно выговорил он, течение приступообразно-прогредиентное. Под наблюдением с две тысячи двадцать четвёртого года. После спада обострений фиксируются заметные нарушения в эмоциональной сфере: снижение волевой активности, гипотимия. Больная амнезирует период длительностью одиннадцать лет, предшествовавший первой госпитализации. Она утверждает, что в две тысячи тринадцатом году не по своей воле совершила скачок в прошлое, а оттуда в будущее, в двадцать четвёртый год Экзистенский замолчал и испытующе уставился на Аду. Та сидела неподвижно, низко опустив голову и закрыв глаза, и, казалось, не слышала его.
Твою историю болезни я выучил наизусть и могу цитировать с любого места, продолжал доктор. Но на симпозиуме и словом не обмолвлюсь о диагнозе. Я хочу, чтобы мои слушатели узнали о тебе как о здоровом человеке. И чтобы тебе поверили.
Поверили мне?
Да. Мы должны выступить в паре не как пациент и врач, а как соавторы доклада. Нужно, чтобы аудитория увидела психически здоровую женщину, готовую рассказать свою удивительную историю. Ведь путешествия во времени тема преинтересная! Доктор продолжал убеждать Аду, тем самым пытаясь внушить и самому себе, что научная авантюра, в которую он втягивал её, имела резон. С одной стороны, его часто посещало желание бросить бесперспективную затею: слушатели доклада могли воспринять его позицию как откровенно антинаучную. С другой же охваченный исследовательским фанатизмом, позволить себе беспричинно отступиться он не мог.
Расскажу тебе, почему я вообще заинтересовался твоим случаем и сразу усомнился, что ты страдаешь психическим расстройством, перескочил Экзистенский. Начну с того, что понятие ментального путешествия во времени в нейрофизиологии используется ещё с семидесятых годов прошлого века. Не сейчас и не мной придумано. Однако термин фигурален. Он обозначает способность человека воспроизводить в памяти пережитые моменты, а также предвосхищать события недалёкого будущего. За это отвечает эпизодическая память. Благодаря ей каждый «путешествует» назад и вперёд по ленте времени, оставаясь при этом здесь и сейчас. Я же, изучив множество публикаций, пришёл к смелому выводу, что человеческий мозг способен на ещё большее, на гораздо большее: в том числе генерировать двойников, взаимодействующих с миром обособленно от тела, а также воспроизводить образ этого тела, который окружающие будут воспринимать как материальный. Именно этот двойник совершает перемещения во времени. Так произошло и с тобой.
По работе я неоднократно беседовал с людьми, которые также утверждали, будто путешествовали в прошлое или в будущее, но произошедшая с тобой история уникальна хотя бы тем, что путешествие твоё было направлено в обе стороны. Исследуя один лишь твой случай, я пришёл к выводам, которые, несомненно, заинтересуют научное сообщество. Хочу, чтобы о тебе узнали! Разве можно оставить втуне столько моего труда? С тобой я работаю два года. Ты позволишь их перечеркнуть?
Ада подняла залитое слезами лицо.
Вы негодяй и манипулятор судорожно выдавила она. Как же ловко вы играете на чужих слабостях!
Прошу простить великодушно, смутился Экзистенский, я такой, какой есть.
Чего вы от меня хотите?
Хочу услышать рассказ о перемещении в прошлое, пусть он и станет тысяча первым за два с половиной года, что ты в больнице. Впрочем, не станет: представь, что видишь меня впервые, и впервые расскажи мне свою историю. Настолько подробно, насколько сама её помнишь. Прежде ты только в общих чертах описывала суть, почти не углубляясь в детали. Но и этого хватило мне, чтобы отметить: у тебя великолепная память на мелочи твоя амнезия, если она и есть, весьма избирательна. А ещё ты владеешь слогом. Нам потребуется не один день возможно, и не неделя, чтобы вместе заново совершить путешествие в твои воспоминания. Мы будем делать перерывы, чтобы ты отдохнула и собралась с мыслями. А если сочту нужным, я буду задавать уточняющие вопросы.
Будет тебе рассказ, бросила та, сдаваясь. На, препарируй.
На низеньком, устланном ворохом отработанных бумаг столе на полутёмной кухне золотились две рюмки, рядом стояла почти осушенная бутылка виноградного бренди, к стене прислонились фарфоровая миска с крупными маслянистыми кусками копчёной горбуши и доверху наполненная пепельница. За столом сидели двое Эдмунд Францевич Экзистенский с лицом средневекового трагического героя и его товарищ и коллега Роман Плид.
Ночь тянулась медленно, бренди был распит, разговор лился. Экзистенский перевернул вверх дном бутылку себе в рюмку, схоронил пустой сосуд под столом, выпил содержимое рюмки залпом и отправил в рот кусок рыбы. Такое мещанское сибаритство трагическому герою не подобало, но в каждом жесте, в том, как он держался, оставалось мастерски сыгранное благородство, маскирующее его приземлённость.
Он воззрился на Плида. Роман выглядел как-то бесхитростно тоскливо, был похож на сонливую дворнягу такой же тощий, линялый и понурый. Пока Экзистенский говорил, тот слушал, исподлобья глядя сквозь собеседника, теребил двумя пальцами мочку уха, словно усмиряя рвущееся нетерпение, и иногда нет-нет да и изрекал что-то, что показалось бы Эдмунду Францевичу не более, но и не менее осмысленным, скажи он это задом наперёд. «Человек-палиндром, подумал Экзистенский усмехнувшись. Фу-ты ну-ты, не имя, а анаграмма!»
Воцарившееся молчание отдалось неприятным щемлением в груди, и Экзистенский поторопился прервать его.
Самое страшное, заключил он, это когда тебе верят.
И что ты намерен делать? поинтересовался Плид. Он выровнялся, поднял взгляд, и его парафиновые глаза отразили мерцание лампочки.
Ну как что Идти к цели. Симпозиум в начале мая. Осталось полтора месяца. Доведу начатое до конца и со спокойной совестью подам на увольнение. Пора навсегда избавиться от внутренних чудовищ.
Чем же ты будешь жить?
Мне будет на что прожить: продам свои патенты, буду получать пассивный доход с многолетних наработок.
Я не о том. Как же твоя дальнейшая работа, прорыв в современной науке? Ты же всегда горел работой.
Горел, да вот и выгорел. А науку пусть двигают другие я дам им базу. Слишком много времени и сил ушло на то, чтобы я мог сказать последнее слово. И что теперь? Я продал всё человеческое, что было во мне, ради пустых исследовательских амбиций.
Да брось ты, возразил Плид. Для врача недобросовестного пациенты и не люди вовсе. А ты не просто врач, ты знаток душ и их спаситель. Современный мессия, помазанник расчётливого бога, заброшенный его рукой в душевнобольной мир, вот моё глубокое убеждение.
Ты напрасно так считаешь. Эдмунд Францевич пододвинул пепельницу и сплюнул. Я сам предателем ощущаю себя.
Кого ты предаёшь? Аду?
Да.
Вовсе нет. Ты даёшь ей веру.
Веру во что? Напротив, я лишаю Аду веры в людей и подаю ей ложную надежду, что мир услышит её, раскается он перед нею виноват и примет. А медицина говорит, она безнадёжно больна Все видят, как угасает её рассудок, один я отказываюсь поверить. И что же я говорю ей? «Встань и иди!» Ты здорова, говорю я ей. Ты такая же, как все мы, уверяю я. И всё ради чего? Лишь чтобы Ада доверилась мне и сдалась, а я воспользовался её беспомощностью. Но, прославив себя, я нанесу ей новую рану. Человек, который мне открылся, инструмент для меня, да и только. Привлеки я к Аде лишнее внимание не видать ей свободы: ну кто откажется иметь такой материал для исследования, если я популяризирую феномен! Она явилась, будто отшельница какая-то, даже запрос дежурного из приёмного покоя в полицию не помог ни её личность установить, ни родных найти изучай не хочу. Можно до конца дней ставить опыты над её сознанием. Что сделается с Адой? Вдруг не сможет пережить я говорил, что у неё, помимо прочего, суицидальный эпизод в анамнезе? Бремя вины в гибели Ады ляжет на меня И без того мне слишком хорошо знакомо это чувство.
Будь она и впрямь шизофреничкой, ты мог бы утешиться тем, что она не осознаёт вещей, которые так мучат тебя, произнёс Плид и уронил голову на сложенные руки.
Экзистенский покашлял и потянулся к висящей на спинке стула куртке, нашаривая в кармане пачку сигарет.
А ты знаешь, что она мне рассказала? спросил он.
II
Шум колёс и протяжные гудки клаксонов ворвались в моё сознание, как в распахнутое окно. Я почувствовала, как кто-то приподнял меня под мышки, и открыла глаза.
Вам нехорошо? Склонившийся надо мной обеспокоенно крутил головой. Кто-нибудь, вызовите врача!
Он заботливо придерживал мои плечи и голову, дыша мне в лицо. Вокруг уже собралась стайка зевак, наблюдавших за происходящим. Мой благодетель опять заозирался и, видимо, прочтя сочувствие в глазах кого-то в толпе, крикнул: «Гражданка! Позовите подмогу!»
Я встрепенулась и села, согнувшись почти пополам, чтобы от слабости снова не упасть.
Постойте, не нужно врача! Я в порядке.
Туман в голове понемногу стал таять. Незнакомец помог мне встать. Только сейчас я смогла отчётливо рассмотреть его: это был мужчина средних лет в палевом костюме из плотной, жаркой шерстяной ткани. На круглой голове сидела помятая коричневая шляпа, из-под которой смотрели невзрачно-серые глаза в обрамлении редких белёсых ресниц, а под маленьким, похожим на кожаную пуговицу носом росла жиденькая щётка усов, едва покрывающая тонкую верхнюю губу. «Мужичок из пронафталиненного шкафа, было подумала я. Может, нищий? Бездомный?» Но для бродяги он выглядел чересчур опрятно.
Мир выцвел, увял, приобрёл оттенок сепии. Нас окружали прохожие столь же анахроничного вида: за спиной незнакомца в шляпе толклась немолодая дама с тростью, поодаль стояла женщина в кургузом плаще, делавшем её похожей на птицу-секретаря, одной рукой она подпирала бок, а другую, тонкую и суховатую, отвела в сторону, придерживая ребристую ручку синей клеёнчатой детской коляски. Прибежали двое ребят: один с виду помладше, в мятом картузе на белобрысой голове, другой в клетчатой байковой рубашке и коротких вельветовых штанах, из-под которых выглядывали худые щиколотки. Мальчишки шептались, показывали на меня пальцами. Один толкал товарища в бок: «Смотри-ка, шмотки-то импортные!» другой ему шипел: «Тихо ты! Фарцы поди не видал?». От всего этого веяло прошлым веком или глухой провинцией.
Я старалась гнать прочь мысли, будто неизвестные злоумышленники вывезли меня, оглушив ударом в затылок или усыпив эфиром, в незнакомый город и там обобрали и бросили, но что-то внутри меня требовало разъяснения, и молчать, неумело изображая невозмутимость, было неимоверно сложно.
Где я нахожусь? вымолвила я наконец.
На Чистопрудном бульваре, ответил кто-то.
Вы не помните, что с вами случилось? послышалось с другого края.
«Либо я сплю, либо они скопом затеяли странный розыгрыш!» успокоила я себя, а вслух произнесла, отмахиваясь от назойливой опеки:
Говорю же, со мной всё в порядке. От духоты стало дурно. Не стоит беспокойства.
Весеннее солнце в этот день как-то особенно удушливо грело.
Зеваки разбрелись, как только поняли: смотреть не на что. Я быстро обшарила карманы, убедилась, что ничего не пропало, отошла в сторону и присела на скамью. Улица выглядела настолько по-бутафорски, что следующая мысль, которая пришла на ум, как только подозрения о совершённом надо мной тайном злодеянии развеялись, вызвала усмешку: а вдруг я очутилась на съёмочной площадке и всё здесь декорация к фильму? Те же старомодно одетые люди фланировали по Чистым прудам. Паренёк с пионерским галстуком на шее гонял мяч, за ним, подпрыгивая и весело побрёхивая, носилась пегая собачонка. Позади за чугунной оградой колесили, кряхтя и ворча, «москвичи» и ЗИЛы со вздутыми полированными мордами, протрещал мимо мотоцикл «Урал», гремя пустой люлькой. «Гастроном», «Булочная», «Столовая» отовсюду кричали вывески.
Солнце было высоко: по всей видимости, прошло не больше часа с тех пор, как я, прохаживаясь по аллее, внезапно ощутила, как из-под ног выдернули землю. Приступ дурноты нахлынул сверху вниз, перед глазами поплыли расходящиеся круги, по телу пробежала волна оцепенения, тёмное густое забытьё обволокло меня и свалило с ног. В сновидении или обморочном бреду реальный мир мог показать мне свою изнанку. В противовес стала пугающая правдоподобностью неизменность картины.
Скажите, пожалуйста, который час? Голос неподалёку оторвал меня от размышлений, и я торопливо сунула руку в карман куртки за мобильным телефоном. Невысокая, полноватая дамочка с мягкой шапкой кудрявых волос рассматривала меня с выражением любопытства и какого-то тошного дружелюбия на лице. Когда в моей руке заблестел чёрный широкий экран аппарата, её лицо вытянулось и оказалось в причиняющей дискомфорт близости ко мне. Телефон не реагировал на нетерпеливые движения пальца по экрану аккумулятор был полностью разряжен.
Прошу прощения, не подскажу, ответила я, спеша отделаться от тягостного внимания, и, уже обращаясь к самой себе, добавила, понизив тон: «Мне хоть бы понимать, какой сейчас год».
Шуточки же у вас, у молодёжи Дамочка, услышав меня, отпрянула, и с её лица исчезло выражение добродушия. Ты по какому летосчислению живёшь-то, деточка? Я пока ещё пребываю в твёрдой памяти: вчера ложилась спать в восемьдесят третьем и сегодня в восемьдесят третьем проснулась. И она засеменила прочь, качая головой, как китайский болванчик, и что-то бормоча себе под нос.
«Над кем ещё подшутили! кисло заметила я про себя, собирая остатки самообладания: меня уже начало трясти. Восемьдесят третий надо же придумать!.. Это было тридцать лет назад! До сегодняшнего дня годы шли по порядку а теперь всё наперекосяк. Чертовщина какая-то!»