Я повернулся к тому месту, где между пылающими угольями все еще плясало пламя, разбрасывая по мебели красные отблески: но не успел я сделать и двух шагов по направлению к решетке, как огонь тотчас же начал колебаться и погас, жар исчез, отблески заметались и померкли, и, когда я всовывал свечу между перекладинами, темнота сомкнулась вокруг меня, окутала меня удушающим объятием, запечатала мое зрение и раздавила последние остатки рассудка в моем мозге. Свеча выпала из моих рук. Я простер руки в тщетном усилии оттолкнуть от себя давящий мрак и, возвышая голос, вскрикнул изо всех сил раз, другой, третий. Затем я, должно быть, вскочил, шатаясь, на ноги. Я знаю, что вспомнил озаренный луной коридор и, втянув голову, закрыв лицо руками, бросился к двери.
Но я забыл точное место, где была дверь, и тяжело стукнулся об угол кровати. Я отшатнулся назад, повернулся и получил удар или сам ударился о какой-то громоздкий предмет. У меня осталось смутное воспоминание о том, как я метался таким образом, ударяясь в темноте, о судорожной борьбе и о собственных диких криках, которые я испускал, устремляясь то туда, то сюда, о тяжелом ударе, полученном под конец в лоб, об ужасном ощущении падения, длившегося целую вечность, о своем последнем безумном усилии удержаться на ногах затем я ничего больше не помню.
Я открыл глаза при свете дня. Голова моя была неуклюже забинтована, и сухорукий обмывал мне лицо. Я оглянулся кругом, стараясь вспомнить, что произошло. Я повел глазами в угол и увидел старуху, на этот раз уж не рассеянную; она капала в стакан какое-то лекарство из маленького синего флакона.
Где я? спросил я. Я как будто припоминаю вас и все-таки не могу понять: кто вы?
Тогда они рассказали мне все, и я выслушал историю об облюбованной привидением красной комнате, как слушают сказку.
Мы нашли вас на заре, и у вас была кровь на губах и на лбу.
Воспоминание о пережитом возвращалось ко мне очень медленно.
Теперь вы верите, сказал старик, что в комнате нечисто?
Теперь он обращался со мной как сочувствующий в беде друг. а не как человек, встречающий незваного гостя.
Да, сказал я.
И вы видели призрак? А мы, которые прожили здесь всю свою жизнь, так и не взглянули на него. Потому что мы никогда не осмеливались Скажите-ка, это действительно старый граф?..
Нет, сказал я, не он
Я говорила тебе, сказала старушка со стаканом в руке, это его бедная молодая графиня, которая испугалась
Нет, не она, сказал я, там нет ни привидения графа, ни призрака графини; там вообще нет призрака, но хуже, гораздо хуже
Ну? спросили они.
Там худший из всех ужасов, преследующих жалкого смертного человека, сказал я, и это страх во всей своей наготе. Страх, который не выносит ни света, ни звука, который не считается с разумом, который оглушает, опутывает темнотой и подавляет. Он преследовал меня, когда я шел по коридору, он боролся со мной в комнате
Я резко остановился. Наступило молчание. Моя рука поднялась к перевязке.
Тогда человек со щитком над глазами вздохнул и заговорил:
Так и есть, я знал это. Власть темноты. Темнота прячется там всегда. Вы можете почувствовать ее даже днем, даже в яркий летний полдень, в драпировках, в занавесках Она будет таиться за вами, как бы вы ни осматривались кругом. В сумерках она ползет по коридору и преследует вас так, что вы не осмеливаетесь обернуться. В этой комнате обитает страх черный страх, и он останется жить там, пока будет стоять этот дом греха.
Перевод В. Азова, 1927 г.
Герберт Уэллс
Неопытное привидение
Обстановка, при которой Клейтон рассказал свою последнюю историю, очень ярко запечатлелась у меня в памяти. Большую часть вечера он сидел в углу возле большого камина, а Сандерсон сидел рядом и покуривал свою брослейскую глиняную трубку, которая так и называлась «трубка Сандерсона». Был тут еще Ивенс, а также Уиш это чудо среди актеров и в то же время скромный человек. В эту субботу утром мы все собрались в клубе «Сирена», за исключением Клейтона, который провел там ночь, что, в сущности, и послужило началом его истории. Мы играли в гольф, пока не стемнело, обедали и были в настроении молчаливого благодушия, при котором люди терпеливо слушают рассказы. Когда Клейтон начал рассказывать, мы, по обыкновению, подумали, что он врет. Быть может, он и действительно врал, в этом читатель скоро и сам будет в состоянии разобраться настолько же, насколько и я. Правда, начал он свой рассказ в манере весьма прозаической, но мы подумали, что тут сказывается только неискоренимое искусство этого человека.
Так вот, начал он после долгого созерцания взвивающегося фейерверка искр от полена, которое Сандерсон разбивал в камине. Вы знаете, что я провел здесь ночь в одиночестве
Не считая слуг, заметил Уиш.
Которые спали в другом флигеле, возразил Клейтон. Да! Ну, и на несколько секунд он занялся своей сигарой, как будто все еще боясь открыть тайну. А затем произнес совсем тихо: Я поймал привидение!
Поймали привидение, говорите вы? воскликнул Сандерсон. Где же оно?
А Ивенс, который безмерно восхищался Клейтоном и пробыл две недели в Америке, крикнул:
Поймали привидение, говорите вы, Клейтон? Как я рад! Расскажите нам сейчас про это.
Клейтон заявил, что сию минуту начнет, только попросил закрыть дверь.
Он взглянул на меня, как бы ища оправдания
Здесь, конечно, никто не подслушивает. Только бы нам не напугать здешней прислуги. Ведь если пойдет слух о привидениях в этих местах Здесь слишком много теней и дубовой обшивки, чтобы шутить с этим. А это, видите ли, было не совсем обыкновенное привидение, и, я думаю, едва ли оно снова явится когда-либо.
Значит, вы не удержали его? сказал Сандерсон.
У меня не хватило духу, ответил Клейтон.
Тогда Сандерсон заметил, что это его удивляет.
Мы засмеялись, а Клейтон как будто огорчился.
Я знаю, продолжал он с некоторым проблеском улыбки, но факт тот, что это в самом деле было привидение, и я уверен в этом так же, как в том, что я сейчас говорю с вами. Я не шучу. Я знаю, что говорю.
Сандерсон глубоко затянулся трубкой, поглядывая красноватым глазом на Клейтона, и затем выпустил тонкую струйку дыма, более красноречивую, чем иные слова.
Клейтон не обратил на это внимания.
Это самый странный случай в моей жизни. Вы знаете, что я никогда до этого не верил в привидения и ни во что подобное, а тут, понимаете, загнал его в угол; теперь весь материал у меня в руках.
Он погрузился в еще более глубокое раздумье, достал и начал обрезать вторую сигару своей маленькой, странного вида сигарной гильотинкой.
Говорили вы с ним? спросил Уиш.
Приблизительно около часа.
Болтливое оказалось? заметил я, присоединяясь к группе скептиков.
Очень смущен был, бедняга, продолжал Клейтон, наклоняя голову к сигаре, и в словах его слышался легкий оттенок порицания.
Что ж, оно рыдало? спросил кто-то.
Вспомнив все, Клейтон искренно вздохнул.
Боже мой, воскликнул он, конечно! И прибавил: Бедняга!.. Конечно.
Где же вы наткнулись на него? спросил Ивенс со своим самым лучшим американским акцентом.
Я никогда и не воображал, продолжал Клейтон, игнорируя его, какими жалкими созданиями могут быть эти привидения! и на некоторое время он отвернулся от нас, пока искал спички в кармане, чтобы чиркнуть и разжечь сигару. Я имел случай убедиться в этом, наконец задумчиво произнес он.
Мы не торопили его.
Характер, продолжал он, остается тем же самым, даже если существо стало бестелесным. Об этом мы слишком часто забываем. Люди, с известной силой и настойчивостью ставящие себе какую-нибудь цель, могут иметь призраки, с силой и настойчивостью стремящиеся к той же цели; большинство привидений, видите ли, так же может быть предано одной идее, как маниаки, и может, так же упрямо, как мулы, постоянно возвращаться все к одному и тому же. Но это бедное создание было не из таких, он вдруг как-то странно поглядел вверх и обвел глазами комнату. Я говорю это, продолжал он, с самыми лучшими чувствами, но что же делать, если такова правда. Даже при первом взгляде он поразил меня хилостью.
Сигарой своей Клейтон как будто ставил знаки препинания.
Я, знаете, наткнулся на него там, в длинном коридоре. Он был спиной ко мне, и я первый его увидел. Я сразу признал его за привидение. Он был прозрачен и беловат. Сквозь его грудь я мог ясно видеть тусклый свет оконца в конце коридора. И не только его облик, даже самая его поза говорили о том, что предо мной хилое существо. Он, понимаете, имел такой вид, как будто совершенно не знал, что, собственно, он хочет делать. Одна рука его лежала на дубовой панели, а другая дрожала около рта. Вот так!
Каков же он был физически? спросил Сандерсон.
Тощий. Знаете, какие бывают шеи у юношей с двумя ямками тут и вот тут?! Маленькая низкая голова с жалкими волосами и довольно безобразными ушами. Узкие плечи, у
´
Гм! произнес Уиш.
По-моему, когда я поднялся на площадку, он в тот же миг почувствовал меня. Вот почему он тотчас же повернулся: предо мной было лицо какого-то незрелого молодого человека, слабый нос, маленькие, жалкие усики, слабо развитый подбородок. На мгновение мы остановились он глядел на меня через плечо и смотрели друг на друга. Затем он как будто вспомнил о своем высоком призвании. Повернулся кругом, приосанился, откинул голову, поднял руки, распростер ладони по установленному для привидений образцу и пошел ко мне навстречу. А в то же время жалкая его челюсть отвисла, и он слабо, сдавленно крикнул;
Бу-у!
Нет, это было ни капли не страшно. Я недавно пообедал и выпил бутылку шампанского я чувствовал себя совсем одиноким. Я выпил, может быть, две или три, а может быть, даже четыре или пять рюмок виски. Поэтому я был тверд, как утес, и не более испуган, чем если бы лягушка прыгнула на меня.
Бу-у! сказал я. Пустяки. Вы чужой этому месту. Что вы делаете здесь?
Я заметил, как он нахмурился.
Бу-у, произнес он еще раз.
Бу-у, черт бы вас взял! Вы член клуба? продолжал я и, для того чтобы показать, что мне нет никакого дела до него, шагнул сквозь него и зажег свечу. Так вы не член клуба повторил я, глядя на него искоса.
Он немного шевельнулся, чтобы выпутаться из меня, и его облик стал унылым.
Нет, произнес он в ответ на настойчивой вопрос моих глаз, я не член клуба, я призрак.
Хорошо, но это не дает вам права расхаживать по клубу. Разве тут есть кто-нибудь, кого вы желаете видеть, или что-нибудь в этом роде? И я зажег свечу, делая это насколько возможно тверже, чтобы он по ошибке не принял некоторую мою неуверенность (причиной ее было виски) за признаки страха. Я повернулся к нему со свечой. Что вы здесь делаете? повторил я.
Он опустил руки, перестал повторять свое «бу-у» и стоял смущенный и неуклюжий дух хилого, глуповатого, болтающегося без цели молодого человека.
Я преследую, произнес он.
Вам совершенно незачем это делать, заметил я спокойным тоном.
Я призрак, возразил он как бы в оправдание.
Весьма возможно, но здесь вам совершенно незачем заниматься своими преследованиями. Это почтенный частный клуб, здесь часто останавливаются с няньками и детьми, и при подобного рода бесцельных прогулках, какими вы занимаетесь, какая-нибудь бедная крошка легко может наткнуться на вас и испугаться. Мне кажется, вы об этом не подумали.
Нет, сэр, ответил он, не думал.
А следовало бы. У вас ведь нет никаких прав на этот дом, не правда ли? Разве вы были здесь убиты или что-нибудь в этом роде?
Нет, сударь, но я полагал, что это старое и обшитое дубом
Это не оправдание, я строго посмотрел на него. Ваше появление здесь ошибка, продолжал я тоном дружеского превосходства. Я сделал вид, будто разыскиваю спички, а потом откровенно поглядел на него. Будь я на вашем месте, я не ждал бы, пока закричит петух, сейчас же исчез бы.
Он, казалось, смутился.
Дело в том, сэр начал он.
Я бы исчез, перебил я, направляя его домой.
Дело в том, сэр, что, так или иначе, я не могу.
Не можете?
Нет, сэр, я что-то позабыл. Я блуждал здесь со вчерашней полуночи, все прятался в шкафах по пустым спальням и в разных других местах. Я волнуюсь, Я еще никогда до сих пор не преследовал никого, и это, кажется, губит меня.
Губит?
Да, сэр. Я пробовал делать это несколько раз, и все не выходит. Я позабыл что-то такое, какой-то пустяк, и вот не могу вернуться.
Ну, уж это, знаете, было слишком для меня. Он посмотрел на меня таким жалким взглядом, что уж потом всю свою жизнь я не смогу вернуться к обычному своему обращению с людьми довольно-таки высокомерному.
Странно, проговорил я, и в то время, как я говорил, мне определенно послышалось, как будто кто-то ходит внизу. Пойдемте в мою комнату, и вы расскажете мне об этом подробно, продолжал я, я, конечно, не могу понять этого.
И тут я попробовал взять его за руку. Хотя, конечно, с таким же успехом вы могли бы попытаться схватить клуб дыма! Кажется, я тогда забыл свой номер; во всяком случае, помню, что я заходил в несколько спален, к счастью, я был единственной живой душой в этом флигеле, пока я не нашел своего логовища.
Вот мы и дома, сказал я и сел в кресло, садитесь и расскажите мне все. Мне кажется, старина, что вы поставили себя в довольно неловкое положение.
Ну, и он сказал, что не сядет, что он предпочитает порхать туда и сюда по комнате, если это все равно для меня. Он так и сделал, и скоро мы погрузились в длинный и серьезный разговор. Тут, знаете, часть этого виски с содовой уже испарилась, и я начал понемногу понимать, в какую странную и очаровательную историю я попал. Он стоял предо мной полупрозрачный, настоящий, по всем правилам, фантом. Он был беззвучен, за исключением его призрачного голоса, он мелькал взад и вперед в этой милой, чистенькой, с ситцевыми занавесями старинной спальне. Можно было видеть сквозь него отблеск медных подсвечников и огни на каминной решетке из желтой меди, углы вставленных в рамы гравюр на стене; и вот здесь-то он мне поведал историю всей своей злополучной маленькой жизни, которую недавно закончил, на земле. Нельзя сказать, чтобы у него было особо искреннее лицо, но, конечно, будучи прозрачным, он не мог говорить ничего иного, кроме правды.
Как? сказал Уиш, внезапно выпрямляясь в кресле.
Что? спросил Клейтон.
Будучи прозрачным, он не мог говорить ничего иного, кроме правды Я этого не понимаю, сказал Уиш.
И я этого не понимаю, повторил Клейтон с неподражаемой уверенностью. Но, уверяю вас, это тем не менее так. Я не могу допустить, чтобы он уклонился от святой правды вот хоть настолько. Он рассказал мне, как он был убит: спустился в подвал со свечкой, чтобы осмотреть газовые трубы откуда-то шел газ, и он сказал, что был старшим мастером в одной лондонской частной школе, когда случилось это освобождение от плоти.
Бедняга! произнес я.
Так и я подумал, и чем больше он говорил, тем больше я его жалел. Он был бесцелен в жизни и бесцелен вне ее. Он говорил об отце, о матери, о школьном учителе и обо всех, кто был хотя бы чем-нибудь для него в мире, отзывался дурно. Он был слишком обидчивым, слишком нервным, он говорил, что никто из них не оценил его как следует и никто не понимал его. По-моему, у него никогда в мире не было настоящего друга, у него никогда не было и успеха. Его избегали в играх и проваливали на экзаменах.
Это бывает с некоторыми людьми, продолжал он. Всякий раз как я входил в экзаменационную комнату, мне казалось, что все идет кругом. Между прочим, он был помолвлен, и, конечно, я думаю, с такой же, как он, чрезмерно обидчивой особой; только неосторожное обращение с газом кончило это дело.
«А где вы теперь? спросил я. Не в»
Но этого он себе вполне еще не уяснил. Судя по впечатлению, которое он произвел на меня, это было что-то вроде смутно-переходного состояния, специально предназначенного для душ, для которых по-настоящему ничто не существует ни одно из таких вполне определенных явлений, как грех или добродетель. Я не понял. Он был слишком самоуверен и ненаблюдателен, чтобы дать мне ясное представление о характере места или страны по Ту Сторону Вещей. Но кто бы он ни был, попал он, кажется, все-таки в среду родственных ему призраков в среду молодых лондонских ротозеев с христианскими именами, и между ними, конечно, было много разговоров о том, что надо бы «пойти явиться кому-нибудь», и о других подобных вещах. Да, «явиться»! Это казалось им невероятным приключением, и большая часть их все время трусила и уклонялась от этого. Так вот он, понимаете, и «явился».