Трапеза была завершена и Кастусь, поблагодарив слугу, отправился в город. Он шел по грунтовой дороге вдоль леса. Таинственная чернота его манила Карновского, прохлада веяла из глубины и Кастусь, не преодолев соблазна, ступил на узкую лесную тропинку. Он сразу был захвачен атмосферой лесной жизни, как будто услышал разговор деревьев и зверей. Воздух сделался пряным и густым, так сладостно ощущались все его запахи. Листва шуршала под ногами, маленькие зелененькие листочки кислицы, ковром устилали землю и щебетанье птиц наполняло все окружающее музыкой. Но с каждым шагом, приближающим его к центру леса, Кастусь все яснее и яснее слышал один, такой знакомый голос, давно забытый в городе, но здесь, снова овладевающие его разумом. Ноги вели сами, находя дорогу, теряющуюся в зарослях крушины. Кастусь не сопротивлялся, тому, что вдруг овладело им, он вновь ощутил сладость желаний, когда умом ты понимаешь что нужно противиться им, но ничего не делаешь, потому что неведомое, таинственное, что может открыться тебе, как некое откровение, кажется таким прекрасным, даже если в итоге оно окажется ужасным, но это будет священный, сладостный ужас. Голос, который он слышал, был тих, но он понимал каждое слово. Кастусь в своем далеком прошлом, как он часто говорил «до книги», часто слышал этот голос, в особенности если он оказывался в этих лесах или сидел в одиночестве под деревом в поле. Он никому не рассказывал об этом, хотя почти все записывал в толстую черную тетрадь. Ему казалось все это так необычно, что он воображал себя проповедником нового учения и хотел потом рассказать о записанном всем, чтобы преобразить мир, сделать его чище, лучше. Однажды проходя мимо маленькой церкви, по какому-то наитию или движимый внезапным порывам он переступил порог храма и, оказавшись внутри, оробел. Блеск золоченого иконостаса ослепил, запах, царящий в церкви, не был похож ни на что, и Кастусю, даже не с чем было его сравнить. Впрочем, Карновский недолго стоял растерянно озираясь, его заметил немолодой священник, некоторое время безмолвно его созерцавший, будто решаясь на что-то или пытаясь узнать в нем самые сокровенные мысли.
Вы пришли в храм? Наконец спросил он.
А разве это запрещено. С некоторым вызовом ответил Кастусь, думая, что в интонации священника было нечто осуждающее его. Едва ли это было правдой, просто пастырь был несколько утомлен и от этого выглядел раздраженным. Священник сошел к Кастусю, взял его под руку и подвел к Голгофе, где с двумя печальными фигурами Марий по обе стороны был распят Христос. Казалось, что две эти женские фигуры не просто стояли рядом, а были сораспяты.
Ему вы можете рассказать все. Объяснил священник.
Я слышу голоса. Вдруг стал откровенным Кастусь.
Голоса или голос? Уточнил священник.
Голоса.
Это нормально. Важно разобраться в том, от кого они.
Священник оставил Карновского одного, наедине с Христом, а в церкви воцарилась тишина. И в тот момент Кастусь решил, что отдаст предпочтение самому ясному голосу, тому который хотя и тихо, но звучит в самом сердце. И отдавшись ему он испытал невероятное блаженство, как будто растворившись в стихиях мира и вобрав в себя все что его окружало: поля, леса, деревья, травы, камни. Все вдруг ожило и стало одухотворенным, приобрело некий высший смысл и предназначение. Теперь он слышал только один голос, твердый, ясный, в самом сердце и ничто не могло заглушить его. Тогда он отдался новому чувству без оглядки, не разбираясь ни в чем и особенно ни о чем не задумываясь. Тем более что в тот момент на него снизошло вдохновение, и он начал писать роман о прошлом Друни. И все так складно выходило, как будто кто-то, кого он принял в свое сердце, водил его рукой. Эта книга принесла ему славу и успех, эта книга сделала ему имя, но оказавшись вне Друни, Кастусь перестал слышать голос и сам стал чахнуть, теряя все то, что приобрел ранее. Ему представлялось, что какая-то пуповина связывает его с Друнью и вот теперь она отрезана и он медленно умирает. Тогда-то и стал сниться один и тот же сон. Утратив ощущения сопричастности миру Друни Карновский инстинктивно чувствовал, что она все же помнит его и теперь настойчиво зовет назад, обрубая безжалостно все его связи с внешним миром.
Другие чувства и ощущения охватили его, и они усиливались по мере того, как он все дальше продвигался по Долине к тому месту, где она выходила к самому гребню холма, названного им Гребнем Дракона. Отсюда Кастусь видел вспаханное поле и темные, смутные тени данилишкинских домов. Все было окутано мраком и ему казалось, что слышны стоны, доносившиеся со стороны Леса, но то просто завывал ветер в ветвях деревьев. Наконец, Кастусь приблизился к мосту через Турьянку и вступил на него. Яркий луч света рассеял тьму и Кастусь на мгновение очутился в Друни, своего детства. Он стоял посреди тополиной аллеи, светило солнце, радостные люди спешили куда-то, малыши играли в песочнице, а их умиротворенные мамы сидели на лавках и о чем-то беседовали. Это было как видение прежней Друни исчезнувшей в его детских снах или то что было некогда его настоящей жизнью, но почему-то ушло. Все это было только на краткий миг. Потом снова наступила ночь, и Кастусь оказался посреди аллеи из старых дубов, ведущей к дворцу графов Соколовских. Громада двухэтажного здания, выстроенного в стиле барокко, белела в конце аллеи. Только в одном угловом окошке с правой стороны дворца горел свет. Кастусь поднялся по заросшим мхом ступеням к входу во дворец и вошел, приоткрыв тяжелую железную дверь. Пройдя через анфиладу комнат, Кастусь оказался в бальном зале и отсюда свернул в проход между колоннами к лестнице ведущей на второй этаж.
Поскрипывал старый паркет под ногами, метались чьи-то тени по стенам, в большие окна были видны огни спящего города. Кастусь знал, что в конце коридора в угловой комнате располагался кабинет графа. Невероятно, но ему представилось, что граф и сейчас там, хотя в графском дворце давным давно был Дом офицеров, а в кабинете графа находилась комната для всякого хлама. Но что-то говорило ему: теперь многое изменилось. Комнату графа освещал старый ночник. Фитиль неярко горел, отбрасывая на стены чудовищные тени. По стенам комнаты тянулись полки с книгами, золотые корешки старинных фолиантов неярко поблескивали во тьме, как-будто были наполнены светом изнутри.
Стол графа, заваленный всякими чертежами и схемами, стоял посреди на возвышении и сам граф восседал за ним. Граф выглядел не так как его описал Кастусь в своей книге. Не было долгополого сюртука, гордой осанки, роскошной шевелюры, широких плеч, т. е. всего того, что было на тех портретах, которые видел Карновский. Вместо этого за столом восседал маленьких старикашка, лохматый, горбатый и худой как сама смерть. Очки каким-то чудом державшиеся на кривом носу, увеличивая до невероятных размеров и без того огромные глаза.
Увидев Карновского граф вежливо предложил ему присесть. Кастусь погрузился в глубокое кресло, чтобы услышать историю почему-то неизвестную ему по прежним его штудиям той поры, когда он писал книгу.
«В далеком VXIII веке, толи в конце его, толи в начале, уж не помню, жил граф Адам Соколовский один из представителей рода, предки которого владели этим местом испокон веков. Граф был просвещенным человеком и в Бога не верил. Он увлекался науками и больше всего его интересовало как зарождается жизнь и как из мертвой материи можно получить новую жизнь. Поэтому он верил во Христа, считая его одним из самых великих ученых древности, который сумел открыть элексир бессмертия.
Наука, книги, познание законов природы были главными увлечениями молодого графа и кроме этого, как он полагал, ничему прочему не стоило уделять сколько-нибудь серьезного внимания. Но однажды прогуливаясь по своему парку он встретил дочь друньского бургомистра прекрасную Адель и без памяти влюбился в нее. Чувства его не остались безответными и вскоре назначили день свадьбы, однако за день до венчания невеста неожиданно умерла. Молодой граф обезумел от горя. Стал молчалив, нелюдим и долгие часы проводил в склепе Адели, расположенном в одной из подземных галерей под монастырем пиаров. Ночами он проводил в своей библиотеке изучая огромные фолианты, написанные самыми известными колдунами и оккультистами и с каждым днем, становился все мрачнее и мрачнее У графа была родная сестра Ядвига. Совсем юное создание, нежная как серна и до самозабвения любившая своего брата. Ее печалило его мрачное настроение и она как могла пыталась его развлечь. Отличаясь набожностью она многие часы проводила в храме св. Терезы вознося перед Богом молитвы за брата. Однажды оба они пропали. Слуги ждали их день и два, а на третий вызвали из Вильно старого графа Николу Соколовского. Он тотчас приехал и проводя расследование выяснил, что кто-то из слуг, накануне того дня как пропали брат с сестрой, видел их обоих, идущих по направлению к лесу. В течение нескольких дней слуги графа и горожане искали пропавших и наконец нашли в самом диком уголке леса, в том его месте куда, не заходил ни один охотник и даже волки обходили его стороной. Место это называлось издревле Сердце Друникене. Здесь в окружении вековых дубов была расположена поляна, в центре ее лежал большой плоский камень. Говорили, что на нем приносил жертвы богине еще сам Ярун. Вот на этом камне и нашли бездыханное тело Ядвиги. Оно было распластано на камне: руки раскинуты в сторону, ноги раздвинуты, глаза выколоты, горло перерезано, одежда разорвана до пояса и на груди вырезан знак Друникене, перевернутая лилия, одновременно являющаяся родовым гербом графов Соколовских. Самого молодого графа так и не нашли. Ядвигу, убитый горем отец, распорядился похоронить в том же склепе, что и невестку, но, когда устраивали гробницу обнаружили, что останков Адели в ней нет.
Граф Никола Соколовский вернулся в Вильно. В друньском дворце с тех пор никто не жил, кроме слуг, присматривающих за зданием. Не жил до тех пор, пока здесь не поселился в 20-х гг. XX столетия потомок Николы Соколовского граф Януш Соколовский, но это уже совсем другая история. А в многочисленных подземных галереях монастыря и в самом монастыре, как говорят, с тех пор, частенько видели призрак Черной Дамы»
Карновский сидел в старом кресле, в бывшем кабинете графа, заваленного разным хламом и тупо смотрел на портрет Николы Соколовского. Он никак не мог понять, то что он сейчас слышал, привиделось ему или было на самом деле? Он перестал различать явь и сон? Он покинул дворец под пристальными взглядами недоумевающего вахтера, который также никак не мог понять, как он мог пропустить этого незнакомца.
Кастусь снова оказался на залитой солнечным светом аллеи, звуки города, который от парка и дворца отделяла лишь дорога, ведущая к шоссе Гродно-Минск, действовали успокаивающе.
Приблизившись к городку Карновский не обнаружил КПП на въезде в него, но без труда нашел ту тропинку, по которой он в былое время всегда возвращался домой из своих небольших походов, минуя КПП. Все так же стоял позади дома кунг, некогда принадлежащий отцу Карновского, майору Глебу Карновскому, и даже была цела канава, выкопанная очень давно под теплотрассу. То что канава была цела, хотя и сильно осыпалась и заросла бурьяном, Кастуся несколько удивило. Он некоторое время стоял у канавы вспоминая, что когда-то она была доверху наполнена водой и в ней утонул пятилетний мальчишка, который на мгновенье остался без присмотра родителей. Об этом случае ему рассказала его мама, которая видела, как трупик малыша вытаскивали из канавы баграми, а также присутствовала на похоронах мальчика и видела безумные глаза матери сорванца, молодой двадцатипятилетней женщины, постаревшей от горя. Почему-то тогда Кастусь не поверил собственной матери. Он потом приходил к канаве и часами стоял около нее почти ни о чем не думая и был твердо уверен, что мальчик не утонул, а просто перешел в иные формы бытия.
Случай этот Кастусь внезапно вспомнил и об этом думал, когда вошел во двор своего дома в котором он когда-то жил и остановился около третьего подъезда. И тут в памяти всплыло еще одно воспоминание о событии, свидетелем которого он был сам. Когда ему было лет десять он видел, как хоронили молодую девушку. До своей гибели она училась в медицинском училище и жила во втором подъезде того дома, где жил и Карновский. Что послужило поводом к ее смерти Кастусь не знал, но факт оставался фактом: она отравилась приняв лошадиную дозу какого-то снотворного. Во время похорон Кастусь наблюдал за тем как вынесли гроб из подъезда поставили на табуретки и он видел лицо девушки, некогда слывшей первой красавицей на улице, оно было распухшим в каких-то багровых пятнах и гноящихся язвах. Оно производило ужасное впечатление и одновременно чем-то привлекало к себе, завораживало. И это поразило тогда Карновского-подростка до глубины души. Образ умершей девушки преследовал его долго во снах и на яву и в фантазиях вырастая до неимоверных размеров.
Кастусь вошел в последний подъезд дома. Здесь жил друг детства Лявон Смуткевич. Квартира его находилась на первом этаже. Кастусь Карновский постучал, дверь открыл сам Лявон. Он как-будто не изменился совсем только на лице появились морщины да в волосах седина. Увидев Кастуся он никак не высказал удивления или радости, будто они расстались не шесть лет назад, а только вчера. Лявон пригласил Карновского войти, провел его в зал и усадил на диван, а сам вышел в другую комнату. Кастуся несколько обескуражил такой прием и он принялся рассеяно разглядывать обстановку комнаты. С правой стороны от дивана стоял сервант, в углу телевизор, около двери журнальный столик, рядом с дверью два кресла. Лявон вернулся минут через пять с бутылкой портвейна. Он достал из серванта два стакана, пододвинул к дивану журнальный столик и откупорив бутылку разлил вино по стаканам. Подняв свой сказал: «Ну, за встречу!» и опорожнил его залпом до дна. Его примеру последовал и Кастусь.
Как там в столице? спросил Смуткевич.
Да так, суета. У вас то что изменилось за это время?
Лявон на мгновение задумался потом ответил:
Новый дворец культуры открыли, новый стадион построили, впрочем я тебе об этом писал. А ты, кстати, почему перестал отвечать?
Да так как то закрутился, ты уж прости.
Что там, понимаю. Все статьи кропаешь? Книгу новую не написал?
Статьи кропаю, а вот с книгой пока туго.
Оно может и к лучшему, Лявон посмотрел на часы и заторопился. У,
старик, извини, мне пора на службу.
А ты теперь где работаешь?
Я теперь, Кастусек, инспектор милиции.
Лявон облачился в пиджак, затем надел ботинки и остановившись в дверях сказал:
Оставить у себя я тебя не могу. Сегодня уезжаю дня на два, да и думаю тебе полезней будет пожить в гостинице: оглядишься и сам увидишь какие у нас тут дела.