Начав свою одинокую самостоятельную жизнь, Друг тоже завел себе альбом. В нем не было рисунков, мозаик, только фото, очень особенные, важные фото. Он любовно погладил первый разворот. На плотную шершавую дорогую бумагу были наклеены четыре фотографии.
На первой ярко накрашенная блондинка с кляпом во рту была привязана к батарее в оклеенной газетами и застланной клеенкой комнате. Она была раздета до нижнего белья. От бедра до стопы на левой ноге краснела свежая глубокая рана. Сквозь кровь едва белела кость. Девушка была без сознания.
На следующей фотографии такой же разрез был сделан и на второй ноге. Девушка кричала.
На третьей разрез от плеча до кисти на левой руке, теперь кость была видна совершенно отчетливо. Блондинка ошарашено смотрела на лужу густой крови на прозрачной клеенке.
На четвертой фотографии разрезана была и правая рука. Девушка была мертва горло уродливо рассечено.
На следующем развороте были изображения высокой слегка полной шатенки, в той же комнате, с такими же увечьями.
Всего фотографий в альбоме было шестнадцать. Лишь просмотрев их все, Друг сел за письменный стол, взял чистую тетрадь из стопки и начал планировать похищение. «Нужно особенно подготовить для нее комнату, с нежностью подумал он, Надо выбрать обои покрасивее.»
Глава 3
Катя со стоном попыталась поднять голову. Её душила тошнота. Какое-то время девушка неподвижно лежала, борясь с рвотными позывами. Она никак не могла решиться открыть глаза чудовищное головокружение ощущалось и с опущенными веками. Кате казалось, что она чувствует вращение Земли.
Наконец тошнота стала отпускать, Катя осторожно открыла глаза. Первые пару секунд она с ужасом смотрела на давно небеленый потолок с многочисленными желтоватыми подтеками, пытаясь понять, в каком знакомом ей месте может быть такой потолок. Это чувство, что она этот потолок никогда не видела, загнало ее в тупик. Жамевю мелькнуло в голове корявое слово.
Девушка резко села, комната немедленно начала клониться куда-то вправо, уши заложило. Катя вновь закрыла глаза, и, посидев так еще несколько минут, давая телу привыкнуть к новому положению, начала осторожно, опираясь на стену, подниматься на ноги. Под рукой Катя ощутила шероховатую прохладу стены, и, боясь отнять от нее руку, сделала пару нетвердых шагов к окну. Дневной свет, даже приглушенный грубыми серыми шторами, показался ей слишком ярким, и Катя повернула голову направо. Там она увидела дверь. Старый, рассохшийся косяк с местами отвалившейся белой краской обрамлял совершенно новую крепкую дверь с замком в круглой ручке.
Нетвердо ступая, девушка побрела к двери. Комната оказалась не слишком просторной площадью метров в двенадцать, не больше. Вдруг Катя остановилась, осознав, что ей холодно. Она была раздета. Ничего, кроме нижнего белья, на ней было.
Девушка издала какой-то всхлипывающий звук, пытаясь прикрыть наготу. Ей стало невыразимо страшно.
«Это сон, сон, это страшный сон, я должна проснуться. Вот сейчас, ну! Просыпайся!». Она не верила. Она не могла поверить, что это происходит прямо сейчас и прямо с ней. Какая комната? Какая дверь? Нет никакой двери, быть не может никакой двери! Здесь должны быть стены цвета лаванды, маленький раскладной диван и устрашающих размеров фикус в углу возле окна. Здесь должна быть ее комната, а не эта дверь и шторы цвета пыли. Где она? Еще вчера вечером Стоп. Что случилось вчера вечером? Она отчетливо помнила, как шла домой порывистый октябрьский ветер обдавал ее свежестью и холодными брызгами дождя, все норовя вывернуть зонт наизнанку. От метро идти совсем недолго, минут десять от силы.
Она жила возле самого Лосиноостровского заповедника, чем очень гордилась как же, воздух чистый, малолюдно, даже обязательные для каждого спального района алкаши застенчиво прятались за углом замызганного магазина и никогда не шумели под окнами сталинских пятиэтажек с высокими потолками. Хороший район, тихий, спокойный. И шла Катя по своему району, не глядя по сторонам, уверенная, что в их крошечном незаметном кусочке шумной, шальной, бесящейся Москвы ничего плохого произойти не может.
До дома оставалось всего ничего третий поворот направо, четвертый подъезд, второй этаж, а там мама, дед, кот и ее комната со стенами цвета лаванды. Что тут идти-то? Да только не дошла.
Он сидел на скамейке у первого подъезда. Проходя мимо, Катя скосила на него глаза, но не узнала. Тогда еще не узнала. Сидит мужик, тихо сидит, может даже спит, голову вон опустил на грудь. Ну и пусть себе спит. Но он не спал.
Катя услышала за спиной мягкие, пружинистые шаги очень поздно октябрь совсем уж разгулялся в тот вечер, ветер выл, как взбесившийся пес. Она может и успела бы добежать до своего подъезда и захлопнуть перед похитителем дверь, если бы заметила его раньше. Но она не заметила.
Мужчина схватил ее сзади, рукой поперек горла, придушил, пережал связки, чтобы только хрип вырывался из горла девушки, и тут же зажал ей рот и нос вонючей тряпкой. Глаза заслезились, легкие горели огнем, хрупкие косточки горла ходили ходуном под железной рукой нападавшего. Вдыхать пыльный, пропитанный какой-то химической дрянью воздух не хотелось, не моглось, но выбора не было. Мозг лучше знает, что нужно ее телу ему нужно дышать. Всегда, даже если рот твой забит тряпкой, от запаха которой внутренности готовы вывернуться наизнанку, как старый носок, а глаза вылезти из орбит. Даже тогда дыши. Катя дышала смрадным отравляющим воздухом, потому что выбора не было. И с каждым вдохом силы улетучивались, сознание уплывало, рвотные позывы становились все сильнее, все ближе подбирались к истерзанному горлу.
Воспоминания приходили вместе с тошнотой. Катя начинала понимать, что это не сон. Во сне ты не покроешься от ужаса вся, в один миг, ледяными бисеринками пота, от которых щиплет кожу. Во сне горло не будет так сильно саднить от сжимавшей его руки.
«Твою мать, меня сейчас вывернет!». Катя судорожно зажала рукой рот, накрепко закрыла глаза. Откуда-то из глубин раздался тихий, какой-то уже нечеловеческий вой. Этого не может происходить! Не может, не может, не может!
Открыв глаза, девушка заметила в углу слева от нее пластиковое темно-синее ведро. Туалет. Рядом стоял рулон туалетной бумаги нелепого розового цвета. Катя, опираясь на трясущиеся руки, доползла до ведра, ее вырвало. И еще раз. И еще. Затихла она только когда во рту уже не осталось привкуса той дряни, которой ее заставил дышать похититель лишь горечь пропитанной желчью слюны.
Когда тело перестали сотрясать судороги, а дыхание, наконец, перестало клокотать где-то в районе ключиц, Катя осторожно поднялась на ноги. Девушка мелко подрагивала от озноба, волосы слиплись от пота и все никак не хотели лечь за ухо, сколько бы она ни поправляла прядь.
Стараясь не шуметь, даже не дышать громко, Катя медленно подошла к окну и чуть сдвинула в бок плотную серую ткань. Окно было заколочено тремя плесневелыми сырыми досками, от которых по комнате растекался тяжелый влажный дух. Между досок оставались зазоры сантиметра в полтора, сквозь которые в комнату проникал неверный октябрьский свет. Катя ожидала увидеть улицу, людей, машины, да хоть ворону на ветке, но ничего не было. Метрах в тридцати от дома начинался лес. Не парк, не перелесок, не заповедник. Лес. Пожелтевшие листья ольхи кое-где вдруг расплывались кроваво-красным листвяным пятном на фоне равнодушных темных сосен и отливающих синевой елей. Совсем близко цвела осень, Кате даже казалось, что она слышит грибной прелый запах земли, шум ветра в ольховой листве. Она была заперта в затхлой комнате, когда рядом, за тонким стеклом свет, чистый лесной воздух. За окном жизнь, но Катя каким-то образом оказалась по другую сторону от нее. Просто потому, что кто-то так захотел. Кто-то забрал ее прямо у дома и приволок сюда, в эту сырую комнату с синим ведром и розовой туалетной бумагой.
От ярости у Кати потемнело в глазах. В тот момент она не боялась шуметь, не думала о том, что может привлечь внимание похитителя. Она бросилась на дверь и закричала, срывая голос. Она умоляла выпустить ее, плакала, угрожала, предлагала деньги и снова умоляла. Дверь сотрясалась под ударами маленьких кулаков, а Друг, прислонившись к двери с обратной стороны, с наслаждением слушал эту симфонию человеческого ужаса и улыбался. Как она прекрасна! Неужели она сама этого не замечает? Что ж, от этого она еще прекраснее. Интересно, как долго она будет кричать? Прошлые кричали часами. Наверно, Катенька будет кричать еще дольше. Звуки ее срывающегося голоса слышались ему песней. Он упивался ее страхом, сквозь дверь чувствовал ее тяжелый запах, слышал частое, захлебывающееся дыхание. Он был счастлив. Катенька совсем скоро вознесется. Совсем скоро.
* * *
Пару часов спустя Друг собрался к Катеньке. Он долго придирчиво рассматривал себя в пыльном зеркале в старом тяжелом трюмо. Пару раз пригладил короткие бесцветные волосы, провел рукой по щекам в оспинах, этих ненавистных следах ветрянки. Щеки оказались колючими. Сколько бы он ни брился, его кожа никогда не бывала гладкой. Щетины вроде бы и нет, а кожа царапает.
Друг тщательно умылся, почистил зубы, осмотрел красную футболку да, она старая, цвет вымылся, вся в белесых разводах от дешевого порошка с одуряющим запахом горной свежести, но зато безукоризненно чистая и выглаженная. У него немного было ритуалов при вознесении. Эта футболка обязательная часть действа. В ней он был, когда тварь умерла, это его счастливая футболка. А он хотел показаться Катеньке во всей красе.
Выпил воды на крошечной кухне, где гудела добротная буржуйка. Нарезал яблоко, банан, достал из маленького холодильник творог, выложил все в легкую пластиковую мисочку, захватил пластиковую ложку. Вроде, всё. Ах да, вода! После знакомства, как он это называл, она будет плохо себя чувствовать. Прошлых всегда тошнило, иногда даже с кровью. Друга передернуло он не мог себе представить, что Катеньку, его чистого ангела, рвет кровавой желчью.
Постаравшись прогнать всплывающие в сознании картины вознесения других, от которых сладко заныло под ложечкой, Друг сосредоточился на вознесении Катеньки. Он думал, его успокоят видения будущего благого дела, но как-то тревожно забилось под ребрами от этих картин. Краем глаза Друг заметил, как мамочка укоризненно качает головой. Да, прости. Пора идти.
Друг глубоко вдохнул и выдохнул до конца, до жжения в легких. Встал со скрипучего стула и направился наверх, в комнату Катеньки.
* * *
Когда Катя услышала, как в замке нервно зазвенел ключ, желудок скрутило и впечатало в позвоночник, кровь резко прилила к лицу и также резко отхлынула, оставив за собой мертвящую бледность. Она сорвала голос пару часов назад, умоляя о спасении. Она отчаянно хотела уткнуться в дедово плечо, улыбнуться маме, прикоснуться к котовьим ушкам. Она тосковала по дому, остро ощущая, что все происходящее противоестественно, этого просто не должно быть. И вот к ней идет виновник торжества.
Девушка забилась в самый дальний от двери угол, стараясь занять как можно меньше пространства. Дверь наконец открылась и вошел этот человек. В первое мгновение она не поняла, где видела его раньше. А потом вспомнила все, и скамейку в институтском дворе, и его глупый пакет кто вообще сейчас ходит с пакетом вместо сумки? и его мутный взгляд, его красную футболку.
Голова закружилась с новой силой. Что это значит? Ведь он встретился ей уже сколько месяц назад? Почему он?..
Катенька почти прошептал незнакомец.
Девушка дернулась как от удара. Откуда ему известно ее имя? Вдруг все кусочки паззла встали на свои места, очень быстро и просто, будто всегда там стояли. Эти звонки с номера, который телефон не мог определить, это молчаливое дыхание, это нелепое «я просто хочу с вами познакомиться» в сентябре. Все ведь так просто. Просто! Он был с ней рядом сколько три, четыре месяца? Он был рядом, все время поблизости, постоянно сужая круг. Он звонил ей раз двадцать, не меньше! Он дышал ей прямо в ухо из телефонного нутра, он следовал за ней месяцами, черт, да он даже знакомиться с ней пытался, а она? Где все это время были ее глаза, ее чувство самосохранения?! Она каждый день ходила одна свозь темноту родного района, когда рядом месяцами ме-ся-ца-ми! кружил этот человек. Челюсть свело так ей хотелось расхохотаться, до хрипоты, до икоты над собой. Дура. Дура!!!
Друг видел, что с девушкой что-то происходит, но не мог понять, что. Лицо окаменело, глаза невидяще смотрят поверх его плеча, и ни строчки на гладкой коже, ни буквы. Он не мог ее прочитать сейчас, ему было неуютно в этом неведении.
Катенька, пожалуйста, не бойся. Я не причиню тебе зла. Я твой Друг.
Друг хотел казаться спокойным и уверенным, но голос предательски сорвался.
Я тебя не знаю, прошептала девушка. Ее взгляд кнутом резанул его по лицу, Другу даже послышался свист.
Я пришел познакомиться, пожалуйста, не бойся, повторил он, стараясь говорить как можно мягче.
Катя молчала. Больше всего на свете ей хотелось зажмуриться, что есть силы зажать уши руками и больше никогда не видеть и не слышать того, кто назвался её Другом. Но он все еще был здесь, стоял как истукан напротив сжавшейся в комок девушки, часто моргая водянистыми глазами.
Я принес тебе еды и воды, Друг некоторое время подождал ответа своей пленницы, Пожалуйста, поешь. Я не причиню тебе вреда, ты не должна меня бояться.
Подходить к ней ближе Друг пока не решился, слишком уж напряжено было это маленькое бледное тело. Он осторожно поставил на пол еду, потом тихо подошел к ведру, увидел, что его нужно опорожнить, и, ссутулившись сильнее прежнего, направился с ведром в руках к выходу.
Зачем я здесь? остановил Друга хриплый сорванный голос. Он обернулся:
Чтобы вознестись.
Катю передернуло.
Что это значит?
Этот человек оживился:
О, я покажу тебе! и он проворно скрылся за дверью, не забыв, конечно, ее запереть.
* * *
И он показал. О Боже, он показал.
Он вернулся очень быстро, минут через десять. С пустым ведром и зажатым под мышкой толстым альбомом для фотографий.
Когда он вошел, Катенька жадно пила воду из маленькой бутылки, и Друг отметил для себя, что нужно купить больше воды, его запасы были не велики, а она, оказывается, много пьет. Он тихонько захихикал, обнажив мелкие зубы, как у хорька.
Девушка оторвалась от бутылки, испуганно глядя на приближавшегося к ней человека. Ее сильно напугал этот смех будто семиклассница разглядывает с подружкой непристойные картинки. «Он болен», вдруг поняла Катя. На грудь словно упала откуда-то ледяная глыба и оборвала дыхание. Оказалось, до этого момента по-настоящему страшно ей не было. Было зло, было яростно, было несправедливо. Но вот страшно, видимо, ещё не было. Потому что сейчас стало страшно, оглушающе, до темноты в глазах и шума в ушах. «Он болен», снова прозвучало в ее голове. Удивительно, как это сразу она об этом не подумала? Она не встречалась раньше с сумасшедшими. Не знала, как нужно с ними разговаривать, как смотреть, как двигаться. А может, лучше как раз не разговаривать, не смотреть и не двигаться? Катя затаила дыхание. «Посмотрим», прошептала она про себя, стараясь дышать как можно глубже, «Посмотрим».
Друг тихо поставил ведро на место и уселся напротив девушки, по-турецки скрестив ноги.
Здесь все они, он нежно погладил кряжистыми пальцами с обкусанными ногтями толстую кожу обложки, Все, кого я спас, все здесь.
Друг открыл первый разворот, от страниц, как всегда, потянуло легким запахом пыли и крови. Он глубоко вдохнул, запах разлился по его венам, и Друг сразу почувствовал себя спокойнее, уверенней. Ему есть, чем гордиться, и она это сразу поймет. Он бросил беглый взгляд на фотографии, потом неуверенно посмотрел на Катю, снова на фотографии. Он никому еще этого не показывал.