Глава 4
В тот день случилось ужасное.
Это произошло в ванной. Когда Друг восторженно прислушивался к биению сердца его девочки, он захотел ее. Он захотел ее всю, он страстно пожелал, чтобы она принадлежала только ему, навсегда, и душой, и телом. Он понял, что не хочет отпускать ее к ангелам и к мамочке, она нужна была ему самому.
Он был почти готов ослушаться мамочку и оставить Катеньку себе. Он был почти готов запереть навсегда своего ангела в этом аду. Едва он понял это, Друг быстро отвел Катеньку в комнату, а сам в слезах стремглав помчался в лес, начинающийся сразу за домом. Тело так горело изнутри, что он даже не заметил ноябрьского воздуха, пронизанного первым морозом. Очутившись в глуши холодного осеннего леса, Друг закричал что есть мочи.
Он теперь как все эти люди, делающие всё только для себя. Он слабак, слабак! Те демоны, что завладели телом его мамочки, были правы, он слаб, он ничтожен, лучше бы он и не появлялся на свет никогда!
Горячие слезы текли по его неказистому лицу, он свернулся на опавшей листве, как побитая собака, и плакал, понимая, что не в силах отпустить Катеньку, умоляя мамочку помочь ему, ненавидя свое естество, свою плоть. Наконец, его начала бить лихорадка, он забылся, дрожа всем телом на холодной земле. До глубокой ночи продолжалась его истерика. Он не помнил себя, не помнил своих слез и нечеловеческих воплей, пугавших птиц и мелкое зверье, водившееся в лесу.
Придя в себя глубокой ночью, Друг, совершенно обессиленный, продрогший до костей, с побелевшими губами и стучащими зубами, побрел к дому, к своей Катеньке. Он не боялся темноты и неверных теней вокруг. Его больную душу грела мысль, что дома его ждут. Его ничуть не смущал тот факт, что он забрал у Кати одежду, что она заперта и ждет вовсе не его, а конца этой страшной истории, самой страшной истории в ее жизни. Как бы то ни было, он возвращается не в пустой дом. Там была она.
Всю следующую неделю Друг болел. Горло горело, всё время хотелось почесать его языком, но язык доставал только до нёба и делал ещё хуже. В носу свербило, он распух и даже мысли в голове звучали гнусаво. Друг даже решил съездить к врачу, почувствовав жар. Нет, не на очередной обязательный визит к своему Доктору, туда он ездил строго раз в три месяца и никогда не пропускал этих встреч. Сейчас он отправился к обычному терапевту, чтобы его вылечили от простуды.
До Москвы нужно было долго ехать на электричке, поезд в этот раз попался старый, с жесткими ободранными сидениями и натружено скрипящими тормозами. Это был тяжелый день для Друга. Участковый врач отругал его за жизнь на даче в такое холодное время года, назначил антибиотик и сказал явиться через неделю, а мысли Друга крутились вокруг старого дома с сокровищем внутри, которое он слишком надолго оставил в одиночестве. «А вдруг она уйдет?» вдруг вспыхнула алым мысль в его больной голове.
Обратно он спешил как мог, бежал на электричку, бежал от станции до дома, бежал вверх по скрипучей лестнице к ее комнате. Трясущимися руками отперев дверь, он ворвался к Кате. Она никуда не ушла, конечно, нет. Он посмотрел на нее пару минут блестящими налитыми кровью глазами и ушел, ни сказав ни слова.
Он теперь совсем не говорил с Катей, только водил ее в туалет и в ванную, но больше ни разу не прикасался к ее телу, когда она была без одежды. Он даже разрешил девушке задергивать занавеску в ванной и позволял ей мыться самостоятельно. Чтобы не искушать себя, Друг отдал Кате длинную ночную рубашку его матери.
* * *
Катя не знала, радоваться ли ей такой внезапной перемене в характере этого человека. Рубашку она, конечно, приняла, в ее положении выбирать не приходилось. Длинный голубоватый подол с большими аляповатыми васильками волочился по пыльному полу, но Кате еще ни разу в жизни ни одно самое красивое платье не доставляло такой радости, как эта старая, явно советского еще производства, ночная рубашка из мягкого истертого хлопка с глупыми рюшками вдоль ворота.
С того дня девушка начала внимательно вглядываться в пугающее лицо Друга, пытаясь понять причину такой перемены. Этот человек сильно похудел в последнюю неделю. Он выглядел очень больным, глаза его лихорадочно блестели, он прятал взгляд, стараясь смотреть куда угодно, только не на Катю.
Девушка была в замешательстве. Что происходит?! Ему стыдно перед ней? Он хочет отпустить ее? Или же наоборот, началось?.. Катя подумывала даже о том, чтобы заговорить с ним, но страх ее был слишком силен, и она не решалась.
Иногда, входя в комнату, где была заперта Катя, он начинал что-то шептать, едва слышно шевеля губами. Девушка могла разобрать только: «Я должен, я должен».
Этот человек больше не приходил к ней, не рассказывал своих больных мыслей и мечтаний. Катя понимала, к чему он готовил и ее, и себя, но до последнего не хотела этому верить. Она была молода, ей всего двадцать три года! В двадцать три года ведь никто не умирает. Она не верила, не хотела осознавать до конца, в какой опасности находится. И чем дольше продолжалось молчание этого страшного человека, тем упорнее она убеждала себя, что ничего плохого не случится, что он отпустит ее.
Она ведь молода, здорова, у нее вся, вся жизнь впереди. Да, она смотрела телевизор, слышала объявления о пропаже людей, не раз в новостях видела громкие процессы по делам убийц с перечислением имен их жертв, конечно. Она, как и все, качала головой и вздыхала про себя: «Бедные люди». Но всё то было как-то не по-настоящему. Это как когда смотришь фильм ужасов и понимаешь, что на самом-то деле такого не бывает, и потому тебе совсем не страшно его смотреть. И, как и ужастик, такие новости вызывали нездоровый интерес. Знаете, когда и противно смотреть, и оторваться не можешь. Чувствуешь себя более живым, понимая, между какими страшными, скрытыми в социальном океане, айсбергами лавирует твой корабль. И ты никогда в случайном прохожем не распознаешь такой айсберг у него будет обычный взгляд, обычная походка, невзрачное лицо. И только потом, видя его сидящим за решеткой в зале суда (или оказавшись привязанной к батарее в его доме), ты будешь думать ну, конечно, сразу видно, что он больной, извращенец, насильник, педофил кто угодно, главное, что сразу видно. Только на самом деле нет.
Катя никогда не думала, что это произойдет с ней. Она знала, что где-то с кем-то такое случается, но она была уверена, что вот уж с ней-то точно ни за что и никогда Она ведь не гуляет ночами, не ведет себя вызывающе, не привлекает внимания. Она не особенно умна и не особенно красива. Чем, чем она могла привлечь сумасшедший взгляд этого больного человека? Она не понимала. Судя по тому, что этот человек рассказывал о своих жертвах, они были практически проститутками, но тогда как, почему? Она ведь тысячу раз слышала, что маньяков привлекает только определенный тип людей. Она не понимала, и это давало ей надежду. Ведь если она отличается от его типа жертв, может быть, он не сделает с ней то, что делал с другими? Ее вдруг передернуло. А если он сделает с ней что-то страшнее того, что делал с другими? Катя забилась в угол комнаты, сдавленно воя сквозь плотно сжатые губы.
* * *
Прошло еще четыре дня молчания этого страшного человека. Катя почти перестала спать. Ночи она проводила, напряженно вслушиваясь во тьму старого скрипучего дома.
Бессонница вымотала ее. Она уже не могла и не хотела есть. Когда этот человек находил нетронутую тарелку с едой, он как-то странно вглядывался в девушку, пару раз даже порывался дотронуться до ее волос, но каждый раз останавливал себя и молча уходил.
Она ждала. Что-то скоро должно было произойти. Она уже жалела о том, что не говорила с ним раньше. Может быть, ей удалось бы тогда что-нибудь узнать относительно его планов на ее будущее. Хотя, исходя из того, как много он говорил ей о вознесении, планы его были довольно ясны.
* * *
Я так больше не могу, громко произнес Друг, пристально глядя в глаза своему отражению. Он, не раздумывая больше ни секунды, достал из старинного дубового буфета толстый моток прозрачной клеенки, широкий канцелярский скотч, длинный тонкий обоюдоострый нож с деревянной темно-бурой рукояткой и направился к комнате Катеньки. Проходя мимо ванной, он помедлил.
«Нет, так нельзя, вздохнул он про себя, Ничто не должно нарушать ее чистоту». Друг положил клеенку на пол, вошел в ванную, включил воду, щедро намылил руки хозяйственным мылом и принялся отмывать рукоятку ножа. С ножа в раковину, всю в сетке трещинок на эмали, потекла кровь четырех девушек. Всё, что оставалось еще на свете от четырех молодых жизней, Друг, не задумываясь, отправлял в канализацию.
Он не знал, как росли эти девушки, что они помнили о своем детстве, что осталось в памяти их родителей. Он не видел их глаза в минуты счастья, он не слышал их смех. Но он был уверен, что знал этих людей лучше, чем кто бы то ни было, потому что он видел их слезы, слышал их последние крики, чувствовал последние удары их сердец, судорожно пытающихся еще хотя бы раз разогнать по мертвому телу уже густеющую кровь. Он был уверен, что спас их недостойные души, что поступил правильно, даже благородно. Он искренне верил в это и был бы очень удивлен, если бы ему вдруг сказали, что он совершил преступление не только против закона, но и против самой жизни. Как? Какое же это может быть преступление, если он помог им, не дал загубить свои бессмертные души?! И теперь, готовясь помочь еще одной девушке, Друг твердо знал, что это лучшее, что он мог сделать за всю свою жизнь. Он был уверен, что делает это не ради удовлетворения своих желаний, а ради его ангела, ради Катеньки.
Нож наконец был чист, и Друг, скрипя зубами от злости на свою слабость, шел к Катеньке. Он отпер дверь и тихо вошел, спрятав перед этим нож в карман. Друг не хотел сразу пугать ее. Эту, последнюю, слабость он себе всё же позволил.
Катенька как-то неестественно прямо сидела на матрасе. Она, без сомнений, ждала его. У Друга на душе сразу потеплело. Она почувствовала, что сегодня тот самый день! Так же, как почувствовал это он. Друг нежно посмотрел на Катеньку и начал расстилать на полу клеенку.
Катя всё поняла. Конечно, она поняла. Мысли обрывками стакивались друг с другом в броуновском движении. Бежать! Ударить! Просить! Убить! Столько вариантов, и ни один ей не под силу. Хотя Одно-то она еще сделать может.
Катя вдруг сорвалась с места и бросилась ему на шею. Друг остолбенел. Она была близко, слишком близко. Он чувствовал лихорадочный жар ее тела.
Не делай этого, пожалуйста, не надо, не надо, сквозь слезы шептала она, прижавшись горячей щекой к его шее.
Катенька, выдохнул Друг и обнял девушку. Эти несколько секунд, когда он впервые обнимал ее, Друг до конца своих дней вспоминал как самые счастливые секунды жизни.
Катя вдруг резко отстранилась, ее словно отбросило назад. Лицо ее исказил гнев, она закричала:
Зачем ты делаешь это? Я не хочу умирать, ты не спасаешь меня, ты не помогаешь мне! Зачем?!
Тише, тише, не беспокойся, прошептал Друг, Ангел мой, пожалуйста, тише, ты всё поймешь позже. Мамочка тебе всё объяснит.
Мамочка? Нет, нет, прошу тебя делая шаг назад, прошептала Катя посиневшими губами.
Друг застыл, тело налилось такой тяжестью, какую человек никогда бы не смог осилить. Что делать? Что прямо сейчас ему делать? Мамочка из-за спины громко и ясно говорила, кричала ему, что он должен сделать, но он не мог. Он просто не мог ее ударить.
Тогда мамочка сама широкими уверенными шагами подошла к девушке, схватила за плечи и с огромной силой толкнула Катеньку. Девушка гулко впечаталась затылком в стену, глаза ее закатились, и она сползла на пол.
Друг в безмолвной ярости трясся над исхудалым телом на шершавом полу и со всей силой, на которую был способен его шаткий разум, просил, обвинял, умолял мамочку оставить их вдвоем. Звук удара еще долго эхом гулял в голове Друга, множась, отскакивая от стен в лабиринте его памяти.
Глава 5
Катя пришла в себя от боли в запястьях. Ее руки были связаны за спиной и привязаны к батарее колючей веревкой. Страх сдавил горло, девушка не смогла даже закричать. Она попыталась высвободить руки, но любое движение причиняло жгучую боль.
Друг, заметив ее пробуждение, ласково обратился к девушке:
Прости, мой ангел, я не хотел, но мамочка считает, что так будет лучше, это для твоего же блага.
Он выглядел как маленький провинившийся мальчик.
Катю трясло, она слышала даже, как выбивают дробь зубы. Мамочка? Ей так хотелось закричать прямо в это рябое лицо, что нет, нет никакой мамочки, больная ты тварь! Есть только ты, ты, ты!! По затылку горячими волнами гуляла боль, во рту пересохло, одно ухо заложило так, что даже мысли она слышала будто сквозь вату. Девушку сильно тошнило, она привалилась к горячей батарее, от чего веревка сильнее вгрызлась в руки, прикрыла глаза и глубоко задышала, стараясь унять тошноту.