А вы так мне и не дали адреса, куда я должен буду послать газеты и журналы.
Ах, сейчас! У вас есть с собой карандаш? Благодарю вас.
Она написала несколько на своей карточке. Я прочел:
Anna Kropotoff.
Monza, via Beretta, Albergo del Re, 147.
О, это верно большая гостиница, где вы стоите? Я тоже призадумывался, где мне остановиться.
Почему вы думаете? засмеялась она.
Очень странна была ее улыбка. Губы улыбались, а глаза смотрели по-прежнему печально, не меняя своего выражения.
Как же сто сорок седьмой номер?
Нет, вы пожалуйста не думайте этого. Гостиница самая крошечная и чисто итальянская. Там всего девять комнат; но они для пущей важности начинаются с номера сто сорок второго. Это из самых дешевых «albergo», какие я только могла найти. Вы знаете, что я плачу? Пять франков за все. Тут и комната, и прислуга, и завтрак, и обед, и даже освещение.
Послушайте да это чудесно. Я непременно перееду.
Если вы хорошо говорите по-итальянски, с вас возьмут то же. Как вы владеете языком?
Cosi-cosi (так себе).
Ну если «cosi-cosi», так заплатите шесть. Причем обманувший вас на один франк хозяин сам себя будет считать величайшим разбойником и плутом. Скучно только немножко у нас. Почти никого никогда нет. Правда, недавно стояли итальянские артисты. Даже из знаменитостей.
Вот тебе и на. Из знаменитостей в таком отеле?
О, когда не поют, они очень экономны. В чашке кофе себе откажут, а вниз есть завтрак ценой в одну лиру являются в бриллиантах. Это по утрам. На женщинах серьги, брошки, вся ювелирная выставка, на мужчинах перстни, браслеты. Противно. И притом все они какие-то лакированные. Смотрят на вас так, будто они вас этим осчастливливают. Ну, вот мы и приехали.
Направо и налево тянулись высокие дома Монцы; вдали из-за них едва-едва я видел какие-то дивные купола и колокольни, чудно рисовавшиеся на темном синем небе.
Так вы не забудьте вашего обещания! поднялась моя спутница, подавая знак кондуктору остановить конку.
О, нет! Завтра же вы получите.
Не знаю, как и благодарить вас. И, не подавая руки, она поклонилась и вышла. Стройная фигура ее еще раз мелькнула вдали, когда «трам» въехал на средневековую узкую улицу и встал. Я вышел, болтая со своими спутниками.
Странное впечатление оставила во мне моя новая знакомая.
«Что за тип?» думал я, вслушиваясь на память в ее печальный голос. Ее манера говорить, мысли, которые она облекала часто в изящную форму, заставляли думать, что на сей раз судьба меня натолкнула на далеко недюжинную личность. Я любовался ее движениями и приемами. Свое, более чем скромное, черное платье она носила с таким достоинством, сама печаль этих черных южных глаз так шла к ней! Рядом с этим то и дело вскользь мысль о смерти Точно тоскливая тема, проникавшая всю музыкальную пьесу.
Устала жить, или жизнь разбита?
Когда же было устать? Еще и тридцати лет нет?
Я оставался довольно долго в Монце; ходя по ее улицам и любуясь на остатки далекого прошлого, как вдруг на одном повороте столкнулся с Кропотовой.
Неожиданность! И очень приятная! проговорил я.
Не думаю, улыбнулась она.
Почему?
Я скучная. Да и оторвалась как-то от всего. Главное от всего русского.
Вы говорите, что давно не слышали русского слова. Но вы ведь читаете русские книги?
Нет. Первое время я покупала лейпцигские издания, просмотрела все, теперь и этого не достать.
Но зато переписываетесь с родными? как будто без всякого намерения уронил я.
Она вздрогнула, повела на меня взглядом пристальным и в тоже время тревожным. Я понял, что дотронулся до больного места.
Родных у меня нет, я совсем одна. Никого позади и никого рядом. Пустота кругом такая.
Отчего же вы не вернетесь домой? Впрочем, виноват, может быть вы
Эмигрантка? О нет! прервала она меня. Так закисла, по русскому обычаю. Жаль оставить Италию, приросла к ней сердцем, шутила она. Вот вам новый литературный тип, разгадайте-ка, чего дурит барыня?
И разгадывать не стану, сама скажет, если захочет.
А вы значит привыкли, как это в Петербурге и Москве делается. Чуть скучающая дама увидит писателя, сейчас же первым делом глаза закатит, а потом: «Ах, если б вы знали Моя жизнь это такой роман!» Случалось вам, верно, не раз слышать это.
Бывало, засмеялся я. И все-то романы в том и заключаются ведь, что скучающая супруга наградит своего толстого мужа рогами и считает себя необыкновенной особой.
А еще чаще, что и рога она наставила только в воображении. Вы думаете нет таких? А потом рассказывает. Я слышала, что разговаривать о грехах даже приятнее, чем делать их.
«Нет, не это!» откинул я уже было слагавшуюся у меня идею «разбитой жизни».
Настоящие романы, романы действительности не такие. Они насмерть бьют. А если и уцелеешь, так останешься искалеченным! Да как еще! Как надорванный: каждое дыхание с болью да с натугой.
Я не показал вида, что придаю какое-нибудь значение ее словам, хотя красные пятна на ее щеках разгорелись, а вокруг рта легла глубокая синяя полоса. Она закашлялась и поднесла к губам платок, на котором осталась кровь. И кашляла она трудно: на шее жилы точно синие шнурки проступили, грудь колыхалась вся.
Вы верите в безвыходные положения? спросила она.
Нет. По чистой совести скажу вам, таких положений не знаю. Нам сегодня они кажутся безвыходными, потому что, отуманенные или горем или страстью, мы недостаточно ясно видим перед собою. А завтра может принести с собою спасение.
Какой вы счастливый человек! уже с некоторой завистью проговорила она.
Вот тебе и на! Как это счастливый?
Так! Значит у вас никогда еще настоящего горя не было Да что это, в самом деле, я завела такой похоронный разговор
Не всегда же вы такая. Но я, может быть, увижу вас иною.
Разве вы действительно хотите сюда приехать?
Да. Монца мне очень нравится. Зелень, прохлада, сады! Этот грандиозный Ламбро под мраморными мостами. После Милана ведь чистый праздник подышать здесь не отравленным, а почти деревенским воздухом.
Надеюсь, что вы не у нас остановитесь?
Именно, в знаменитом Albergo del Re, считающим свои номера с номера сто сорок второго.
Напрасно, там все так убого, так жалко! Голые стены, каменные полы.
Зато дешево. И притом, вы сами говорили, много солнца.
И тараканов.
Еще одним воспоминанием о родине больше.
А другое какое же? Впрочем, я заболталась с вами. Мне ведь давно пора, я и так уже опоздала.
Она хотела, по-видимому, подать руку, но раздумала и, приветливо кивнув мне, быстро пошла в противоположную от меня сторону.
Странная какая! вслух проговорил я и пошел куда глаза глядят, любуясь и голубой полосой неба наверху и красивой оригинальностью этого города.
В Милане, куда я вернулся, был какой-то народный праздник. На другой день в Dal-Verme, первом после «Скалы» театре, в последний раз пела Миньону Ферни-Джермано. На третий и на четвертый ничего не случилось, но я как-то позабыл о своем обещании, на пятый не вспомнил о нем, а на шестой меня потянуло к морю, в Геную. Расстояния тут короткие. Четыре с половиной часа, и после жаркого, душного Милана, перевалив Апеннины, вы дышите нежной и оживляющей brezza ветерком с моря, ласковым как прикосновение локона любимой женщины, тихим, как ее сонный лепет, в котором вы скорее сердцем, чем ухом, отгадываете свое имя.
Дивно хороша была морская даль, сливавшаяся с небом, так что смутные силуэты каких-то судов казались совсем воздушными, скользящими по лазури небесной, точно они вышли из тех облаков, медленно и лениво таявших посреди напоенного солнечным светом простора. А тут на помощь морю и небу пришла южная песня, родившаяся свободной волной и, как вал в берега, бьющаяся в ваше сердце с какой-то неразгаданной, но гармоничной мольбой С южной песней улыбнулась южная красота До Монцы ли с ее отшельницей было!..
Только через месяц я вернулся в Милан. В первый же день мне понадобилось быть зачем-то в знаменитой галерее Виктора-Эммануила. Я пошел туда и только что уселся пить кофе около знаменитого ресторана Biffi, как увидел мою монцскую знакомую выходящую с пачкой нот в руках из знаменитого музыкального магазина Джулио Реккорди. Кровь так и прилила мне к щекам. Стыдно было. Вспомнил я и неисполненное обещание, и ту мольбу, какая слышалась в ее голосе, когда она просила у меня русских газет и книг. В первый момент я хотел было уйти внутрь ресторана Биффи, да надо было сначала расплатиться с «cammeriere», а его здесь скоро не дозовешься. Между тем Анна Васильевна, как она назвала себя в первый раз, шла прямо по направлению ко мне.
Оставалось одно самому ей двинуться навстречу Я так и сделал.
Когда она увидела меня и вспыхнула, я по выражению ее глаз догадался, что эта встреча ей совсем неприятна! Еще бы! Она даже опустила их и хотела пройти мимо, но тут я сам заговорил:
Анна Васильевна! Не знаю, как и прощения у вас просить
Вы о чем это? Здравствуйте.
По своему обыкновению она не подала руки.
Как, вы о чем? Я вам наобещал и книг, и журналов И все это забылось разом.
Я уже привыкла к этому. На русскую аккуратность полагаться все равно все равно, что на ветер.
Слава Богу!
Что вы это?
Вы браниться начинаете, следовательно, не так сердитесь. А я! Я, ей Богу, только сейчас вспомнил о своем обещании, как вас увидел. Вовсе не до того было.
Дела?
Да.
Ну разумеется. У нас всегда дела.
Меня даже не было в Милане это время. Я ездил на Ривьеру.
Что, хорошо там?
Да! Море
Ах, как бы я хотела к морю! страстно вырвалось у нее.
Что же вам мешает? Сели, четыре часа и вы там.
Да, но меня доктора не пускают. Да притом!.. И она не закончила.
Я взглянул на нее пристально. Чахоточный румянец уже весь в точку сосредотачивался на скулах, глаза ввалились глубже. Синие круги вокруг них и рта сделались резче. Синими пятнами казались впадины у висков, бледное ухо без румянца, безжизненное как бумага; дышит она с усилием, нос заострился.
А вы бы не обращали внимания на докторов и ехали
Да. Я, может быть так и сделаю. Поеду в самом деле. И скоро поеду! с нервной веселостью заговорила она. А знаете, вы, собственно говоря, отлично сделали, что не исполнили тогда своего обещания.
Почему? Вы получили от другого?
О, нет! Где получишь? Здесь не у кого взять!.. Но, знаете, я уж так замерла, перестала думать о России, почти не тянет домой Все-таки легче. А тут явились бы книги, газеты и вспомнилось бы. А этого теперь не нужно, не следует. Да, разумеется, не следует, словно сама с собою говорила она, опустив глаза вниз. Не тянет Без книг лучше.
Какая вы загадочная! вырвалось у меня.
Нет, я не загадочная Я совсем простая даже. Только не надо. Я помню один раз у Куццани здесь русский зимний вид встретила. Поле, засыпанное снегом, и избу, похожую на сугроб, под безлистной березой. Чуть не уехала в тот же день.
Да кто ж вам мешает? вырвалось у меня.
Не следует, не надо. И я тоже! Заговорилась с вами и разбередила опять. Прощайте.
Постойте. Теперь я уж исполню свое обещание. Вы все там живете?
Нет, нет! Я уже переехала, как-то испуганно заговорила она. Я здесь, я теперь здесь в Милане. Прощайте, прощайте, пожалуйста И, не оглядываясь, она торопливо пошла вперед. Только в конце галереи, чтобы передохнуть, остановилась не секунду, переложила ноты из одной руки в другую и исчезла.
«Странная», только и мог заключить я.
Но случай, как нарочно, пришел на помощь. Не успел я отойти на несколько шагов, как мне навстречу попался один из жидков, поющих в Италии. Бердичевский уроженец, здесь он выдавал себя за черноморского казака.
Son oil cosacco del Mare-Negro! объяснился он на своем итальянском языке.
Давно ли вы за нашево знакомава ухаживаете? обратился бесцеремонно ко мне этот «будущий Девойд» (все они ведь будущие!), очевидно, заметив меня с Кропотовой.
За какой знакомой? не понял я.
Ну за этово самово дама? Она моя знакомова. Она сиби живет, знаете, ув один меблированнаго квартир, где и мы, русскаво артисты, живом.
Где же это? заинтересовался я.
Где? Сейчас тут, Via Solferino, двадцать пять.
Кто же там еще из русских?
Этот булван Соков.
Я знаком с Соковым; чем же он болван, он, напротив, очень талантливый и хороший человек.
Пождравляю вас Какова у него голос?
Тенор, насколько я знаю.
Тенор? А где у него «ля», и он выставил кривую ногу вперед и, отбросив корпус назад, протянул перед собой корявую лапу. «Соль-ля-си» Вот «ля» настоящего. Надо чтоб жвук с нижний бруха сшел Знаете, с кишков.
Ну я ваших тонкостей не понимаю. Так эта дама, с которой я говорил только что, живет в Via Solferino?
Госпожа Снегурева
Как ее зовут? изумился я.
Снегурева!..
Я окончательно потерял всякую способность понимать.
Вы не врете?
Зачиво мне врать, вы мне за это денег не дадите.
Я только развел руками. То Кропотова, то Снегурева!
Теперь, разумеется, я уж не мог ей послать книг. Это значило бы нарушить ее инкогнито, навязываться с непрошенными и далеко нескромными услугами. А между тем она интересовала меня очень. Ее печальные и кроткие в тоже время глаза неотступно смотрели на меня. И голос, грустный, надтреснутый, точно, говоря, она боялась расплакаться, слышался мне часто, когда я оставался один.
Через несколько дней после того, каюсь, я все-таки отправился на Via Solferino к своему приятелю Сокову.
Еще подымаясь по лестнице вверх, я понял, что это был «музыкальный» дом. Изо всех квартир слышались здесь сольфеджио, гаммы, экзерсисы всех сортов и школ. Там гудел бас «проклятие» из «Жидовки» Галеви; тут визгливое сопрано надсаживалось над вокализами Конконе; выше баритон осиливал хроматическую гамму, точно дрова вез в гору; тенорок какой-то «Salve divina casta е pura» выл так, что спой он действительно нечто подобное перед домом Маргариты, «прекрасная мадамиджелла» швырнула бы в него совсем не поэтически кочергою с балкона. Кошачий концерт совсем! Наши соотечественники помещались в четвертом этаже. Двери мне отворил бравый малый с выпученными глазами и таким ошалелым выражением лица, точно он сию минуту получил от кого-нибудь оскорбление действием. Я вообще заметил, что именно вид в одно и тоже время обиженный, раздраженный недоумевающий имеют «артисты» этого разряда.
Signor Sokoff?
Первая дверь налево. Эй! Signor Sokoff! заорал он на весь коридор.
Мой приятель выскочил на зов.
Вот не ожидал! Отлично, что зашли. Прекрасное дело.
Я вам не помешал работать?
Нет, я уже закончил.
А к профессору когда?
Я окончил с профессором. Бросил совсем это Ну их к черту! Знаете, этаких шарлатанов, как здешние «маэстро», поискать! Никуда не годятся. Решил заниматься сам.
Соков помещался в крошечной комнате, половину которой занимало пианино, а другую кровать. Между ними стоял только умывальный столик, стул перед пианино спинкой упирался в кровать. В углу крошечный письменный стол. Большое окно с балконом было закрыто деревянными жалюзи. В комнате вследствие этого оказывалось темно, как в душе нераскаянного грешника.
Тут нам Господь Бог дал нового соотечественника.
Хориста, собирающегося затмить Девойда?
Да, а вы почему знаете? засмеялся он. Вот экземпляр! И зачем только все они сюда едут. Каждый русский, поющий здесь с успехом, притягивает за собою целую дюжину вот этаких неудачников. Ведь этот Гиршман пел себе в опереточном хоре, копил целые десять лет деньги, добил до тысячи и, узнав, что здесь с большим успехом поет Абрамов, полетел сам в Италию. А другой мой сосед еще лучше. Это «бывший» певец ну, сломал ногу, на сцену не годится, сейчас же сделался профессором и за франк дает уроки. И какая это нищета, если бы вы знали! Ведь из-за франка он бьется, бьется и трепещет даже, потому что на этот жалкий франк еще пять ртов раскрыты. Зазевайся, живо слопают. Недавно тут поселилась наша соотечественница.