Это мученичество стало героическим мифом для целых поколений революционеров, евреев и неевреев. Пример русской молодежи был принят близко к сердцу еврейской молодежью, страдавшей от дискриминации и лишений и стремившейся к возвышенному идеалу преобразовать мир по образу Царства Небесного. Некоторые присоединились к русским революционным движениям и не проявляли никакого интереса к судьбе евреев. В их число входили Лев Троцкий (Бронштейн) и Юлий Мартов (Цедербаум), оставившие свой след в истории России.
Другие пытались организовать еврейское рабочее движение. В 1897 году они основали Бунд, еврейско-марксистскую партию, которая защищала еврейских рабочих от эксплуатации фабрикантами, большинство из которых сами были евреями. Низшие классы охотно пошли за Бундом, построенным на откровенно популистской основе.
Другая часть еврейской молодежи, также затронутая мифологией русских революционных мучеников, отчаялась добиться справедливости для евреев в любой стране, в которой они жили, и предпочла реформировать еврейское общество в стране, которая стала бы их собственной. Это были студенты, основавшие в Соединенных Штатах движение Am Olam («Вечный народ»), и группа Билу (аббревиатура от Beit Yaakov Lekhu Venelkha, «Дом Иакова! Придите, и пойдем!»[24]), поставившая себе цель создать колонию в Палестине. За ними последовали различные другие сионистские социалистические группы.
Новый еврейский национализм
По мере того как безопасность евреев в Восточной Европе все более подрывалась, современный антисемитизм появился и в Западной Европе. Ненависть к евреям не была новостью, но на этот раз она проходила под флагом расизма и детерминизма: ее объектом была не еврейская религия, а еврейская раса. Религию можно сменить, а расу нет. В эпоху растущей секуляризации религиозная ненависть могла бы показаться пережитком прошлого, но расовая ненависть была современной и актуальной, так как говорила на языке научного дарвинизма.
Прежняя ненависть к евреям была нацелена на чужого, другого еврея, тогда как антисемитизм был нацелен на еврея, который выглядел так же, как и остальные, говорил на местном языке, чей внешний вид и поведение соответствовали среднему классу, он даже создавал национальную культуру либо принимал участие в ее создании наряду с остальными. Антисемиты обвиняли евреев в том, что они вызывают все беды капиталистического общества, подстрекают к революции и подрывают существующий порядок. Они представляли евреев паразитами, неспособными создать собственное общество или культуру, сидевшими на шее у других народов и копировавшими либо извращавшими их культуру. Поскольку евреи не могли по-настоящему интегрироваться в культуру, их культурные творения представлялись искусственными, не подлинными, неоригинальными.
Традиционные евреи воспринимали давнюю традиционную ненависть к евреям как часть принятого мирового порядка, который не изменится до пришествия Мессии, закона, который необходимо принять и терпеть. От нового антисемитизма страдали евреи, считавшие себя частью людей, среди которых они жили, с равными правами и обязанностями потому что больше не существовало еврейской «общины». Теперь они оказались все вместе под печально известным прозвищем «еврей». Как пишет Иехезкель Кауфман, возрождение, которого евреи жаждали и ожидали от своей интеграции в общество, теперь развеялось как мираж в пустыне. Конституционное равенство не привело к социальной интеграции и, конечно же, не привело к признанию немцами или французами того, что евреи были органической частью их наций. В своих мемуарах Гершом Шолем описывает различную реакцию евреев на появление антисемитизма. Некоторые предпочитали игнорировать это. Так, отец Шолема ощущал себя во всех смыслах и целях немцем, даже когда был вынужден покидать клубы, к которым принадлежал, из-за растущей оппозиции членам-евреям. Один из братьев Шолема оставался немецким патриотом до самой смерти, утверждая, что Гитлер не определяет, немец он или нет. Другой брат был коммунистом и погиб в концентрационном лагере Бухенвальд, а Герхард, которому предстояло стать Гершомом, обратился к сионизму[25].
Как и другие националистические движения, еврейский национализм сформировался из новой самоидентификации, порожденной воздействием современности, и новой социальной осознанности, приобретенной благодаря светскому образованию. Господствующий национализм нанес современным светским евреям глубокую рану тем, что отверг их. Эрнест Геллнер связывает формирование националистических движений с ростом числа образованных, мобильных людей, товаров, убеждений и пропаганды, которые сопровождают индустриализацию, и с разочарованием, порожденным несбывшимися ожиданиями интеграции в общество. Формирование интеллигенции в отвергнутой этнической группе было первым шагом в развитии движения, которое затем могло распространять свой месседж с помощью усовершенствованных средств связи. Подобный процесс можно наблюдать и среди евреев: то, что в предыдущие века рассматривалось как неосознанная идентификация с «еврейством», без национального осмысления или стремления облечь чувства евреев в политическую программу, теперь стало национальным сознанием.
В отличие от доминирующих тенденций в еврейском обществе XIX века, националистическое движение требовало прежде всего признания существования еврейской нации с общим прошлым, настоящим и даже будущим. Оно рассматривало этот народ как обладающий внутренней ценностью, как важную часть мировой культуры. В своей книге Rome and Jerusalem («Рим и Иерусалим») Мозес Гесс, немецко-еврейский социалист и современник Маркса, сравнил семью наций с оркестром, неспособным играть гармонично, пока отсутствует один инструмент еврейская нация[26]. Как и Герцль, он считал существование еврейской национальности предопределенной, неизбежной судьбой. Оба требовали признания еврейской самобытности не только для личностей, но и для сообщества. Для евреев Центральной и Западной Европы знаменитый призыв Герцля «Мы народ один народ!» стал откровением, несущим посыл освобождения. Для восточноевропейских евреев в их политической ситуации, напротив, это было самоочевидным заявлением.
Одной из характерных черт европейских национальных движений (сионизм по сравнению с другими возник позже) была отсылка к легитимности, а легитимность обычно опиралась на генеалогию, свидетельствующую о древности нации, ее исторических правах на территорию и суверенитет, красоту национальной культуры и вклад в мировую культуру. Генеалогия еврейского народа опиралась на Библию, что представляло собой нечто парадоксальное, поскольку до XIX века Библия считалась вторичной по сравнению с еврейским устным законом[27]. Дети изучали Пятикнижие в хедере, но просто как введение в изучение более важных писаний, Талмуда и поским (религиозных судей). Именно протестанты открыли Библию и превозносили ее важность в воспитании молодого поколения. Даже идея возвращения евреев на свою древнюю родину как первого шага к спасению мира, похоже, возникла среди определенной группы евангельских английских протестантов, достигшей расцвета в Англии в 1840-х годах; они привнесли это понятие в еврейские круги.
Может показаться, что идея возвращения на Землю Израиля была частью духовных убеждений еврейского народа с незапамятных времен. В конце концов, евреи каждый день молились о возвращении в Сион. Каждый Песах они произносили: «В следующем году в Иерусалиме», и каждый пост Девятого ава они оплакивали разрушение Храма. В XVII веке еврейский мир был взбудоражен появлением ложного Мессии, Шабтая Цви, который пообещал положить конец изгнанию и вернуть еврейский народ в Землю Израиля. Тоска по Сиону, безусловно, была неотъемлемой частью глубоких переживаний еврейского народа.
Но между этим стремлением и сионизмом была существенная разница. На протяжении веков евреи были сосредоточены на чудесном спасении, которое должно было произойти как часть апокалиптических событий, изменивших нынешний мировой порядок. До этого времени, окутанного туманом будущего, они должны были жить своей жизнью в диаспоре, а не форсировать события. Идеи, которые начали распространяться как среди светских, так и среди религиозных евреев в XIX веке, были диаметрально противоположны. Вместо того чтобы пассивно ожидать пришествия Мессии, еврейский народ должен был взять судьбу в свои руки и изменить ситуацию своими силами. Эта концепция встретила резкое сопротивление со стороны консервативных религиозных кругов, которые считали ее противодействием божественной воле. Левые же возражали, что просвещенные евреи должны отказаться от этой концепции, основанной на религии.
Группы Hovevei Zion («Любящие Сион»[28]), появившиеся в Российской империи после Суффот ба-Негев и потери веры в то, что прогресс спасет евреев, были небольшими по размеру, неопытными как в организационном плане, так и в создании поселений, но они внесли существенное нововведение: перестали говорить о Земле Израиля как о мифической земле и стали называть ее реальной страной, в которую можно переселиться. 15 лет спустя Герцль добавил политическую составляющую к движению, начавшемуся до него. Это стремление добиться существенного изменения мировосприятия евреев, а также отношения к ним всего мира вот что оставило революционный след в сионистском движении. Это было революционным шагом призывать евреев к реальным, активным действиям в настоящем то, что Гершом Шолем назвал возвращением евреев в историю. И так же, как и другие национальные движения, это новое движение использовало древние мифы и символы, большей частью заимствованные из традиций и религии.
Герцль и зарождение сионизма
В еврейской истории особое место отведено Теодору Герцлю, отцу сионистского движения. Как бы ни пытались объяснить определенные исторические явления, в них все же сохраняется необъяснимый, таинственный, мистический элемент. Появление Герцля в еврейском мире и его активная деятельность менее чем за десять лет составили одно из таких явлений: мимолетная вспышка молнии, осветившая реальность и встряхнувшая ее, заложившая основу для будущих изменений. Герцль был венгерским евреем из эмансипированной и приобщенной к немецкой культуре семьи; его познания в иудаизме были скудными, а в отношении еврейского народа поверхностными. Журналист, специализирующийся на жанре легкого фельетона, который ценили в основном евреи, искушенные и ироничные читатели уважаемой венской газеты Neue Freie Presse на рубеже веков, Герцль также пробовал свои силы в драматургии, но с небольшим успехом. Ничто в его личной истории не намекало на душевную стойкость, безграничную энергию, политическую проницательность и бесконечную самоотдачу, которые он проявил в последнее поразительное десятилетие своей жизни. Почти в мгновение ока этот посредственный буржуазный интеллигент превратился в человека, движимого призванием.
Краткая брошюра Der Judenstaat («Еврейское государство»), которую Герцль опубликовал в 1896 году, стоит в одном ряду с трактатом аббата Сийеса What Is the Third Estate? («Что такое третье сословие?»), спровоцировавшим Французскую революцию, и с Common Sense («Здравым смыслом») Томаса Пейна, создавшим подспорье для американской революции. Auto-Emancipation («Автоэмансипация») Иегуды Лейба Пинскера 1882 года предшествовала брошюре Герцля, и хотя анализ антисемитизма Пинскером был определенно более глубоким, величие Герцля заключалось в том, что он показал это явление в его современном контексте и извлек из него конкретные выводы. Герцль понимал многогранный характер современного антисемитизма, соединявшего в себе противоположные элементы. Евреев ненавидели как капиталистов и как революционеров, как богатых и как бедных; как образованных и как невежественных; как людей, унаследовавших местную культуру, но все же остававшихся самобытными.
Прежде всего, Герцль признал, что антисемитизм проистекает из нового явления в политической жизни Европы: массовой политики. По словам Герцля, по мере того, как власть масс возрастала с ростом национализма и демократизации, одновременно возрастал и риск для евреев. Живя в Вене и Париже, он был свидетелем растущей власти масс. В Австрии Карл Люгер, антисемитский политик-подстрекатель, чье избрание бургомистром Вены не было одобрено императором Францем Иосифом, тем не менее был переизбран немецкой общественностью. Немцы чувствовали угрозу со стороны растущего национализма поляков и чехов и возмущались очевидным успехом евреев в культурной и экономической жизни имперского города. Поэтому они разделяли политические взгляды Люгера. В Париже Герцль наблюдал массовое возмущение, последовавшее за судом над Дрейфусом. Однако не этот суд пробудил его внимание к еврейскому вопросу (антисемитизму), как это принято считать. Его националистическое сознание уже было пробуждено растущей властью масс и тем, что это значило в свете их отношения к евреям даже в стране, где евреи были эмансипированы в течение почти столетия. Негодование масс по отношению к евреям укрепило его веру в то, что евреи не могут ассимилироваться не потому, что они этого не хотят, а потому, что им этого не позволяют. В долгосрочном плане прогресс мог бы изменить эту ситуацию, но вот из-за чего план Герцля был как нельзя более актуален: сколько на самом деле оставалось времени для решения еврейского вопроса?
Интуитивно Герцль осознавал скрывающуюся экзистенциальную опасность: независимо от того, провалилась ли эмансипация или достигла успеха, она была предоставлена на основе абстрактных принципов конституционного равенства. Она не завоевала сердца и умы людей, которые отказывались принимать евреев как часть своих сограждан. Вывод Герцля был прост: нет смысла бороться с антисемитизмом, доказывать его ошибочность, поскольку он основан на глубоко укоренившемся мировоззрении, которое рациональное мышление не в состоянии преодолеть. Единственный вариант обойти его. Евреи были нацией, нуждавшейся в собственном государстве. Однозначный диагноз Герцля о природе болезни и ее лечении был освобождением: он положил конец полуправде, притворству, будто все в порядке и эмансипация решила проблему. Оскорбленная гордость образованного, ассимилированного еврея, оказавшегося отвергнутым культурой и нацией, к которым, по его ощущению, он принадлежал, привела Герцля к откровенному и гордому лозунгу: мы народ единый народ!
К этому выводу Герцль добавил еще одно суждение: еврейский вопрос глобальная проблема, которую можно решить только с помощью великих держав. Действительно, обсуждение евреев в терминах «вопроса» было уничижительным. Рассмотрение «проблемы рабства» или «женского вопроса» подразумевало, что эти группы были ниже по статусу и нуждались в эмансипации. Напротив, определив проблему евреев как международную, Герцль убрал ее из сферы социальной и этнической политики в различных странах и включил в международную повестку дня. Он диалектически рассматривал как явный, так и скрытый европейский антисемитизм как фактор, который подтолкнет страны Европы к созданию еврейского государства. Стремясь избавиться от мятежной еврейской интеллигенции, успешного еврейского среднего класса, избытка еврейской образованной прослойки на Западе и обездоленных евреев Востока, европейские державы предложат свою помощь в организации современного Исхода.