Но что же нам делать? спросила мамуля.
Да чего там, сказал папуля. Я этого прохвоста угомоню. Спущу в цистерну, и делу конец.
И испортишь воду? взвилась мамуля. Попробуй только!
Что за порочное племя вышло из моих чресел! сказал дедуля, рассвирепев окончательно. Ужли не обещали вы шерифу, что убийства прекратятся хотя бы на ближайшее время? Ужли и слово Хогбена ничто? Две святыни пронесли мы сквозь века нашу тайну и честь Хогбенов! Только посмейте умертвить этого Гэлбрейта вы мне ответите!
Мы все побледнели. Крошка Сэм опять проснулся и захныкал.
Что же теперь делать? спросил дядя Лес.
Наша великая тайна должна остаться нерушимой, сказал дедуля. Поступайте как знаете, только без убийств. Я тоже обмозгую сию головоломку.
Тут он, казалось, заснул, хотя точно про него никогда ничего не знаешь.
На другой день мы встретились с Гэлбрейтом в городке, как и договорились, но еще раньше я столкнулся на улице с шерифом Эбернати, который, завидев меня, зло сверкнул глазами.
Лучше не нарывайся, Сонк, сказал он. Помни, я тебя предупреждал.
Очень неудобно получилось.
Как бы там ни было, я увидел Гэлбрейта и рассказал ему, что дедуля не пускает меня в Нью-Йорк. Гэлбрейт не очень-то обрадовался, но понял, что тут уж ничего не поделаешь.
Его номер в отеле был забит научной дребеденью и мог напугать всякого. Ружье стояло тут же, и Гэлбрейт как будто в нем ничего не менял. Он стал меня переубеждать.
Ничего не выйдет, отрезал я. Нас от этих гор не оттащишь. Вчера я брякнул сдуру, никого не спросясь, вот и все.
Послушай, Сонк, сказал он. Я расспрашивал в городке о Хогбенах, но почти ничего не узнал. Люди здесь скрытные. Но все равно их свидетельство было бы только лишним подтверждением. Я не сомневаюсь, что наши теории верны. Ты и вся твоя семья мутанты, вас надо обследовать.
Никакие мы не мутанты, ответил я. Вечно ученые обзывают нас какими-то кличками. Роджер Бэкон окрестил нас гомункулами, но
Что?! вскрикнул Гэлбрейт. Что ты сказал?
Э издольщик один из соседнего графства, тут же опомнился я, но видно было, что прохвессора не проведешь. Он стал расхаживать по номеру.
Бесполезно, сказал он. Если ты не поедешь в Нью-Йорк, я попрошу, чтобы институт выслал сюда комиссию. Тебя надо обследовать во славу науки и ради прогресса человечества.
Этого еще не хватало, ответил я. Воображаю, что получится. Выставите нас, как уродов, всем на потеху. Крошку Сэма это убьет. Уезжайте-ка отсюда и оставьте нас в покое.
Оставить вас в покое? Когда вы умеете создавать такие приборы? Он махнул рукой в сторону ружья. Как же оно работает? спросил он ни с того ни с сего.
Да не знаю я Смастерили, и дело с концом. Послушайте, прохвессор. Если на нас глазеть понаедут, быть беде. Большой беде. Так говорит дедуля.
Гэлбрейт стал теребить собственный нос:
Что ж, допустим а ответишь мне на кое-какие вопросы, Сонк?
Не будет комиссии?
Посмотрим.
Нет, сэр. Не стану
Гэлбрейт набрал побольше воздуха:
Если ты расскажешь все, что мне нужно, я сохраню ваше пребывание в тайне.
А я-то думал, у вас в институте знают, куда вы поехали.
А-а, да, спохватился Гэлбрейт. Естественно, знают. Но про вас там ничего не известно.
Он подал мне мысль. Убить его ничего не стоило, но тогда дедуля стер бы меня в порошок, да и с шерифом приходилось считаться. Поэтому я сказал: «Ладно уж» и кивнул.
Господи, о чем только этот тип не спрашивал! У меня аж круги поплыли перед глазами. А он распалялся все больше и больше.
Сколько лет твоему дедушке?
Понятия не имею.
Гомункулы, гм Говоришь, он когда-то был рудокопом?
Да не он, его отец, сказал я. На оловянных копях в Англии. Только дедуля говорит, что в то время она называлась Британия. На них тогда еще навели колдовскую чуму. Пришлось звать лекарей друнов? Друдов?
Друидов?
Во-во. Эти друиды, дедуля говорит, были лекарями. В общем, рудокопы мерли как мухи, по всему Корнуэллу, и копи пришлось закрыть.
А что за чума?
Я объяснил ему, как запомнил из рассказов дедули, и прохвессор страшно разволновался, пробормотал что-то, насколько я понял, о радиоактивном излучении. Ужас какую околесицу он нес.
Искусственная мутация, обусловленная радиоактивностью! говорит, а у самого глаза и зубы разгорелись. Твой дед родился мутантом! Гены и хромосомы перестроились в новую комбинацию. Да ведь вы, наверное, сверхлюди!
Нет уж, возразил я. Мы Хогбены. Только и всего.
Доминанта, типичная доминанта. А у тебя вся семья э-э-э со странностями?
Эй, легче на поворотах! пригрозил я.
В смысле все ли умеют летать?
Сам-то я еще не умею. Наверное, мы какие-то уроды. Дедуля у нас золотая голова. Всегда учил, что нельзя высовываться.
Защитная маскировка, подхватил Гэлбрейт. На фоне косной социальной культуры отклонения от нормы маскируются легче. В современном цивилизованном мире вам было бы так же трудно утаиться, как шилу в мешке. А здесь, в глуши, вы практически невидимы.
Только папуля, уточнил я.
О боже, вздохнул он. Скрывать такие невероятные природные способности Представляете, что вы могли бы совершить?
Вдруг он распалился пуще прежнего, и мне не очень-то понравился его взгляд.
Чудеса, повторял он. Все равно что лампу Аладдина найти.
Хорошо бы вы от нас отвязались, говорю. Вы и ваша комиссия.
Да забудь ты о комиссии. Я решил пока что заняться этим самостоятельно. При условии, если ты будешь содействовать. В смысле поможешь мне. Согласен?
Не-а, ответил я.
Тогда я приглашу сюда комиссию из Нью-Йорка, сказал он злорадно.
Я призадумался.
Ну, сказал я наконец, чего вы хотите?
Еще не знаю, медленно проговорил он. Я еще не полностью охватил перспективы.
Но он готов был ухватить все в охапку. Сразу было видать. Знаю я такое выражение лица.
Я стоял у окна, смотрел на улицу, и тут меня вдруг осенило. Я рассудил, что, как ни кинь, чересчур доверять прохвессору вовсе глупо. Вот я и подобрался, будто ненароком, к ружью и кое-что там подправил.
Я прекрасно знал, чего хочу, но, если бы Гэлбрейт спросил, почему я скручиваю проволочку тут и сгибаю какую-то чертовщину там, я бы не мог ответить. В школах не обучался. Но твердо знал одно: теперь эта штучка сработает как надо.
Прохвессор строчил что-то в блокноте. Он поднял глаза и заметил меня.
Что ты делаешь? спросил он.
Тут было что-то неладно, соврал я. Не иначе как вы тут мудрили с батарейками. Вот сейчас испытайте.
Здесь? возмутился он. Я не хочу возмещать убытки. Испытывать надо в безопасных условиях.
Видите вон там, на крыше, флюгер? Я показал пальцем. Никто не пострадает, если мы в него нацелимся. Можете испытывать, не отходя от окна.
Это это не опасно?
Ясно было, что у него руки чешутся испытать ружье. Я сказал, что все останутся в живых, он глубоко вздохнул, подошел к окну и неумело взялся за приклад.
Я отодвинулся в сторонку. Не хотел, чтобы шериф меня увидел. Я-то его давно приметил он сидел на скамье возле продуктовой лавки через дорогу.
Все вышло, как я и рассчитывал. Гэлбрейт спустил курок, целясь во флюгер на крыше, и из дула вылетели кольца света. Раздался ужасающий грохот. Гэлбрейт повалился навзничь, и тут началось такое столпотворение, что передать невозможно. Вопль стоял по всему городку.
Ну, чувствую, самое время сейчас превратиться в невидимку. Так я и сделал.
Гэлбрейт осматривал ружье, когда в номер ворвался шериф Эбернати. А с шерифом шутки плохи. У него был пистолет в руке и наручники наготове; он отвел душу, изругав прохвессора последними словами.
Я вас видел! орал он. Вы, столичные, думаете, что вам здесь все сойдет с рук. Так вот, вы ошибаетесь!
Сонк! вскричал Гэлбрейт, озираясь по сторонам. Но меня он, конечно, увидеть не мог.
Тут они сцепились. Шериф Эбернати видел, как Гэлбрейт стрелял из ружья, а шерифу палец в рот не клади. Он поволок Гэлбрейта по улице, а я, неслышно ступая, двинулся следом. Люди метались как угорелые. Почти все прижимали руки к щекам.
Прохвессор продолжал ныть, что ничего не понимает.
Я все видел! оборвал его Эбернати. Вы прицелились из окна и тут же у всего города разболелись зубы! Посмейте только еще раз сказать, будто вы не понимаете!
Шериф у нас умница. Он с нами, Хогбенами, давно знаком и не удивляется, если иной раз творятся чудные дела. К тому же он знал, что Гэлбрейт ученый. Так вот, получился скандал, люди доискались, кто виноват, и я оглянуться не успел, как они собрались линчевать Гэлбрейта.
Эбернати его увел. Я немножко послонялся по городку. На улицу вышел пастор, посмотреть на церковные окна они его озадачили. Стекла были разноцветные, и пастор никак не мог понять, с чего это они вдруг расплавились. Я бы ему подсказал. В цветных стеклах есть золото его добавляют, чтобы получить красный тон.
В конце концов я подошел к тюрьме. Меня все еще нельзя было видеть. Поэтому я подслушал разговор Гэлбрейта с шерифом.
Все Сонк Хогбен, повторял прохвессор. Поверьте, это он перестроил проектор!
Я вас видел, отвечал Эбернати. Вы все сделали сами. Ой! Он схватился рукой за челюсть. Прекратите-ка, да поживее! Толпа настроена серьезно. В городе половина людей сходит с ума от зубной боли.
Видно, у половины городских в зубах были золотые пломбы. То, что сказал на это Гэлбрейт, меня не очень-то удивило.
Я ожидаю прибытия комиссии из Нью-Йорка; сегодня же вечером позвоню в институт, там за меня поручатся.
Значит, он всю дорогу собирался нас продать. Я как чувствовал, что у него на уме.
Вы избавите меня от зубной боли и всех остальных тоже, а не то я открою двери и впущу линчевателей! простонал шериф. И ушел прикладывать к щеке пузырь со льдом.
Я прокрался обратно в коридор и стал шуметь, чтобы Гэлбрейт услыхал. Я подождал, пока он не кончит ругать меня на все корки. Напустил на себя глупый вид.
Видно, я маху дал, говорю. Но могу все исправить.
Да ты уж наисправлял достаточно. Тут он остановился. Погоди. Как ты сказал? Ты можешь вылечить эту что это?
Я осмотрел ружье, говорю. Кажется, я знаю, где напорол. Оно теперь настроено на золото, и все золото в городе испускает тепловые лучи или что-то в этом роде.
Наведенная избирательная радиоактивность, пробормотал Гэлбрейт очередную бессмыслицу. Слушай. Вся эта толпа у вас когда-нибудь линчуют?
Не чаще раза-двух в год, успокоил я. И эти два раза уже позади, так что годовую норму мы выполнили. Жаль, что я не могу переправить вас к нам домой. Мы бы вас запросто спрятали.
Ты бы лучше что-нибудь предпринял! говорит. А не то я вызову из Нью-Йорка комиссию! Ведь тебе это не очень-то по вкусу, а?
Никогда я не видел, чтобы человек с честным лицом так нагло врал в глаза.
Дело верное, говорю. Я подкручу эту штуковину так, что она в два счета погасит лучи. Только я не хочу, чтобы люди связывали нас, Хогбенов, с этим делом. Мы любим жить спокойно. Вот что, давайте я пойду в ваш отель и налажу все как следует, а потом вы соберете тех, кто мается зубами, и спустите курок.
Но да, но
Он боялся, как бы не вышло еще хуже. Но я его уговорил. На улице бесновалась толпа, так что долго уговаривать не пришлось. В конце концов я плюнул и ушел, но вернулся невидимый и подслушал, как Гэлбрейт уславливается с шерифом.
Они между собой поладили. Все, у кого болят зубы, соберутся и рассядутся в мэрии. Потом Эбернати приведет прохвессора с ружьем и попробует всех вылечить.
Прекратится зубная боль? настаивал шериф. Точно?
Я вполне уверен, что прекратится.
Эбернати уловил его нерешительность.
Тогда уж лучше испробуйте сначала на мне. Я вам не доверяю.
Видно, никто никому не доверял.
Я прогулялся до отеля и кое-что изменил в ружье. И тут я попал в переплет. Моя невидимость истощилась. Вот ведь как скверно быть подростком.
Когда я стану на сотню-другую лет постарше, то буду оставаться невидимым сколько влезет. Но пока я еще не очень-то освоился. Главное, теперь я не мог обойтись без помощи, потому что должен был сделать одно дело, за которое никак нельзя браться у всех на глазах.
Я поднялся на крышу и мысленно окликнул Крошку Сэма. Когда настроился на его мозг, попросил вызвать папулю и дядю Леса. Немного погодя с неба спустился дядя Лес; летел он тяжело, потому что нес папулю. Папуля ругался: они насилу увернулись от коршуна.
Зато никто нас не видел, утешил его дядя Лес. По-моему.
У городских сегодня своих хлопот полон рот, ответил я. Мне нужна помощь. Прохвессор обещал одно, а сам затевает напустить сюда комиссию и всех нас обследовать.
В таком случае ничего не поделаешь, сказал папуля. Нельзя же кокнуть этого типа. Дедуля запретил.
Тогда я сообщил им свой план. Папуля невидимый, ему все это будет легче легкого. Потом мы провертели в крыше дырку, чтобы подсматривать, и заглянули в номер Гэлбрейта. И как раз вовремя. Шериф уже стоял там с пистолетом в руке (так он ждал), а прохвессор, позеленев, наводил на Эбернати ружье. Все прошло без сучка без задоринки. Гэлбрейт спустил курок, из дула выскочило пурпурное кольцо света, и все. Да еще шериф открыл рот и сглотнул слюну.
Ваша правда! Зуб не болит!
Гэлбрейт обливался потом, но делал вид, что все идет по плану.
Конечно действует, сказал он. Естественно. Я же говорил.
Идемте в мэрию. Вас ждут. Советую вылечить всех, иначе вам не поздоровится.
Они ушли. Папуля тайком двинулся за ними, а дядя Лес подхватил меня и полетел следом, держась поближе к крышам, чтобы нас не заметили. Вскоре мы расположились у одного из окон мэрии и стали наблюдать.
Таких страстей я еще не видел, если не считать лондонской чумы. Зал был битком набит, люди катались от боли, стонали и выли. Вошел Эбернати с прохвессором прохвессор нес ружье, и все завопили еще громче.
Гэлбрейт установил ружье на сцене, дулом к публике, шериф снова вытащил пистолет, велел всем замолчать и обещал, что сейчас у всех зубная боль пройдет.
Я папулю, ясное дело, не видел, но знал, что он на сцене. С ружьем творилось что-то немыслимое. Никто не замечал, кроме меня, но я-то следил внимательно. Папуля, конечно невидимый, вносил кое-какие поправки. Я ему все объяснил, но он и сам не хуже меня понимал, что к чему. И вот он скоренько наладил ружье как надо.
А что потом было конец света. Гэлбрейт прицелился, спустил курок, из ружья вылетели кольца света на этот раз желтые. Я попросил папулю выбрать такую дальность, чтобы за пределами мэрии никого не задело. Но внутри
Что ж, зубная боль у них прошла. Ведь не может человек страдать от золотой пломбы, если никакой пломбы у него и в помине нет.
Теперь ружье было налажено так, что действовало на все неживое. Дальность папуля выбрал точка в точку. Вмиг исчезли стулья и часть люстры. Публика сбилась в кучу, поэтому ей худо пришлось. У колченогого Джеффа пропала не только деревянная нога, но и стеклянные глаза. У кого были вставные зубы, ни одного не осталось. Многих словно наголо обрили.
И платья ни на ком я не видел. Ботинки ведь неживые, как и брюки, рубашки, юбки. В два счета все в зале оказались в чем мать родила. Но это уж пустяк, зубы-то у них перестали болеть, верно?
Часом позже мы сидели дома все, кроме дяди Леса, как вдруг открывается дверь и входит дядя Лес, а за ним, шатаясь, прохвессор. Вид у Гэлбрейта был самый жалкий. Он опустился на пол, тяжело, с хрипом дыша и тревожно поглядывая на дверь.
Занятная история, сказал дядя Лес. Лечу это я над окраиной городка и вдруг вижу: бежит прохвессор, а за ним целая толпа, и все замотаны в простыни. Вот я его и прихватил. Доставил сюда, как ему хотелось.
И мне подмигнул.
О-о-о-х! простонал Гэлбрейт. А-а-а-х! Они сюда идут?
Мамуля подошла к двери.
Вон сколько факелов лезет в гору, сообщила она. Не к добру это.
Прохвессор свирепо глянул на меня.
Ты говорил, что можешь меня спрятать! Так вот, теперь прячь! Все из-за тебя!