Бармен: Вполне
Старик: И тут я снова сделаю реверанс в твою сторону: правду хоть раз в жизни отстаивать пытался практически каждый, истину же все мы и воспринимаем как правду. А существует ли ещё что-нибудь столь же ценное или, точнее, бесценное, что можно было бы предложить в качестве альтернативы жизни?
Бармен: Вы знаете, я ведь бармен и какие только люди ни проходят мимо меня. Но как же интересно наблюдать за людьми творческих профессий художниками, поэтами. Казалось, приходят они в кабак расслабиться, а когда начинают спорить, глаза у них горят, и понимаешь, что их нечто наполняет изнутри. И они никак не могут это просто так нести, им необходимо всё выплеснуть, иначе они разорвутся. Так что я бы назвал ещё и творчество.
Старик: Благодатный ты собеседник. Творчество это то, что действительно переполняет человека. Только я бы не ограничивался профессионалами творчество присуще каждому. Ты в шахматы играешь?
Бармен: Сказать, чтобы хорошо, нет, но доводилось даже на трёх досках биться одновременно.
Старик: Значит, помнишь тот зуд и то внутреннее горение, которые сопровождают шахматную партию?
Бармен: Ещё как. Однажды ночью в поезде, ещё совсем мальчишкой, слез со своей полки, чтобы прогуляться по вагону, остановился перед двумя взрослыми, и мне предложили занять место проигравшего. Часа два, наверное, бились, аж отец пошёл меня искать. Я, кажется, даже выиграл во всяком случае, комплиментов от соперника получил вдосталь. Как вспомню этот случай, так ощущения всего прямо накрывают! Подобное было, когда какие-нибудь сложные геометрические задачки в школе решал: логика включалась и несла тебя на волнах вдохновения
Старик: Вот-вот! Я именно об этом. Настоящая игра это всегда творческий процесс. А подлинные художники, подлинно творческие люди, коснулись чего-то того, что многим из нас неведомо, и они делятся с нами своими открытиями со всей щедростью.
Бармен: Они не могут не делиться это их переполняет.
Старик: Ну да. И очень нередко эти люди работают «на износ». Кстати, а как слово «поэт» переводится с греческого?
Бармен: Не знаю.
Старик: Творец. И не так уж много творческих людей, которым удалось дожить до глубокой старости. Чаще всего уходили они довольно рано
Бармен: Возможно, что многие и по глупости, но, наверное, иначе они не могли существовать они были бы не они. Ван Гог, например, с его отрезанным ухом
Старик: Бальзак, говорят, чтобы не толстеть и активнее творить, в день выпивал по 4050 чашек кофе. Наверное, нет смысла говорить, насколько это «полезно» для здоровья?
Бармен: Высоцкому вообще необходимо было ходить по краю пропасти, и он разогревал себя коньяком и всякой дрянью но мы им, всем этим людям, безмерно благодарны за тот след, который они оставили после себя на земле.
Старик: Очень важно, что творчество не есть некая абстракция, а состояние, которое переживал каждый из нас. И если это мною пережито изнутри, то мне не надо ничего объяснять я сам это испытал. Итак, мы отыскали ещё одну наиважнейшую категорию, которая вполне оправдывает человеческое бытие, даже если сокращает жизнь
Бармен: То есть сокращение жизни того стоит Мне важно, что всё, о чём мы тут с Вами разговаривали, не навязано мне, а, по сути, я это всё для себя сам открыл, как нечто осмысливающее человеческую жизнь: и любовь, и истину, и творчество, хотя, точнее сказать, знал всегда.
Старик: Формулировать полезно. Самое интересное, что эти явления одно без другого не очень-то и существуют. Что такое творчество без любви?
Бармен: Скука.
Старик: По-моему, пострашнее это Хиросима.
Бармен: Ёмкий образ ну да: творили люди, творили и натворили: и около двухсот тысяч унесённых невинных жизней.
Старик: А что такое творчество без истины?
Бармен: Наверное, что-то из Козьмы Пруткова: «Бросая в воду камешки, смотри на круги, ими образуемые; иначе такое бросание будет пустою забавою».
Старик: Отлично входишь в роль! У меня был иной образ, определяющий это сочетание, сизифов труд. Но и твой образ принимается без оговорок!
Бармен: Тогда у меня есть ещё детская побасенка: «Если все деревья в мире соединить в одно дерево, и все горы в мире собрать в одну гору, и все моря, реки и океаны слить в одно море, и эту гору поставить на берегу моря, а на эту гору водрузить это дерево и столкнуть вот бы плюхнуло[9]!»
Старик: Входишь в раж! Насколько я понимаю, это перепев стихотворения С. Я. Маршака «Если бы да кабы»[10]. Но мне в твоей редакции очень даже нравится. А что такое любовь без истины?
Бармен: «Ах, обмануть меня не трудно!.. / Я сам обманываться рад!»[11]
Старик: Очень неплохо, но, мне кажется, тут у Пушкина нет иллюзий. По мне, так любовь без истины лучше всего определяет русская поговорка: любовь зла, полюбишь и козла.
Бармен: Вы хотите сказать, что козла нельзя любить?
Старик: Наоборот. Просто можно полюбить козла, а полагать, что это Иван-царевич или Василиса Прекрасная. Как раз любить человека со всеми его недостатками, зная, что есть нечто куда более важное и значимое в нём, это нормально. А если любишь человека, не замечая их, и дорисовываешь то, чего нет, это кумиротворчество, культ личности. В русском языке есть очень чёткое слово, характеризующее это состояние: обожаю, то есть обоживаю
Бармен: Понятно. Вы хотите сказать, что такое ослепление не может не обернуться трагедией?
Старик: Именно так. И так всё: любовь без творчества рутина.
Бармен: Это как же в жизни без рутины-то?
Старик: Возможно, ты путаешь рутину с обыденностью.
Бармен: А в чём разница?
Старик: А ты сам вслушайся: обыденность буквально «об един день», то есть это забота о дне сегодняшнем с чёткой памятью о тех, кто в этой заботе нуждается, и всё, что делаешь, моешь ли посуду, ходишь ли в магазин, чистишь ли толчок, всё это ты делаешь ради своих близких.
Бармен: Ну да, в этом есть повод для радости
Старик: А когда рутина, это тоска. Истину невозможно искать без творчества и так далее
Бармен: То есть Вы хотите сказать, выдерни из этой триады хоть одну составляющую, и всё превращается в какую-то абракадабру: всё переворачивается с ног на голову?
Старик: Есть нечто, что всё это объединяет. Пастернак изрёк блестящую формулу: «Цель творчества самоотдача», а цель любви?
Бармен: Самоотдача
Старик: А поиска истины?
Бармен: Ну да, она же
Старик: Хорошо бы понимать, что самоотдача всегда служение, а не работа. И при всём при том явления, связанные с самоотдачей, мы определяем как различные и не путаем одно с другим. Мы не спутаем любовь с творчеством, а поиск истины с любовью. Зато духовный подъём, сопровождающий переживание этих состояний, во многом сходен. И, что немаловажно, тут мы можем очень чётко проложить границу между самоотдачей и саморастратой.
Бармен: Мы опять вернулись к самопожертвованию?
Старик: Только теперь мы это, по-моему, неплохо обосновали. Но есть ещё одна интересная петрушка
Бармен: Какая?
Старик: Слушай, вот ты живой человек, ты обладаешь личностным бытием. Скажи, может ли быть что-то больше, нежели личностное бытие?
Бармен: Не понял
Старик: У камня бытие есть? Он существует?
Бармен: Существует.
Старик: Но существует ли он как личность?
Бармен: Нет.
Старик: А мартышка?
Бармен: Вряд ли
Старик: А ты?
Бармен: Понятно а в чём суть личностного бытия?
Старик: Наверное, в самосознании. Или даже в потенциальной возможности самосознания, например, в человеческом зародыше. Так вот, по-моему, бытие человека, моё бытие, как самосознающего существа есть наивысшая степень бытия. А по-твоему?
Бармен: Пожалуй, да.
Старик: Если такие благодатные категории, как любовь, истина и творчество, не обладают личным бытием, а я разменяю бытие своей личности на них, то что произойдёт?
Бармен: Не пойму, в чём суть вопроса
Старик: Если эти категории не обладают личным бытием, а являются банальными абстракциями, то всё окажется саморастратой, а не самопожертвованием.
Бармен: Почему?
Старик: Потому что я личностное разменял на обезличенное.
Бармен: Ну, когда это происходит ради любви, то тут явно присутствует другая личность.
Старик: Это касается любви. Но что касается истины и творчества, то тут, я бы сказал, найти присутствие другой личности не столь легко, если вообще возможно.
Бармен: Творят-то ради других всё остаётся людям.
Старик: Творят вообще-то для себя просто не получается не творить, ты это сам утверждал. И тут отнюдь не эгоизм. Да и любят-то тоже потому, что не любить не получается.
Бармен: «И сердце вновь горит и любит, оттого что не любить оно не может»[12]
Старик: Это какая-то внутренняя непреодолимая потребность. И стремление к истине также рождается внутри человека о пять-таки по Пастернаку: «Во всём мне хочется дойти до самой сути»
Бармен: Да. Тут, наверное, ключевое слово «хочется».
Старик: Условием реализации всего является свобода человека. Я бы даже сказал точнее: воля.
Бармен: А в чём разница?
Старик: Волевое усилие, которое я предпринимаю для достижения чего бы то ни было, я редко оцениваю как акт свободы. Но оно даже больше свободы волевое усилие всегда сопряжено с нравственным достоинством.
Бармен: Или с его отсутствием
Старик: Верное уточнение, ведь даже если говорить о любви, то, по мысли польского сатирика Станислава Ежи Леца, не всё однозначно: «Всё нужно принести в жертву человеку! Только не других людей»[13].
Бармен: Но человек это сам для себя выбирает
Старик: О чём я и говорю: волевое усилие. Волевое усилие обосновывает нравственный пафос свободы выбора человека. И оценка добро это или зло ой как важна! Понятно, что речь идёт о выборе самого жертвующего, но всё равно: если нет личностного начала, то все выделенные нами категории сами по себе остаются абстракциями. И, по-моему, если уж мы их выделили как нечто вполне оправдывающее расставание с жизнью, то оправдывают они это расставание только в том случае, если сами способны обладать личностным бытием.
Бармен: Как-то в моём мозгу не очень соединяется, что эти категории могут быть живыми
Старик: Если они, соприкасаясь со мной, мною обладают, то как иначе?
Бармен: Почему это они мною обладают?
Старик: Ты же сам говорил: не можем не любить, не можем не творить
Бармен: Вы хотите сказать, что я, живой человек, им подчиняюсь?
Старик: А как по-другому?
Бармен: Они больше меня?
Старик: Да. В этом-то всё и дело.
Бармен: Но как они могут обладать этим личностным бытием?
Старик: Как данностью. Просто: они или им обладают, или нет. И тут либо я принимаю, что личностное бытие присуще и любви, и истине, и творчеству, и тогда они являются для меня непреходящими ценностями, за которые не грех жизнь отдать, либо таковых ценностей вообще нет.
Бармен: По-другому никак?
Старик: По-моему, по-другому не работает так я это воспринимаю на уровне интуиции.
Бармен: Любовь, истина и творчество обладают личностным бытием? Что внутри меня может позволить мне принять или не принять это положение? То есть почему я могу это принять, должен это принять?
Старик: Наверное, есть только один аргумент: потому что ты восхищаешься смертью молодого человека и ужасаешься нелепостью смерти ханыги
Бармен: А Вам не кажется, что это слишком зыбко, неустойчиво?
Старик: Ещё как кажется. А тебе не кажется, что без этого вообще всё-всё на свете становится ещё более зыбким?
Бармен: Пожалуй, соглашусь
Старик: Но тогда что это такое на самом деле? Любовь, истина и творчество, неразрывно связанные друг с другом, поощрённые свободой и обладающие личностным бытием?
Бармен: Тупик какой-то: если не личность, то абстракция, ради которой и копья-то ломать не стоит, а если личность, то Слушайте, я ведь точно знаю, что это не так, я ведь комсомолец, я ведь атеист! Как это у меня получилось? Я ведь понимаю, что, несмотря на все Ваши ремарки и подсказки, а, впрочем, это были даже не подсказки, а ориентиры, всё проговорено было мною самим. Как это у меня получилось? Это что?
Старик: Точнее, не что, а Кто
Бармен: Бог?
Старик: А Кто же?!
Бармен: До сих пор я полагал, что в Бога веруют либо дураки, либо подлецы, которым это выгодно.
Старик: Думаю, ты не одинок, ибо в нашей стране это господствующая точка зрения
Бармен: В общем-то Вы меня убедили, что верующие люди на свете существуют и, возможно, они отнюдь не подлецы и не дураки. Более того, для части людей, на собственном опыте убедившихся в наличии неких необъяснимых явлений и событий, оказывается проще наладить контакты с Богом. Как у Галича, например: «Доброе утро, Бог», г оворит Бах «Спокойной ночи, Бах», говорит Бог?.. Или ещё точнее: таким людям проще выстраивать или открывать в себе некую систему нравственных законов и этим законам следовать: делать что должно, и будь что будет
Старик: Принципиальных возражений нет, но я буду настаивать именно на встрече с Богом, а не на «наличии неких необъяснимых явлений и событий». Чудо к Богу не приводит, но оно утверждает человека в верности его пути, когда он уже к Богу пришёл.
Бармен: Но я же в Него не верю
Старик: А Он вот прям сейчас перед тобой не встал?
Бармен: Мне трудно в этом признаться, но похоже, что встал Только я всё равно не пойму, как это у меня получилось? Именно у меня!
Старик: Правильно поставленный вопрос предполагает верно положенный ответ. Насколько я знаю, это называется диалектикой. А она несокрушима. Но надо честно признаться, что мы с тобой исходили из одной непроверенной посылки
Бармен (с радостью): Какой?!
Старик: Мы с тобой исходили из того, что в жизни есть смысл. Мы негласно положили это в суть наших рассуждений. Так вот, если в жизни есть смысл, то есть Бог, а если Бога нет, то и смысла в жизни нет. Это очень неплохо исследовали русские философы Семён Франк и Евгений Трубецкой[14]. Доказать здесь ничего нельзя. Есть только внутренний нравственный выбор, воля каждого человека: есть смысл в жизни или его нет
Бармен: И как же это разрешается?
Старик: Опять только внутренней интуицией: или я внутри себя полагаю, что в жизни есть смысл и этот смысл безусловный, или нет.
Бармен: Безусловный, то есть существующий вне зависимости от меня?
Старик: и наполняющий собою всё мироздание, а значит, меня обнимающий, включающий в себя. Просто многие этот смысл ограничивают и сводят к некой утилитарности
Бармен: А он именно потому смысл, что всеобъемлющ?
Старик: По крайней мере, я так полагаю, и у меня по-другому не получается. И важно то, что все эти три категории, которые оправдывают этот смысл, друг без друга не существуют, но каждая узнаваема и ощущается отдельно, каждая сама по себе, а образ восприятия один.
Бармен: Почему это так важно?
Старик: Потому что, как мне кажется, это образ Троицы, который можно прочувствовать через самого себя. Был один киник, то бишь циник, как и ты, один из основателей этой самой кинической школы. Звали его Диоген.
Бармен: Который попросил подвинуться Александра Македонского, чтобы не загораживал ему солнце?
Старик: Он самый. Но ещё он знаменит тем, что днём ходил по улицам Афин с фонарём, утверждая, что ищет человека.
Бармен: Нашёл?
Старик: Похоже, что нет. Но вот один из его последователей, Понтийский Пилат
Бармен: А он тоже был киником?
Старик: Говорят, что да. Так вот, он как-то вывел перед беснующейся толпой одного ненавидимого этой толпой Проповедника, изувеченного пытками, и громко объявил: се, Человек! (Ин. 19:5).
Бармен: Вы хотите сказать, что он нашёл ответ на вопрос своего предшественника?
Старик: Почему бы нет? Вряд ли он это сознавал, но как такое не сопоставить? Тем более что этот Проповедник Сам о Себе говорил очень даже интересные вещи