Откуда у Прохора перстень, интересно.
Может, это подойдет. Из кармана достал золотой портсигар подарок отца в день получения офицерских эполет.
Он только с надписью.
Казак взвесил на ладони массивный прямоугольник.
Не жалко? Видать, дареный.
Отец с рождением русского офицера поздравлял, а сегодня я как заново народился.
Отец жив?
Два года как Мы вместе перекрестились.
Тогда не возьму. Беречь такие подарки полагается, память об отце священна. Ты, поручик, уразумей, не за золото мы пошли. Богатство это не для нас. Не каждый холоп так за своего барина просит. Интересно стало! Да и ты не плошал: один был в белой папахе, вертелся чертом, геройствовал, терял тебя не раз. Рад, что вышел из рубки целым. Вот папаху твою взял бы! Где она?
Нет. Утерял, растерянно пробормотал я.
Пластун усмехнулся в усы, но вернуться не предложил. Я посмотрел на его поношенный головной убор.
А давай так: я у тебя папаху куплю и нравится мне она, и память о тебе будет. Да и не гоже мне, офицеру, без головного убора, не ровен час на доклад вызовут.
И я вытащил все ассигнации, которые были в кармане, и протянул довольному казаку.
На память, ваш бродь, я тебе утерянную добуду, а пока носи, снял свою и протянул.
2. Сатисфакция[13]
Барин, Иван Матвеевич. Живой! Прохор не столько сбегал вниз, сколько старался не набрать скорость.
Змейкой, змейкой беги. Держи на молодые раины[14], ишь, как тянутся среди каменюк, крикнул ему казак. А то до Плевны не остановишься.
Старик скользил по жухлой траве, путался в корнях сухого бурьяна, готовый упасть и сломать себе шею. Каждый раз я не выдерживал, прикрывал глаза и морщился, открывая их с неохотой, медленнее, чем полагалось. Обошлось. Молодой казак, стоявший рядом, одобрительно засмеялся и покрутил головой, восхищаясь чужой прыткости, не свойственной для столь почтенного возраста. На последних метрах солдатское кепи слетело с головы дядьки, когда тело изогнулось под немыслимой дугой. И головной убор уже он водрузил на седые кудри в колючих фиолетовых репьях[15]. Верный слуга прижался к груди. Горло стиснула спазма.
Зачем же ты бежал, как Буцефал двуногий, мы же сейчас подниматься начнем, как можно ласковее спросил я, пытаясь отодрать с грубого сукна кепи первый репейник. Глупая затея не удалась. Цветок упирался всеми колючками, и материя трещала. Оставил так. Какая-никакая маскировка.
Терпеть мочи не было. Глаза старика были полны слез, губы тряслись. Цел ли, батюшка, не ранен?
Не кручинься, Прохор. Самым замечательным случаем цел. Вот казаки сильно выручили. Без них ни за что не выбрался бы.
Не преувеличивай, ваше бродь, казак отмахнулся от крылатого насекомого, отгоняя божью тварь от носа своего. Ты и сам, поручик, скор и как вьюн крутился. Видел я. Оценил. Однако теперь расходятся наши дороги на этом месте. Дальше сам доберешься. Нас товарищи вечерять зовут.
Оглядевшись по сторонам, ничего не заметил, где сотоварищи казака и куда они его на обед приглашают. Стало интересно, словно ребус решаю.
Ты не головой верти, кулеш носом чуять треба! подсказал служивый, показывая, как надо правильно дышать носом: шумно и морщить посильнее.
Точно, я рассмеялся. Вон оттуда вроде ветерок приносит.
Точно, передразнил казак досадливо. Вон откуда, показал пальцем в абсолютно голое место в другой стороне.
Правду он говорил или опять дразнил, так и осталось для меня загадкой.
Погоди, пластун, я понял, ты ночью туда, я ткнул пальцем за спину, возьмите меня с собой.
На кой?! опешил казак, представляя себе такую обузу.
На пушки свои посмотреть хочу, ну и папаху вернуть, чего имущество иноверцам оставлять. В этот момент я сам себе не смог ответить, зачем мне это нужно. Память дело хорошее, но если бы мне предложили лезть ночью к туркам, я, безусловно, отказался бы. Чего это черт меня за язык дернул. Хотя теперь, когда слово вслух произнесено, меня не остановят ни господь Бог, ни воинский начальник.
Гриц, возьмем поручика? заулыбался казак в усы, кивая напарнику. Одетый в коричневую черкеску, пыльный и с темной кожей, как земля вокруг, воин не сразу среагировал на слова друга.
Гриц? Что там у тебя?
Долговязый жилистый мужик, от которого скрытая сила исходила мощным потоком, как раз в очередной раз отпихивал руку Прохора. Хмуро глянул в нашу сторону, сердито брови сводя на переносице:
Микола, та кажи ты ему Шо за скаженный дид! кажется, казак начинал сердиться и заводиться. Поручика? Та возьмем, нехай попробуе тещиных блинов!
Николай повернулся к Прохору. Потрепал старика по гимнастерке, пыль выбивая:
Дядька, та чего вы человика истязаете, ему проще до Стамбула и обратно сбегать, чем объяснить, что барин ваш удачно у меня шапку купил и того ну это не возьмем мы у тебя ничего. В расчете мы. Полном. Казак сделал паузу и уже добавил мне: Все, пора, по первой темноте к большому камню, тому, ну знаешь, подходи, только тихо. И чтоб ничего белого. Он тряхнул светло-русым чубом. Разумеешь?
А красное можно? на всякий случай спросил я.
Червоне ночью як черное. Пластун присвистнул. Можно, а что у тебя красное?
Оторочка мундира. Я не врал была кайма.
Шуткуешь трошки? Микола подмигнул. Це гарно. Мундирчик худой наденьте на животе придется поползать.
Николай, еще вопрос. На каком языке вы говорите?
Язык обыкновенный, человечий. Все понимают и русские, и хохлы, и сербы, и черкесы. Ну, до побачинья.
Казаки через десяток метров скрылись за кустарником. И так ловко, что ветки, перестав дрожать, быстро застыли неподвижно, словно и не пропускали через себя никого.
Теперь, Прохор, доложи, сколько наших вышло и где они.
Старик вытянулся, понимая торжественность момента.
Тут недалеко, возле ручейка, в порядок себя приводят, шестьдесят четыре души.
Из сотни. Совсем неплохо. На душе стало радостнее.
Старший фейерверкер сказал, если вы вырветесь, пойдем строем, под вашей командой. С песней. Мол, артиллеристы не дикобразы турецкие, и сейчас все чистят к вашему приходу, чтоб выглядеть, как новые пятиалтынные.
Пошли тогда, покажешь, а по пути про перстень расскажешь. Где добыл, каким способом.
Господь с вами, батюшка Иван Матвеевич, маменька ваша в дорогу дала с наказом беречь пуще глаза. В самую тяжелую минуту пустить в дело он потрогал холщевый мешочек, висевший на шее. Я-то думал ладанка или щепоть родной земли.
Давай так, если целыми выберемся отсюда, оставишь его себе.
Спасибо, Иван Матвеевич. Прохор осенил себя крестом. Только правильно будет вашей матушке вернуть. Вещица дорогая, фамильная, должна в семье остаться.
Тут я понял, почему матушка доверила ему, а не мне. Давно проспорил бы или в карты поставил. Все теряет ценность, если завтра убьют молодым. Даже фамильные графские перстни. Заметив, что старый солдат стал задыхаться, предложил как бы между прочим:
Присядем, револьвер почистить нужно, вон и камни удобные.
На удивление оружие турецкого офицера содержалось в полном порядке. Его смит-вессон украшен костяными щечками с изображением полумесяца. У меня же были простые черные деревянные с насечкой. Это что ж, британцы специально для турок-мусульман оружие изготавливают?! Ну эти за пару фунтов мать родную продадут. Пока я драил револьверный ствол, Прохор полировал турецкую шашку.
Богатая сабля, важного офицера вы, батюшка, зарубили, Прохор даже заикал от восхищения и от охватившего волнения. Всем на зависть!
Не думаю. Чего важному в первых рядах делать, хотя, захватив русскую батарею, слава в армии обеспечена. Славу и уважение за деньги не купишь. Только это, старик, не сабля, а шашка, видишь гарды нет.
Так пальцы без защиты, старик хмыкнул, вертя оружие.
Зато направление удара можно в любую сторону менять.
Узор-то какой, погляди, золотом отделана.
Действительно, внимательно рассмотрев, я по-настоящему оценил свой трофей. Золото по серебру, серебром по золоту. Искусная мусульманская инкрустация. Такой и воевать жалко. Генеральская шашка!
Прохор словно услышал мои мысли. Заохал, засопел, заважничал:
Теперь, Иван Матвеевич, придется шибче в генеральское достоинство входить. На зависть всем! А какой жених будет! Первый в округе. Да о такой партии князья мечтают, желая своих дочек пристроить.
Жених, хмыкнул я. Князья! Разве что грузинские. Скажешь тоже, Прохор! Да мне бы Анну на сабле получить! Пора уже кресты носить.
«Клюкву»-то?[16] Тоже мне крест, ее в армии, почитай, все офицеры носят. Вам, Иван Матвеевич, за подвиги ваши Георгия пожалуют, помяните мое слово. О то крест так крест! Старик вытаращил глаза и развел руки, показывая, какой крест. Выходило больше, чем на грудь. Я вздохнул:
Лишь бы не на могилу. Не посмертно.
Типун тебе на язык, барин! загорячился Прохор и сплюнул три раза через правое плечо. Слышала бы матушка!
Дальше была встреча со своими канонирами, марш батареи к штабной палатке, доклад генералу. Командир улыбался и промаргивал стариковскую слезу. Троекратное «ура», объятья штабных и друзей. И наконец беседа с генералом под коньяк, в приватной беседе, без посторонних глаз и ушей адъютантов. Красноречие куда-то подевалось, не мог двух слов грамотно связать, робел, но потом, видя одобрение в чужих глазах, слова потекли сами собой. В неформальной обстановке доложил генералу свою задумку: вместе с пластунами сделать ночную вылазку на позицию батареи. Лично оценить, так сказать.
Не горячитесь ли вы, Иван Матвеевич, может, стоит отдохнуть? Генерал медленно постучал тонким карандашом по трофейной карте.
Нельзя терять времени, Сименон Аполлинариевич! бодро начал я. Орудия завтра утащат, если уже не озаботились. Придется тогда сразу сюда возвращаться ни с чем. А хочется ответить! Аж зубы сводит! Коньяк меня горячил.
Характер у вас, как у покойного батюшки, храни господь его душу, знавал я его, тоже огонь и пламень был! Дружили мы юнкерами!
Дозволяете рискнуть?
Не дозволяю, а приказываю! сверкнул глазами командир. В нашем положении славная сатисфакция отходу в горы будет. Сорвете подготовку турок к штурму честь вам и хвала. Несколько дней нам продержаться нужно. Генерал Драгомилов на выручку идет. Ступайте, голубчик. Готовьтесь. Военная история пишется генералами, а исполняется поручиками. Получится вся слава мудрому генералу, нет какой-то поручик оплошал.
Вернулся к своим, построил, рассказал задумку, кликнул охотников. Откликнулись все. Даже не ожидал такого. Почувствовал в этот момент единение. Растрогался, но не долго ходил вдоль шеренги.
Отобрал из охотников три десятка, объяснил задачу, договорились о сигналах. Взводный фейерверкер разбил команду на десятки. Десяток на орудие. Маловато, но нам только замки поставить и выстрелить один-два раза, а дальше как Бог даст.
Когда голубиным крылом сумерки стали размывать детали, скрытно, тремя группами, стали спускаться к подножью горы. Пластуны уже лежали у знакомого валуна, негромко перешептываясь о своем.
Николай поведал, что казаки собирались делать. План прост оказался.
Своих убитых турки забрали и похоронили, русских хоронить будут завтра, а ночью, как у них водится, наведаются мародеры.
Вот на них и решили поохотиться казаки. У каждого свои трофеи. Казак снова посмеивался в усы. Только на сей раз недобро. Я рассказал им свой план.
Что если турок забрал ваш огневой припас? Казак хитро прищурился.
Солдат верну назад.
Расскажи, где он должен быть.
Я с вами пойду, сам все осмотрю и решение приму.
Гриц, мы мороковали[17], чего запалить, чтоб турок всю ночь побегал, а офицер им шершня в портки хочет запустить, нужно подмогнуть. Поручик, сзади будешь держаться, шагах в тридцати. Как дважды филином прокричу, вот так, он угукнул, тихо не спеша двигай к пушкам. Своим-то, как сигнал дашь?
А ты три раза угукнешь. Я пожал плечом, потому что больше ничего в голову не приходило.
Смел ты, поручик, а без пластунов обойтись не можешь! казак заулыбался.
На вас только и надежда. Господину генерал-лейтенанту так и доложил.
Понравились слова мои казаку. Блеснули глаза в полумраке. Зашутил сразу, разыгрывая действие:
Грицко! Слышь, генерал хочет дочку за тебя отдать, без сватовства. С цыцками як кавуны.
Це ему заместо медали! оценил шутку кто-то из пластунов.
Да шо медали? Креста! отозвался другой.
Та нехай, согласился, подумав, серьезный Грицко. Застыл как та каменюка, не шелохнется. Дюже люблю кавуны[18].
Казаки тихо прыснули, давя смешки.
Лежали тихо. Земля медленно остывала. Большой шар луны светил ясно, как люстра. Воздух свежел, гонимый легким ветерком, принося из лагерей запах пищи, немытых тел и свежих ран. Как только звонкие трели сверчков стали оркестром раздаваться со всех сторон, тронулись. Пластуны бесшумно снялись. За ними я, напоследок сжимая локоть вахмистра: не подведи, служивый, тебе вести отряды, у меня другая цель найти огненный запас. Верный Прохор рядом, старается как может и не пыхтит, словно в молодость свою вернулся. Под ногами земля волнуется, как у пьяного зашкаливает азарт в алой бурлящей крови. Залегли и поползли, прислушиваясь к каждому звуку. Непривычно. Прохор сразу сдал, сопел, как паровоз на Царскосельской железной дороге. Как там пластуны? Работают с мародерами? А может, в засаду попали? Не слышно и не видно. Я не мог найти себе места. Слушал землю, припав к ней ухом. Слушал звуки вокруг. Смотрел, как на луну летают стрелами летучие мыши. И все-таки пропустил филина, а Прохор нет. Старик, первым услышав, дернулся всем телом, повернулся ко мне, делая страшные глаза, закивал в сторону позиции. Пора.
Тела моих павших солдат лежали темными горками там, где застал их смертельный час. Показал Прохору, чтоб оставался на месте, пополз к орудиям. Заметив неясное шевеление, пополз туда, достал смит-вессон. Сердце бешено заколотилось от предчувствия. Мародеры! Сорвут задумку. Неужто просочились мимо пластунов. Однако обошлось: один из пластунов снимал с убитого турка мундир. Не отвлекаясь, показал мне рукой верное направление. Я и сам различал темную махину пушки. Пополз туда, где должны лежать снаряды. При неудачном штурме Плевны я не сталкивался с турецкими пушками, заряжаемыми с казенной части. На это и был мой расчет. И он оправдался. Посчитав наши снаряды бесполезными для себя, их не тронули. Латунные поросята лежали там, где мы их положили.
Теперь нужно посмотреть, где неприятель. Возле бруствера возились расплывчатые тени. Это что-то мастерили пластуны, хитрые на выдумки всякие.
Турецкие шатры находились там, откуда они утром начинали атаку. Костры прекрасно давали возможность определить дальность.
Но она нам и не нужна, особенная точность. Пальнем шрапнелью пару раз и назад.
Поймав за рукав одного из ночных охотников, зашептал в ухо:
Господин пластун, дай сигнал.
Тот сложил хитро ладони:
Угуу угу.
Теперь пластун шептал мне:
Как готовы будете, за три хвилины[19] гукни мне.
Ничего не понял.
Мыкола з Варавой там, махнул в сторону турок. Подарунки готовят.
Сюрпризы, понятно, а дошло до меня. Перед залпом сигнал своим подать нужно. Они где-то между лагерем и нами.
Добре.
Пластун на мгновенье блеснул полоской зубов, мол, оценил мое знание их тарабарского языка.
Три темных облака приближались к огневой. Не бесшумно, но, по мне, чрезвычайно осторожно.
Глаза у всех привыкли к темноте, да и на своих позициях канониры и с закрытыми глазами ориентировались отлично. Сердце застучало возле горла как сумасшедшее. Замки установлены. Углы возвышения выставлены.