Так что, деда, там, в Серых землях, меня помнят и ждут. Ждут мои куклы, мамин посох и знакомый до рези в глазах потусторонний мир. Они ждут и зовут меня на вечную игру, предлагая взамен власть и бессмертие, и я постоянно слышу этот нескончаемый призыв и никогда не откликаюсь на него.
Скажи мне, Мара, ведь людское время и время на Кромке текут по-разному? И если ты живешь сразу в двух мирах, то по всему выходит, что ты нечиста для любого из этих миров Так каков же тогда твой возраст?
Когда моя мама стала женой моего отца и переехала жить в его замок, ей было уже более тридцати земных лет, и по меркам его придворных она была уже вековуха, перестарок. А между тем все было как раз наоборот: окрестные кумушки ее очень жалели и всячески оберегали. Они говорили: «Совсем ведь еще дитя! Небось, и в куклы-то не наигралась, и не нагулялась в девках-то вдоволь, а вот ведь уже непраздна. Вот оно, нелегкое бремя правителей!»
Время для ребенка не имеет значения любой младенец живет в двух мирах; для него эта разница несущественна. Во всяком случае, до тех пор, пока он не утратит задатков, присущих ему от рождения, научившись взамен жить в этом мире. И только после первой крови для женщины наступает пора зрелости, пора деления. А на твой вопрос, старче, отвечу так: если считать мои годы с того времени, как я появилась на белый свет, то в Белгороде на меня бы уже давно надели верхнюю юбку и, наверное, вовсю слали бы сватов. Так что, деда, ты за меня не волнуйся! Укажи лучше, что нужно делать, чтобы твоему делу помочь.
Что тут скажешь? Благодарю за рассказ! Видимо, и правда пришло твое время. Ну, тогда слушай меня внимательно, кромешница. Все очень просто. Я так мыслю, что наш подопечный уже перешел за Реку, и отсюда, с этого берега, нам с тобой его уже не дозваться. Поэтому мне придется последовать за ним. Я по его следу перейду на ту сторону реки, а там, если лярвы его еще не сожрали, шугану заблудшего и выгоню его прямо на тебя. А уж здесь, на нашем берегу, ты его притянешь, успокоишь и удержишь до моего возвращения. Все понятно? А теперь давай-ка все по порядку. Волосы распусти, поясок тоже сними, никаких узлов быть не должно. Потом ложись поверх него, лицом к лицу, глаза в глаза, руками же упрись в жгучую траву, да так и замри. Я сложу над вами шалаш из ветвей орешника и крапивы и ими же выгорожу кон. Ты же попробуй поймать дыхание змееныша оно слабое, еле уловимое, но я чую, что он еще дышит. И самое главное не спускай с него глаз. Ни на мгновение! Я знаю, как это бывает трудно, но ты должна справиться. Помни, что я всегда буду рядом. Потом ты почувствуешь, как он вздрогнет, по его телу пробежит судорога, и он откроет свои глаза. И вот тут-то, дочка, не зевай, потому что первым, что он должен будет увидеть на этом свете, должна быть ты, а точнее твои глаза. Смотри, Мара, прямо ему в душу смотри! Пробери его своим взглядом до самой середки, проведи нить и поймай на зрачок-крючок, а уж тут держи крепче, не дай душе сорваться! Иначе наш малец испугается и спрячется, забьется в какую-нибудь щелку, и уж тогда нам с тобой его оттуда ни за что не выковырять Пропадет, провалится в трещину, и станет одной лярвой на том свете больше. Потом он выдохнет здесь ты затаи свое дыхание: дух тот мерзкий, смертный. Если его вдохнешь, так здесь же смертью помрешь. А как он вдыхать воздух в себя зачнет, вот тут-то ты ему и помоги подуй тихонько в рот. Ты только ветерок пусти, а уж дальше он пусть сам старается. Ну, а потом, как он в себя немного придет да оправится, то напои, накорми его да в баню отведи: пусть смоет с себя мертвецкий дух. А там и я, глядишь, подоспею.
И еще, дочка! Если хоть что-то пойдет не так с продухом у парня не заладится или сама что-то неладное почуешь, сразу прыгай за кон. Там тебя будет ждать вот это копье не раздумывая мечи его в змееныша! Поверь мне, это непростое оружие, оно помнит и кровь Хозяина Заповедного леса, и мед Пчелиной матери
Деда! перебила его Мара. Я же из рода Короля-рыбака. Официальный титул моей матери Дочь рыбака. Я выросла на сказах «О рыбаке и рыбке», «Про рыбу злато перо» и прочих историях о ловцах и уловлении душ. У моего народа до сих пор сохранился древний обычай перед брачной ночью дарить невесте шелковую рыболовную сеть с крупной ячеей, дабы ловила она только самую большую рыбу, а малую оставляла малым сим! И пусть я по своей воле отринула жизнь своего народа, но его знания и мудрость навсегда останутся со мной: они у меня в крови, я всосала их с молоком матери. Пойми же ты, наконец, что для меня все, о чем ты сейчас толкуешь, так же естественно, как дышать или думать. Так что успокойся, старче, и отбрось прочь все свои страхи и сомнения. Острога нам с тобой на этот раз не понадобится. Я исполню все, что должно, не прибегая к грубой силе, и доставлю тебе эту «рыбу» живой.
Ну, тогда счастливого улова, и пусть твоя рыбка окажется золотой! примирился с неизбежным Ведун. только смотри там, девонька, не увлекайся. Повторяю: оно тебя не стоит. С Богом!
Глава четвертая
Мара развязала поясок, сняла с головы платок, затем расплела косу и без колебаний шагнула на жгучую подстилку. Распустившиеся волосы сплошным черным плащом покрыли ее от головы до самых щиколоток.
Ведун же, взявши ветви орешника, сноровисто принялся сооружать из них что-то вроде шалаша наподобие тех, что делают охотники или удильщики рыбы. По всему было видно, что мастерить подобные убежища было для него не впервой: он быстро и умело связал между собою гибкие ветви лещины жгутами из молодой крапивы, тщательно очистил пространство вокруг укрытия от мелких веток и листьев, а оставшиеся сучья выложил в круг окрест него. По окончании своей работы он оказался внутри круга из орешника, но снаружи шалаша, прямо под прямыми лучами полуденного солнца.
Теней нет, значит, все успели к сроку, пробормотал он себе под нос, неторопливо обходя получившееся укрытие, и подобрав, попутно, последнюю ветку орешника и свой старый медный котелок.
Убедившись, что все было сделано, как надо, и не найдя никаких изъянов в своей работе, Ведун преспокойно уселся, скрестив ноги, на гладкий черный камень скалы, отхлебнул, прямо через край, изрядную толику своего варева и, судя по всему, преспокойно задремал, свесив белую голову и бороду на грудь. И вокруг все тоже как-то сразу успокоилось и затихло, как будто погрузилось вместе с ним в дремотный полуденный сон. Не пели птицы, не жужжали насекомые, казалось, что даже ветер затих над Черной скалой, чтобы, не дай Бог, своим тихим веянием не потревожить чудесный сон Ведуна.
Ведун
Опять эта однообразная и унылая серо-коричневая равнина в обрамлении то ли клубов коричневатой пыли, то ли серой мути тумана! Прямо внизу застыла парящая река с ровными пологими берегами. По ломкой щетинистой траве ближнего берега деловито ползли в направлении реки какие-то жуткие твари, похожие на волосатых белесых червей или пиявок, а может быть гусениц или змей. Они постоянно двигались, при этом резко меняя свою форму, как бы постоянно мерцая, и поэтому рассмотреть их не было никакой возможности. Но мне это было совсем не нужно: меня интересовало место, к которому так целеустремленно спешили эти твари, ведь именно там, по всей видимости, и должна была находиться заблудшая душа.
Ко мне лярвы не лезли видно, не чуяли для себя поживы и, в общем-то, не особенно докучали, просто путались под ногами, отвлекая на себя внимание и мешая своим беспрерывным мельтешением поскорее достигнуть конечной цели моего пути. Поэтому я стал их разгонять, просто хлеща направо и налево зажатой в руке веткой орешника. От соприкосновения с лещиной эти твари умирали второй истинной смертью. Со стороны это выглядело так, как будто бы они лопались, как пузыри на болоте, оставляя после себя на жесткой щетине травы лужи парящей вонючей слизи.
Скоро местность была расчищена, и я наконец-то увидел того, кого в мире людей звали Лютиком. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, на узкой полоске то ли мокрого песка, то ли прибрежной грязи, отделяющей берег того света от вод реки Смородины. Фигура змееныша явственно отбрасывала тень, а ноги оставляли на берегу четкие следы. Все это значило, что для Лютика не все еще было потеряно и все еще оставалась пусть и слабая, но надежда на его возвращение в мир людей.
Я сосредоточил все свое внимание на этой полупрозрачной человеческой фигурке и сразу же оказался лицом к лицу с заблудшим. Так действовали законы этого мира: стоило только задуматься о чем-то, и ты сразу же оказывался рядом с предметом своего размышления. Оказавшись лицом к лицу с потеряшкой, я пристально посмотрел ему прямо в глаза и длинно выдохнул в самое лицо. Наверное, со стороны все это могло показаться странным, но все получилось как нельзя лучше: Лютик вдруг поперхнулся, резко зажмурил глаза и зашелся в сухом лающем кашле
Лютик
Когда я очнулся от забытья и огляделся, то обнаружил себя стоящим на прибрежном песке какой-то реки. Это было довольно странное ощущение: я хорошо чувствовал и себя и свое тело, хотя при этом, сколько бы ни старался, так и не смог разглядеть ни своих рук, ни ног. Я ощущал зыбкость прибрежного песка и поэтому твердо знал, что стою на своих ногах, к тому же, у меня резко саднили порезы на лбу и руке. Я приписал все эти странности последствиям своего недавнего ранения и перестал обращать на них внимание, стараясь сосредоточиться на том, что это за место и как мне отсюда выбраться.
Местность, в которую я попал, была довольно унылой и однообразной. К тому же, она совсем не просматривалась из-за сгустков серо-бурого тумана, висевшего повсюду неряшливыми клочьями. И несмотря на то, что никакого ветра я не ощущал, эти клочья двигались, и двигались они явно в мою сторону, вызывая неприятное чувство брезгливости и тревоги.
Вдруг коричневую мглу разорвала вспышка яркого света, и в этом светлом пятне показалась ослепительно белая фигура человека, идущего в мою сторону. Рассмотреть его более подробно почему-то не удавалось: глаза моментально уставали, и взгляд ускользал в сторону. Человек а это явно был человек рассекал мутные хлопья тумана какой-то горящей палкой, а может быть, молнией, и грязный воздух истошно визжал и светлел под его ударами. Потом он вдруг как-то неожиданно быстро оказался передо мной, совсем рядом можно сказать, что нос к носу, и длинно выдохнул мне прямо в лицо. Смрад от его дыхания был настолько омерзителен и невыносим, что я даже задохнулся от отвращения и, задержав дыхание, как можно сильнее зажмурил глаза.
Мара
Юноша резко распахнул глаза, и я сразу поняла, что тону.
В детстве мама часто внушала мне: «Запомни, дочка: рыба ищет, где глубже, а человек ищет, где рыба. А поскольку большая рыба ходит на глубине, то чем глубже проникнешь ты в бездну хлябей небесных, тем достойнее будет твой улов. Самой тебе на такое не хватит ни сил, ни способностей, и только мужчина сможет вывести тебя на безмерную глубину или высоту это уж как посмотреть. Только он, один-единственный в целом мире, способен сделать тебя по-настоящему цельной женщиной, достойной зваться Дочерью рыбака».
Я морщила свой лобик, пытаясь понять то, о чем мне постоянно толковала моя мать, и наивно расспрашивала ее, пытаясь как можно больше узнать о том, как он будет выглядеть и как я смогу узнать его и не перепутать с кем-то другим.
В ответ на мои детские расспросы мама только смеялась и говорила: «Не бойся! Придет твое время, и тогда ты все сама узнаешь и поймешь. Только не растрачивай себя по-пустому! И поверь мне, что однажды ты обязательно встретишь своего суженого и поймаешь на себе его взгляд. И по этому взгляду ты его и узнаешь! А дальше все будет очень просто: лишь только ваши глаза встретятся, как вы оба в тот же миг почувствуете незримую серебряную нить, что навечно связала обе ваши половинки в одно-единое целое. Почувствовав эту чудесную связь, ты, дочка, уже не сможешь оторвать своего взгляда от его глаз и полностью, без остатка, растворишься в них. И тогда ты утонешь, а он просто утянет тебя за собой, и там, куда ты последуешь за ним, ты познаешь миры и пространства, о существовании которых до той поры даже и не подозревала».
Поначалу все шло точно так, как и предсказывал Ведун. Время шло, солнце совершало свой ежедневный ход по небосводу, и холодное тело змееныша, как его называл Ведун, немного согрелось от моего тепла. И, несмотря на то что оно по-прежнему оставалось неподвижным, труп уже собою не напоминало. Вокруг было необычно тихо: казалось, что все замерло в напряженном ожидании треска от разрыва Ткани мироздания. Ничего не менялось. И только тогда, когда солнце уже склонилось за горизонт, в закатных сумерках по угасающей полуживой плоти пробежала судорожная дрожь, как будто бы человека передернуло от омерзения. Юноша резко распахнул глаза, и я сразу поняла, что тону.
Но дальше все пошло совсем не так, как задумывалось изначально. Оживший было Лютик почему-то не смог выдохнуть из себя мертвецкий дух. Он широко и натужно разевал свой рот, содрогаясь в бесплодной попытке захватить в себя хотя бы глоток свежего воздуха, но его легкие были уже до отказа переполнены потусторонней пылью, от которой грудь его буквально распирало и которую ему не хватало сил выдохнуть из себя. Новорожденный своими резкими, судорожными движениями буквально разметал подстилку из жгучей травы, он бился на своем каменном ложе, как рыба, выуженная из воды и в предсмертной агонии задыхающаяся в чуждой для нее среде на чужом берегу. Казалось, что еще немного, и он непременно разобьет себе голову о черный камень скалы, или его грудь, так и не справившись с распирающим ее потусторонним духом, просто лопнет от непосильной натуги.
Нужно было срочно очистить от смертной пыли хотя бы малую часть легких моего суженого, чтобы высвободить пространство для столь необходимого ему вдоха. Промедление было смерти подобно. И я, видимо, действуя по какому-то наитию, осторожно взяла в ладони лицо своего избранника и, прижавшись губами к его губам, стала медленно тянуть из него смертный дух. Я вобрала в себя столько затхлого воздуха, сколько смогла вместить за один глубокий вдох, и сразу же, без задержки, выдохнула его из себя вон в пространство шалаша. Вся зелень, окружавшая нас доселе, моментально ссохлась и пожелтела, превратившись в пыль и гнилую труху, но зато Лютику почти сразу же стало гораздо лучше. Он вздохнул, закашлялся и, перевернувшись на живот, сблевал желчью.
«Пить. Дай мне напиться!» скорее поняла, чем услышала Мара. И как-то сразу успокоилась, перевела дух и начала оглядываться в поисках воды. На глаза ей сразу же попался медный котелок Ведуна. Она, не раздумывая, подхватила его и поднесла к пересохшим губам своего суженого. Тот намертво прилип к помятому медному краю и с жадностью потянул в себя ароматное варево, но его желудок, видимо, отвыкнув за время немочи от пищи, отказался принимать питье и вновь исторг все свое содержимое наружу.
И все-таки Лютик явно пошел на поправку: его щеки порозовели, да и по всему было видно, что он уже начал понемногу приходить в себя. По-прежнему не отрывая своих глаз от лица Мары, он самостоятельно сел, вытер ладонью губы и, взяв из рук замершей в ожидании чего-то кромешницы котелок, одним махом допил весь оставшийся медовый напиток. После чего весь как-то сразу обмяк, закрыл глаза и, свернувшись калачиком, преспокойно уснул, положив голову прямо на колени своей спасительницы.