Я купила на ужин стейк, похвасталась я, облачаясь в его рубашку.
Сохранившееся тепло его тела ощущалось как чистая нежность.
М-м-м, промычал Генри, лежа с закрытыми глазами.
Я не могу оставить тебя здесь одного, валяющегося на полу.
Вообще-то я бы принял ванну, отозвался Генри, переворачиваясь на бок.
Отлично, а я пока приготовлю ужин. Хочешь бокал вина?
Да.
Я оставила Генри понежиться в ванне в компании с бокалом «Риохи», а сама принялась шинковать овощи, не обделив вином и себя. Единственная станция, свободная от помех, которую я отыскала на старом кухонном радиоприемнике «Робертс», транслировала какой-то фортепианный концерт в ритме аллегро, но слух не напрягало. Постепенно кухня наполнялась паром и становилось все теплее. Масло, которое я разогревала на сковороде для приготовления стейка, вдруг вспыхнуло. От неожиданности я взвизгнула и тут же рассмеялась. Пришлось открыть окно. Ворвавшийся холодный ночной воздух принес своеобразный землистый запах, появляющийся после дождя. Этот запах называется петрикор, и я вспомнила, как разучивала это слово со своими подопечными детьми (Джем, что помладше, произносила его как «Пэт-трикол»[4]). Я высунулась из окна, опершись на мокрый подоконник, и ощутила, как петрикор ускользает от меня, в то время как я пыталась удержать его глубокими вздохами. Окна кухни выходили на север, и я устремила свой взор поверх крыш в том направлении, где находилось мое жилье, представляя, как в раковине по-прежнему стоят невымытые фужеры, а на полу валяются клубком мои колготки. Как бы мне никогда туда не возвращаться?
Как вкусно пахнет, подал голос Генри.
Вскоре он появился в халате с персидскими узорами из «огурцов» и, подойдя сзади, уткнулся лицом мне в шею.
Я закрою, а то здесь холодно, сказал он и опустил створку окна.
Ели мы молча, погрузившись в процесс нарезания и пережевывания пищи. На фоне скрежета и бряцанья столовых приборов о фарфор мне ужасно резали слух звуки моего собственного жевания. Закончив, Генри встал и отнес свою тарелку в раковину и так и остался стоять ко мне спиной. Вино кончилось.
Как дома? спросила я.
Он молчал, лишь голова поникла. Затем плечи стали еле заметно подергиваться. Он смеялся. Наконец, потерев лоб рукой, он со стоном выдохнул и ответил:
Да хреново, как еще.
Сочувствую, промямлила я, таращась на его затылок. А что конкретно?
Генри снова взял паузу и принялся мыть тарелку. Я машинально начала ковырять кутикулу большого пальца на руке.
Ненавижу, когда родители собираются в одном доме, снова заговорил Генри. Они как будто соревнуются, кто горюет сильнее.
Я хихикнула. Он не поддержал.
Твои братья тоже были? поспешила спросить я.
Да, проронил Генри и, обернувшись в пол-лица, попросил: Свернешь нам по сигарете? У меня в пальто все есть.
А, да, конечно.
Я сходила в ванную, подняла с пола пальто, вернулась и повесила его на угол кухонной двери. Извлекла из кармана табак, бумагу, фильтры и скрутила нам по сигарете.
Придется мне с твоих рук дымить, сказал Генри, намывая посуду.
Я присела рядом, прикурила обе сигареты и, потягивая одну, другую подносила к губам Генри.
Как братья справляются-то? возобновила разговор я.
Не знаю. Старший, Ник, он странный и скрытный.
А младший? Как его зовут?
Эд.
Я знала, что Эд Ташен был самым младшим, родился спустя почти десять лет после Генри. Ходили слухи (от Пэдди), что этот ребенок был последней отчаянной попыткой родителей Генри спасти свой брак.
В первую ночь Эд пришел ко мне в комнату весь в слезах, продолжил Генри.
Черт, проронила я.
Он сказал, что понял теперь, что он совсем ее не знал. Она же на двенадцать лет его старше. К тому времени, когда Эд стал ходить и только начал говорить, она уже практически жила в Лондоне.
Ага, поддакивала я.
Ну вот, Генри кивнул мне, давая понять, что хочет затянуться. Марла, выпустив дым, продолжил было Генри, но осекся и громко откашлялся. В его кашле явно чувствовалась агрессия. Ее исключили из школы в шестнадцать лет, и никто не знал, что с ней делать. Папа к тому времени практически не жил дома, а мама просто опустила руки. Я думаю, она устала тянуть лямку плохого полицейского. Так что они позволили ей свалить и жить в этой квартире.
В шестнадцать лет?
Я окинула взглядом неброскую кухню и попыталась представить, как подросток Марла здесь обитала готовила себе еду, читала журналы, красила ногти на ногах.
Видели мы ее только тогда, когда она заявлялась, без всякого предупреждения, за деньгами. Обычно под кайфом и всегда с новым мужиком.
Жуть.
Ага. Ну так вот, заявляется ко мне посреди ночи Эд весь в соплях. Генри вздохнул. Ну, я его успокоил кое-как, и тогда он объяснил, что плачет, потому что чувствует себя виноватым.
Виноватым? Типа, вина живого перед умершим?
Нет, спокойно ответил Генри. Потому что на самом деле он не любил Марлу.
Я не знала, что и сказать. Ведь все мы должны были признаться в том же самом. И теперь наше умалчивание показалось мне смертным грехом.
Рукава халата Генри намокли, а он продолжал утирать лицо тыльной стороной ладони, размазывая по щекам мыльную пену.
Еще он сказал, что порой желал ей передоза.
Что? обомлела я. И что ты сказал?
Сказал, что понимаю его, ответил Генри, закрыл воду и забрал у меня свою сигарету, а я ощутила легкий укол огорчения, что больше не поднесу к его губам свои пальцы.
Она же превратила жизнь нашей семьи в сплошной кошмар, Джони. Переспала с половиной моих друзей. Если посреди ночи раздавался телефонный звонок, значит, это из клиники или полицейского участка. В принципе, это и добило брак наших родителей.
Но это ж, я полагаю, не только из-за нее, да?
Генри глубоко затянулся остатком сигареты и ничего не ответил. Так мы и стояли молча некоторое время. Я даже не знала, хочет ли он, чтобы я оставалась здесь с ним.
Пошли в кровать, наконец сказал Генри.
Я подняла на него взгляд, на темной щетине все еще блестели капельки воды. Я действительно крепко запала на него.
А пойдем, сказала я.
3
Генри трахал меня как солдат, вернувшийся с войны. Последующие несколько дней мы были заняты только этим. Мне было стыдно признаться, что ощущение того, как я сейчас нужна Генри, доставляло мне большее наслаждение, чем секс с ним. Я позвонила Терри, этой доброй и чудаковатой мамаше детишек, с которыми я нянчилась, и попросила выйти на работу на день позже, так как иду на похороны. А когда я сказала, что скончалась моя подруга, она отпустила меня на всю неделю. Я написала всем, кроме Дила, что смогу увидеться с ними только в церкви. От него по-прежнему не было никаких вестей, и я, изо всех сил игнорируя омерзительное чувство вины, продолжала убеждать себя, что это знак того, что он не хочет общаться. Но, по правде сказать, я бы не смогла встретиться с ним, если бы он объявился. Ведь тогда мне пришлось бы вылезти из кровати Генри, покинуть упоительный альков его неуемного желания, где мы только и делали, что спали, трахались и время от времени выбирались на кухню за тостами. Генри часто плакал просто рыдал в голос, и я не знала, что мне делать. Иногда я просто обнимала его и молча гладила по волосам, иногда начинала целовать, и, как правило, это приводило к сексу. Вечером накануне похорон мы сидели на кухне и пили какао. Из одежды на нас были только шорты, которые мы в течение дня то снимали, то надевали.
Завтра утром все соберутся здесь перед церемонией, сказал Генри.
Кто? спросила я, чуть не поперхнувшись глотком горячего напитка.
Моя семья, ответил Генри, не отрывая взгляда от своей чашки.
Ах да! Точно, спохватилась я и зачем-то прикрыла рукой обнаженную грудь. Я пойду домой тогда.
Да нет, зачем. Ты можешь остаться, они не будут против.
Я уверена, Генри, что будут.
Нет, просто
Все нормально. Мне все равно нужно переодеться.
А что с твоим платьем?
Ты имеешь в виду мое новогоднее?
Ну, оно черное.
Я улыбнулась в ответ.
Да все правильно. Я пойду домой. Вам всем надо утром собраться, а мне здесь не место.
Наверное.
Я опустила свою чашку в раковину и пошла собираться. Генри поплелся за мной в спальню.
Вызову тебе такси, сказал он.
Да не надо, я на метро доеду.
Но он уже достал телефон и, похоже, делал заказ.
Какой у тебя адрес?
Я замешкалась:
Квадрант-гроув, семь.
Будет через семь минут, сказал Генри, закрывая приложение.
Здорово.
Через какое-то время мы вышли на улицу и стали ждать такси. Я чувствовала себя так, будто меня без разговоров вышвырнули из фантастичной Нарнии. К тому же сразу разболелись ноги, отвыкшие от каблуков.
Генри? спросил таксист, открыв окно.
Да, спасибо, ответил Генри, открывая дверь. До завтра, сказал мне и склонился для поцелуя быстрого и формального.
Он вытянулся так, будто старался как можно дальше держаться от меня.
Пока, обронила я.
Генри захлопнул дверь. Автомобиль покатил по улице.
Вечер добрый, как поживаете? приветствовал меня таксист.
Отлично, спасибо, отозвалась я, отвернувшись к окну.
Слезы застили мне глаза, размывая название ювелирных магазинов на Брутон-стрит. Я достала телефон и наконец-то написала Дилану:
Завтра увидимся??? Надеюсь, у тебя все хорошо. Фил.
На Рождество получили что-нибудь особенное?
Я отвлеклась от экрана телефона и перехватила взгляд водителя в зеркале заднего вида.
Ой, да ничего особенного. Все как обычно. А вы?
О, миссус преподнесла нам ой, как это вы называете? Премиум-подписку. Там куча всего.
Да, это здорово.
Ага! Так здорово. У вас есть?
У меня? Э-э, нет, у меня нет.
Заведите. Классная вещь, твердил таксист.
Не найдясь, что ответить, я решила просто улыбаться, но, сообразив, что таксист меня не видит, передумала.
Лондон сиял. Когда мы вывернули на Парк-лейн, я опустила стекло. Из-за деревьев Гайд-парка доносились визг и смех с аттракционов ярмарки «Зимняя страна чудес», которая будет открыта все двенадцать дней рождественских праздников. Затем за окном потянулись умопомрачительные дома Риджентс-парка; состоятельные семьи, набив животы шоколадом, возлежали перед телевизорами. Я потерялась в окнах жилищ других людей: плетеные абажуры, забитые книгами шкафы, безупречные жизни. На Хейверсток-хилл была пробка.
Уже почти приехали, со вздохом оповестил меня таксист, будто я не ведала, что мы находимся за несколько улиц от моего дома.
На крыльце Королевской социальной больницы стояли пациенты в белых халатах, наброшенных на мешковатые больничные пижамы, и курили. А вдруг сюда скорая привезла Марлу? Я стала прикидывать, не ближайшая ли к дому Ханны здешняя станция экстренной медицинской помощи? Моему взору открывалось здание станции, желтые окна палат складывались в своеобразную мозаику. Оставалось надеяться, что никому не пришлось встречать Рождество в этих стенах.
Дома было тепло и тихо. Моя арендодатель, Фиона, большую часть зимы гостила у своей дочери в Австралии. Я отправилась на ее кухню, которая была намного больше и чище кухонного уголка в моей студии, оборудованного лишь микроволновкой и мини-баром. Открыв холодильник, я на пару минут повисла на массивной дверце, таращась на содержимое. Завтра похороны. Шестые в моей жизни. Пятыми были похороны моей бабушки Хелен, чье наследство я раскупорила несколько дней назад. До этого мы похоронили моих дедушек. (Мамина мама еще жива и пребывает в доме престарелых в Херрагейте.) Была еще девочка моего возраста в школе, которая умерла от кистозного фиброза, но я ее едва знала. А вот первыми были похороны младшего братика Дила. Я захлопнула дверцу холодильника. На столе в строгом симметричном порядке лежали разнокалиберные коробочки, аккуратно завернутые в праздничную упаковку, рождественские подарки, которые Фиона получила от своих клиентов, и, без сомнения, в них были шоколадные конфеты. Я прихватила пару коробочек с собой с расчетом купить такие же до того, как Фиона вернется, хотя в любом случае она бы не возражала. Приняв душ, я забралась в постель в компании коробки конфет и ноутбука, на котором запустила американский ситком, но вскоре отвлеклась на телефон, разглядывая фотографии в сети, на которых люди баловались наркотой или резвились на песчаных пляжах, они прекрасно проводили время, пока мне оставалось лишь забыться сном.
Когда раздался звонок домофона, за окном было темно, персонажи сериала заметно постарели, а телефон все еще находился у меня в руках. Звонок повторился. Я глянула на телефон четыре пропущенных вызова от Дила. Время 3:25 утра.
Поднявшись с кровати, я поплелась к домофону.
Дил?
Фил, привет. Извини, что беспокою, я могу подняться?
Да какого черта?
Я звонил, но ты не отвечала.
Так я сплю.
Извини, могу войти?
Ты под кайфом?
Нет. Уже нет. На улице реальный дубак, Фил!
Со стоном я нажала кнопку домофона. Оставив дверь приоткрытой, я вернулась в кровать. По неровной поступи, которой Дил взбирался по лестнице, я убедилась, что он все же под кайфом или как минимум пьян.
Фил! излишне высокопарно прошептал он, подкрадываясь в потемках к кровати.
Я сплю, Дил, отозвалась я, не открывая глаз.
Ну, извини, извини. Было слышно, как он переминается с ноги на ногу. Я был у Найла, потом решил пойти домой, а оказался здесь.
Ты пришлепал из Воксхолла? Да что случилось-то?
Ничего, мы выпивали, потом он пошел спать. А я не мог уснуть, ну, знаешь, всякие мысли. И тогда решил прогуляться. Я оставил ему записку. И знаешь, это была великолепная прогулка.
Ложись спать.
Ага. Сейчас, подожди.
Я слышала все: как он прокрался в ванную, как прикрыл за собой дверь, как включил воду и как потом выругался по поводу ее температуры, залезая под душ. Я уже снова засыпала, когда он полез на кровать, задержав дыхание, стараясь не разбудить меня своим сопением. Такое истязание собственного организма в угоду мне вызвало у меня жалость. Я прильнула к нему, устраиваясь поудобнее в изгибах его фигуры, так хорошо мне знакомой. Его жилистое тело все еще сохраняло тепло горячего душа, и запах алкоголя смешивался с жасминовым ароматом моего мыла.
Фил, прошептал он.
Что?
Как там Генри?
Завтра расскажу.
Хорошо.
А ты как? спросила я.
Он вздохнул, потом поцеловал меня в макушку и прошептал:
Я в порядке.
Утром я металась по комнате, примеряя разную одежду, а Дил сидел на кровати и пил крепкий кофе.
Первый прикид был ничего, сказал он, потягиваясь.
Нет, слишком распутно. Я хочу понравиться матери Генри.
Но у вас же не свидание, Джони.
Странно, он с детства не называл меня этим именем. Я приняла это за показатель крайней степени похмелья.
Кстати, а в чем ты собираешься идти? спросила я, снимая брючный костюм. Ты принес что-нибудь с собой?
А это совершенно незачем, ответил Дил. Мы для них невидимки, подруга. Никто на нас даже не взглянет.
Все будут пялиться только на тебя, если заявишься в окровавленных джинсах.
Знаешь, мать Генри совершенно игнорировала меня в госпитале. Будто меня там и не было.
Я даже отвлеклась от поиска колготок в комоде:
Ты серьезно?
Абсолютно.
Наверное, она просто не поняла, кто ты Ну, в том смысле, что ты там делал. К тому же, я вдруг поперхнулась, и это прозвучало так, будто я то ли охнула, то ли хихикнула, ее дочь только что умерла. Может, не стоит от нее ждать любезностей?
Она и медперсонал не поблагодарила.
Ну, привет, хмыкнула я, снова зарываясь в комод, Марла уже умерла за что благодарить-то.
Но они же пытались ее спасти, разве нет? Да она просто Дил умолк и пожал плечами. Да все они такие. Титулованные. Генри нет, но все остальные да. Пафосные придурки.