Под Сашкиной ногой хрустнула ветка, и соседки поспешили ретироваться. Сашка не сдвинулся с места, все ждал продолжения разговора. Было любопытно, что о его семье думают соседи. Но он и так знал правду. Никто не ходил к ним в гости, и никто не звал их к себе. Соседи избегали встреч и опускали глаза. Сашка пытался понять, почему так происходит. Вроде бы вся его семья к соседям была приветлива, справлялась о проблемах и пыталась помочь, но люди отбрыкивались от этой заботы. Почему? Неужели чувствовали, что напускная доброта скрывает нечто страшное?
Остальные члены семьи не переживали. Наоборот, радовались, что никто не сует нос в их дела. Единственным, кому не хватало искреннего человеческого общения, был Сашка. Но и его обходили стороной, не чувствуя в нем доброты. Ему очень хотелось доказать всем, что он другой. И то, что он сын дылды Тани и нюни Вити, как смеялись соседи, совершенно ничего не значит. Он другой, и точка!
Сашка, разозлившись, распахнул калитку. Не пойдет он смотреть, как брат и сестра свиней кормят! Лучше заглянет к дяде Степе, своему единственному другу. Мужчина не то чтобы был рад этому общению, просто не умел отказывать. Поэтому всегда привечал Сашку.
Дядя Степа по местным меркам еще был завидным женихом. Потеряв почти десять лет назад жену, он оставался холостяком, верным своей единственной любви. Ему было шестьдесят пять. Закопченное и опухшее лицо мужчины оставалось приветливым. Он, к слову, очень любил шутить и делал это всегда: и по делу, и невпопад. Ни один разговор не обходился без юмора, что очень нравилось Сашке.
Дядя Степа мастерил на своем участке теплицу и не сразу заметил гостя. Сашка стоял у ограды, боясь шевельнуться и побеспокоить своего приятеля.
Что встал как вкопанный?! крикнул дядя Степа.
Здравствуйте! Я вам не помешаю, если зайду?
Ты заходи а там посмотрим.
Сашка прошел в деревянную незастекленную беседку, заросшую девичьим виноградом. Там обычно дядя Степа с важным видом курил трубку и принимал гостей.
Не обижайся, я продолжу работать.
Как вам удобно.
Повисла неловкая пауза. Дядя Степа вновь увлекся теплицей и явно забыл про гостя. Сашка ерзал по скамейке и не знал, как завязать разговор.
Молчание золото? улыбнулся дядя Степа.
Не хотел вас отвлекать.
Знаешь анекдот про Вовочку? Родители Вовочки хотят заняться сексом, но мать не соглашается: боится разбудить сына. И тут отец проявляет смекалку: «Вовочка, ты спишь? Принеси воды!» Молчание «Спит», соглашается мать и уже с удовольствием принимает ласки. И тут вдруг через двадцать минут они слышат недовольный голос: «И долго я тут с водой должен стоять?!»
Смутившись, Сашка зарделся:
Дядя Степа, вы правда думаете, что у меня плохая семья?
Разве я когда-нибудь говорил такое? нижняя челюсть мужчины непроизвольно клацнула, и он стал очень серьезным.
Я же вижу, никто с нами не общается! И правильно делает! еще больше раскраснелся Сашка.
Юношеский максимализм. Ну, это пройдет!
Нет, дядя Степа, не в этом дело. Если бы вы знали, что они творят
Дядя Степа приподнял одну бровь. Посмотрел немигающим взглядом. И попытался понять:
Обижают тебя?
Нет, не в этом дело.
Сашка задумался и понял, что зашел слишком далеко. Такое нельзя рассказывать, даже из чувства протеста. Но Сашке безумно хотелось сделать это, наконец-то разрушить семейный уклад. И, быть может, дядя Степа узнал бы всю правду, если бы не Настин голос.
Вот ты где! крикнула она, перевешиваясь через калитку. Пора идти! Дядя Степа, добрый день!
Добрый, Настенька!
Забудьте, что я вам говорил. Просто сегодня не с той ноги встал, напоследок пробормотал Сашка.
Настя косо посматривала на брата, не решаясь завести разговор, будто боялась услышать подтверждение своим догадкам.
Просто зашел узнать, как у него дела, пошел Сашка на опережение.
Не верю, но да ладно. Саня, будь осторожнее. Ты же все понимаешь?
Ничего такого не было. Тебе показалось.
Настя зло сверкнула глазами. Она знала правду: полоумный братец давно хотел предать семью, перечеркнув все традиции. Но в глубине души ей хотелось верить, что Сашка еще одумается. Ведь ближе семьи у него никого не было и не будет. Без нее он пропадет в безумном современном мире.
Ладно, проехали, процедила она сквозь зубы. Будешь грядки пропалывать.
Я согласен! Сашка неподдельно обрадовался ее доброму жесту.
То-то же.
Мать сидела на крыльце и смотрела куда-то вдаль. При виде Сашки неодобрительно покачала головой. В ее взгляде не было ни злости, ни раздражения. Там, скорее, сквозила досада.
Все в силе, о чем мы говорили вчера?
Конечно, мам! покорно ответил Сашка.
Весь оставшийся день он размышлял над предстоящим событием, от которого щемило сердце. На попятную уже не пойдешь, ничего не поделаешь надо готовиться. Сашка до конца не понимал всех традиций своей семьи и откуда они изначально взялись. Но он знал и чувствовал, что за ними скрывается нечто большее, чем может представить себе он или тем более такой обыватель, как дядя Степа. Если Сашка обмолвился бы, мужчина все равно бы не поверил, посчитав откровенный рассказ за фантазии парня, переживающего непростой подростковый период. «Все-таки хорошо, что не наделал глупостей», подумал Сашка.
На удивление, его решимость крепла.
2
Все благовские традиции зародились еще при патриархе Никоне и передавались из поколения в поколение в качестве непреложного знания. Прапрапра бабка Татьяны, Сашкиной матери, была, как сейчас бы сказали, ведьмой.
Прасковья была красивой девушкой из крестьянской семьи, и ей, как всему этому сословию, приходилось несладко. Несмотря на побои и насилие со стороны дикого помещика Мстислава Лютого, она долгое время оставалась наивной и доброй. Всем улыбалась, всем помогала. «Святая», говорили про нее другие бабы. А Прасковья себя таковой не считала. В ее сердце зрела злоба, которую она пыталась обуздать светлыми делами. И причиной ярости вот что было
В то время патриарх Никон сжигал древнерусские церковные книги, учил, как на греческий манер осенять себя троеперстным крестным знамением. Прасковья Никитична ничего не боялась и молилась по старинке, как учила покойная мать.
А у помещика Мстислава было две страсти хорошая водка и крестьянские девки. Однажды Лютый увидел, как Прасковья, озираясь, вышла из крыла дома. Сначала взглянула на звездное небо, потом на ладонь. Мстислав увидел, как на ней блеснул восьмиконечный нательный крест, а затем Прасковья покрыла себя двуперстием. Ее чувственные губы зашевелились, на глазах проступили слезы. Лицо стало умиротворенным и, что особенно разозлило помещика, счастливым. Он подскочил к ней, как разъяренный кабан.
Не так молишься! заплетался язык Лютого.
Сначала он таскал девку по земле за волосы. Потом начал неистово лупить, подкрепляя злость сильными пинками. Его удары были крепче обычного. Если раньше помещичьего пыла хватало на минуту и он задыхался, в ту ночь вздувающаяся жилка на его лбу билась размеренно.
Прасковья видела, как на нее украдкой глазеют другие девки. Но никто не заступился, никто не помог. Она была один на один с диким зверем. Эту битву она и не рассчитывала выиграть, лишь, покорно снося побои, продолжала молиться.
Вскоре она потеряла сознание, и Лютый устал колошматить ватное, почти безжизненное тело. Очнулась Прасковья голой. Тело изнывало от жгучей боли. Рядом громко храпел безобразный помещик, прикрытый по пояс лоскутным одеялом. Девушка с трудом поднялась на деревянные, непослушные ноги.
Нигде не было сарафана.
Холодно в приоткрытую дверь врывался бойкий ветер. За окном начинало светать, о чем возвещали петухи. Стянув с храпящего помещика одеяло, Прасковья укуталась и вышла во двор. И, как показалось ей в первые минуты, мир полностью изменился. Двор казался меньше, дом помещика стал мрачным, как избушка Бабы-яги, а небо очень низким и неприветливым. Скомканный грязный сарафан валялся прямо возле порога. Но Прасковья не то что не подняла его, но вдобавок пнула ногой. «Обязательно сожгу», решила девушка. На лице ее не было ни печали, ни сожаления. За одну ночь Прасковья преобразилась.
Нам так тебя жалко! всхлипывала седая тощая женщина, которую девки между собой называли матерью.
Не надо. Мне совсем себя не жаль. И ты вытри слезы.
Прости, что так вышло Ты же знаешь, что мы ничего не могли поделать. Сколько он нас всех розгами бил! Вспомни! Такова наша участь.
Это не моя участь. Не буду я перед этой харей преклоняться!
«Мать» всплеснула руками и затряслась. Прасковья знала, что та искренне переживает о ней. Но в ту минуту это раздражало: чужие сердобольные слезы быстро утомили.
Хватит реветь, холодно сказала Прасковья.
«Мать» перестала всхлипывать и уставилась на девушку круглыми непонимающими глазами:
Что с тобой?
Со мной все хорошо. Я чувствую себя живой, вдруг зашлась смехом Прасковья.
Неожиданный смех возвещал о какой-то странной, новой для Прасковьи радости, которую она пока и сама не могла понять. Это одновременно и смутило, и напугало «мать», скрестившую на груди руки.
Что с тобой? повторила она вопрос.
Прасковья, скинув с себя одеяло, принялась танцевать. И движения ее нагого синего тела были легкими и парящими.
Господи! Да у тебя горячка! воскликнула женщина и попыталась заключить Прасковью в объятия. Но та увернулась.
За этой картиной наблюдали другие девки, жившие при господском дворе. «Совсем спятила», качали они головами. И жалко, и страшно им было смотреть на изуродованное тело Прасковьи. От страха оказаться на ее месте дворня отводила глаза. Прасковья танцевала до тех пор, пока не подкосились ноги.
Одеяло лучше отнеси, чтобы новую беду не накликать, посоветовала «мать».
Пошла вон! Прасковья прогнала советчицу грязным одеялом.
На следующий день помешавшаяся девушка встретила возле реки горбатого старца. Вид у него был очень уставший. В реке он неспешно полоскал льняную рубаху и задумчиво вглядывался в течение. Прасковья молча умылась.
День хороший, старец подставил морщинистое лицо утреннему солнцу.
Хороший.
Прасковья смотрела на него вполоборота, чтобы незнакомец не заметил ее синяков.
Страдаешь, дочка?
Нет.
Помещик бьет?
Нет.
Я могу тебе помочь.
Чем? оживилась Прасковья.
Я кому попало это не рассказываю. А тебе могу, дочка. Горит в тебе огонь. Я все вижу, по-доброму пояснил старец.
Впервые за весь разговор они посмотрели друг другу в глаза. Взгляд старца был живым и глубоким. Прасковья поняла ему можно верить.
Присядь, сказал старец, и Прасковья слушала его уже очарованно. Есть в лесу община одна. Живем мы, от посторонних глаз скрываемся. Пока никто нас не видел. Но на одном месте не сидим. Кочуем, как хан Батый. Только никому вреда не причиняем. Как до крещения Руси, поклоняемся силам природы и предкам. И наша сила преумножается. Как думаешь, сколько мне лет?
Прасковья бережно изучала его лицо, сухое, с тонкой, испещренной морщинами кожей.
Лет сорок, дедушка.
Старец задорно рассмеялся.
Мне уже триста лет. Я много чего видел. Как ханы убивают наших князей, как чума косит Псков, довелось даже увидеть, как Андрей Рублев расписывает Успенский собор.
Это все сказки, усмехнулась Прасковья.
Лицо старца не изменилось. Он, как юродивый, добродушно хлопал глазами.
Разве могут люди жить так долго? спросила, наконец, Прасковья.
Могут. Я тебя всему научу.
Прасковья растерялась.
Не бойся, успокаивал ее старец.
Хорошо, нерешительно согласилась девушка. Мне сейчас с тобой идти?
Нет. Скоро свидимся. Жди. Ты сама все поймешь, старец выжал свою льняную рубаху и скрылся в чаще.
После этого случая Прасковья оправилась и на вид стала прежней доброй и мягкой. «Мать» не могла нарадоваться ее выздоровлению. Слава Богу, беда миновала девка не тронулась умом. А вот Мстислав стал более жестоким и диким, будто в него вселились новые бесы. Ночью девушки старались не попадаться ему на глаза. Если уж так случалось, прятались куда могли. Пьяный Мстислав ни за кем не гнался, возвращался в дом и требовал еще водки. А ту девку, что подносила, бил и насиловал.
Купава, неси чарку! потребовал он однажды из спальни.
Бедная девушка четырнадцати лет отроду чуть в обморок не упала.
Кому сказал неси! топал ногами Лютый.
Она белье стирает, в один голос вступились за нее бабы.
Нечего стирать пусть водку несет, не унимался помещик.
Прасковья схватила серебряную чарку и пошла к нему в опочивальню. Все бабы пооткрывали рты и лишь перекрестили ее. Прасковья повелительно махнула рукой: не переживайте все будет хорошо.
Не тебя я звал, дурка. Хочу Купаву!
Какая разница?
Как ты смеешь мне перечить? вскипел помещик.
Для вас стараюсь.
Бабы слышали сначала тяжелые шаги Мстислава и звон упавшей чарки, а потом все в спальне загрохотало.
Бьет, шептались бабы.
Поникнув, Купава винила в случившемся себя. В следующий раз она не испугается и гордо снесет свою участь. Шум прекратился резко, на самой грозной ноте. Бабы долго прислушивались, но сквозь шелест сарафанов и биение сердец так ничего и не услышали.
Приоткрой дверь, сказала одна баба другой. Но открывать дверь не пришлось, Прасковья вышла сама.
Храпит, сказала она.
Не причинил вреда?
Нет.
Бабы выдохнули. Даже Купава воспряла и восхищенно глядела на свою спасительницу.
Умрет он скоро, вдруг вырвалось у Прасковьи.
Бог с тобой! Что будет этой роже окаянной?! никто не поверил в пророчество.
Помещик же после этого стал пить еще больше и вскоре захворал. Несколько дней он стонал в постели. А на третий преставился.
Правду Парася сказала! Ведьма!
Поделом ему, с чувством плевалась Прасковья.
Побойся Бога! Лучше никак о покойниках не говорить, чем плохо.
Никого бояться не буду!
Вотчина перешла во владение старшего Мстиславского племянника Святослава по прозвищу Могучий человека служилого. Был он высоким и статным при взгляде на него ничто не выдавало его родственных связей с Лютым. Говорил он ровно и красиво. Девки как увидели его, так рты и пораскрывали. Был он с ними обходителен и ни разу ни на кого не замахнулся. С таким хозяином только жить и не тужить.
А Лютого положили в хорошую деревянную домовину. И, некогда жестокий, выглядел он в ней маленьким и жалким. Никто из крепостных не помянул его добрым словом, никто и слезинки не уронил. Даже священник отпевать не хотел, ссылаясь на то, что помещик крепко пил и сам себя до могилы довел. К тому же перед смертью не исповедался. Место ему выделили за церковной оградкой. Такие проводы позор.
Но Святослав обо всем договорился похороны дяде устроил пышные.
Утро выдалось очень пасмурным. Во время отпевания неожиданно ухнул гром, вся процессия вздрогнула, а священник с каменным лицом продолжал церемонию. Тут прогрохотало еще раз, неожиданно опрокинулась лампадка. Деревянная церковь мгновенно вспыхнула, началась суматоха. Провожавшие выбежали на воздух, за ними следом испуганный и взмокший священник.
Говорил же, нельзя отпевать! плюнул он в сторону Могучего.
Где же покойник? заозирались все.
В церкви! крикнул священник.
Четверо крепостных нырнули в клубы дыма. Встревоженный Святослав пытался хоть что-то в нем разглядеть. Слышались брань и кашель:
Чертов барин. Жил скотиной так и помер.
Нехорошо это все, нехорошо, поник священник.
Домовину с трудом выволокли наружу. Уже успели опалиться саван и венок. Руки усопшего упали по швам, а на лице выступила глубокая скорбь. Даже священнику стало его жалко, но хоронить Мстислава батюшка все же был намерен за церковной оградкой.
Видите, что творится, начал он извиняющимся тоном. Нельзя его хоронить при церкви. Плохой знак, плохой.
Делайте, как приказал, перебил его Святослав. Между прочим, это мой дядя помог возвести эту церковь.
Сначала потушим, сказал священник. Я помолюсь.
Крестьяне, не успевшие откашляться от угара, схватились за ведра с водой и снова нырнули внутрь.