Вирджиния Вулф
Дневники: 19251930
Предисловие переводчика
Разделение данного издания дневников Вирджинии Вулф на пять томов продиктовано в основном практическими соображениями, однако период, охваченный этой третьей книгой, то есть с 1925 по 1930 год, действительно был особенным в жизни писательницы. Это период, когда она достигла полноценной зрелости как писатель и в то же время заняла видное положение в мире литературы. Как следствие, Вирджиния стала более финансово независимой и социально смелой. Это, пожалуй, самые плодотворные и успешные годы ее жизни.
Третий том начинается с того, что Вирджиния редактирует и готовит «Обыкновенного читателя» и «Миссис Дэллоуэй» к публикации поздней весной 1925 года. Ее предыдущий роман «Комната Джейкоба», вышедший в конце 1922 года, имел определенный успех, но как романист Вирджиния все еще не была уверена в себе. Мнение Миддлтона Марри о том, что в последнем романе она зашла в тупик, являлось постоянным источником беспокойства, и Вирджиния с заметной тревогой ожидала выхода своих новых книг, в том числе «Миссис Дэллоуэй». Колебания настроения по мере выхода рецензий и получения отзывов от близких людей она фиксирует почти навязчиво, но, как позже замечает сама, «правда в том, что писать это глубокое удовольствие, а быть прочитанным поверхностное». И нет сомнений, что для нее это было именно так.
Но «быть прочитанным» принесло свои плоды в виде значительно возросшей репутации (то, что Вирджиния осторожно называла «славой»; состояние, которого она жаждала и одновременно опасалась). Читающая по обе стороны Атлантики публика признала, что Вулф истинный и оригинальный творец, а также выдающийся и проницательный критик. И это, безусловно, успокоило ее и придало уверенности в том, что она может следовать своим собственным путем. Вирджиния едва сдерживала желание немедленно приступить к написанию романа «На маяк», идеи которого кипели в ее мозгу в течение многих месяцев.
Весной 1927 года, в застойный период между завершением романа «На маяк» и его публикацией в мае, Вирджиния начала развлекать себя идеей, которую она предварительно назвала «Невесты Джессами». Эта изменчивая концепция в конце концов трансформировалась посредством «Мотыльков» в роман «Волны», который она практически закончила к концу данного тома; но также ее идея воплотилась и в более легкой форме «Орландо» романа, написанного с головокружительной скоростью между октябрем 1927-го и мартом 1928 года. Хотя более строгие критики, в том числе и сама Вирджиния, считали это произведение не более чем интеллектуальной забавой, оно привело в восторг огромное количество людей и продавалось значительно лучше любой из ее предыдущих книг. «Орландо», пожалуй, самая понятная из них и ближе всего к простым человеческим страстям.
«Орландо» вполне можно считать признанием в любви Вите Сэквилл-Уэст, которая в эти годы занимала важное место в сердце и воображении Вирджинии. Впервые они встретились в декабре 1922 года, но только в конце 1925 года их сдержанный интерес друг к другу (Вирджинии говорили, что Вита ярко выраженная сапфистка, которая может положить на нее глаз) перерос во всепоглощающую страсть. Поначалу Вирджиния сдержанно рассказывает в дневнике о своих чувствах к Вите, о чем можно судить по частоте ее упоминания, но со временем первостепенная важность их романа становится очевидной. Этот период жизни Вирджинии вызывает большой интерес, но после публикации писем и дневников мало что можно добавить. И все же они раскрывают кажущийся парадокс: супружеская неверность Вирджинии примечательна тем, что она демонстрирует, насколько крепок был их с Леонардом брак. Ничто в письмах и дневниках периода их с Витой романа не проявляется так отчетливо, как привязанность Вирджинии к мужу, а его к ней. Вита олицетворяла романтику, шампанское и блеск аристократии, которыми Вирджиния всегда была очарована, но с Леонардом она могла всецело положиться на доверительную привязанность и взаимное уважение, на близость и непринужденность, на стабильность повседневного счастья и комфорт, который она описывала как основу своей жизни. Любопытно, что если Леонарда и выводила из себя какая-то из пассий Вирджинии, то это не Вита, а грозная старая эгоистка Этель Смит. Вита ему действительно нравилась, а вот Этель раздражала Леонарда и одновременно надоедала ему.
Непосредственным поводом для этой более поздней дружбы, которая потребовала и поглотила много времени Вирджинии после их с Этель первой встречи в феврале 1930 года, была «Своя комната». Это небольшое, но убедительное феминистское эссе выросло из двух лекций, прочитанных студенческим обществам двух женских колледжей Кембриджа в октябре 1928 года, и было опубликовано год спустя. Этель Смит, ветеран борьбы за избирательные права женщин, убежденная, что ее провал как музыканта обусловлен предрассудками мужчин, разглядела в авторе «Своей комнаты» единомышленницу и поспешила с ней познакомиться. Изначально предвзятая, Этель сразу же влюбилась в Вирджинию, а та, очарованная и впечатленная энергией и духом старой суфражистки, не смогла ей сопротивляться. Однако в данном томе дневника читатели увидят лишь начало этих отношений.
Отношения Вирджинии с отдельными женщинами и ее интерес к женщинам в целом: к их особым качествам, к их частной и неизвестной жизни, к их недостаткам, к их борьбе и победам в патриархальном обществе, стали предметом пристального внимания, и справедливо считается, что она внимательно исследовала женщин и одновременно рьяно защищала их права. Однако внимание, уделяемое феминистскому аспекту ее жизни и работы, порой грозит исказить суть, и кажется почти необходимым настаивать на том, что Вирджиния на самом деле не была фанатичной феминисткой. И даже дневник непосредственная запись действительно интересовавших писательницу вещей сравнительно мало посвящен вопросам феминизма.
Несмотря на то что Вирджиния по-прежнему чувствовала себя наиболее комфортно именно с близкими друзьями из «Блумсбери», она расширила круг своего общения и, всегда проявляя интерес к другим людям, пользовалась возможностями, которые давала ей растущая слава, чтобы наблюдать за выдающимися личностями или встречаться с ними, особенно с писателями, хотя от приглашения пообедать в компании премьер-министра она тоже не отказывалась. Ее впечатления, например от Томаса Харди и У.Б. Йейтса, от Макса Бирбома, Джорджа Мура и Герберта Уэллса, заполнили одни из самых ярких и интересных страниц данного тома. А ее литературный успех принес много материальных благ: к удобствам и комфорту дома 52 на Тависток-сквер и Монкс-хауса добавилось то, что она могла позволить себе не только красивую новую одежду (вечно волновавшая ее тема) и произведения искусства, но также подарки, вечеринки, подержанный автомобиль и поездки за границу. Леонард и Вирджиния были бережливы по натуре и привычке, и то, что им казалось расточительством, сегодня считалось бы довольно скромной жизнью. Однако годы вынужденной экономии прошли; Вулфы заслужили свободу распоряжаться своей жизнью без каких-либо жестких ограничений финансового характера.
Это действительно был период достижений, изобилия и удовольствий. Досады и уныние, болезни и тревоги, конечно, неизбежны, однако, если учесть склонность Вирджинии использовать дневник как отдушину, в целом данный том это летопись благополучных лет; это записи женщины, которая счастлива в браке, не обделена дружбой, успешна в работе, обладает богатым воображением, обретает уверенность в собственных способностях к самовыражению и расширяет возможности применения своего таланта.
Аббревиатуры и сокращения
N&A Nation & Athenaeum
NYHT New York Herald Tribune
В. или ВВ Вирджиния Вулф:
ВВ-Д-0 Дневники: 18971909
ВВ-Д-I «Дневники: 19151919»
ВВ-Д-II «Дневники: 19201924»
ВВ-П-I «Письма: 18881912»
ВВ-П-II «Письма: 19121922»
ВВ-П-III «Письма: 19231928»
ВВ-П-IV «Письма: 19291931»
КБ-I Квентин Белл «Биография Вирджинии Вулф. Том I:
Вирджиния Стивен, 18821912»
КБ-II Квентин Белл «Биография Вирджинии Вулф. Том II:
Миссис Вулф, 19121941»
Л. или ЛВ Леонард Вулф:
ЛВ-I «Посев. Автобиография: 18801904»
ЛВ-III «Новое начало. Автобиография: 19111918»
ЛВ-IV «Вниз по склону. Автобиография: 19191939»
ЛВ-V «Путь важнее цели. Автобиография: 19391969»
ЛПТ Литературное приложение «Times»
РФ-П-II Роджер Фрай «Письма: 19131934»
ЧП Член парламента
1925
Вулфы вернулись в Лондон из Монкс-хауса 2 января. Вирджиния продолжила писать в тетради за 1924 год (Дневник XIII).
6 января, вторник.
Позорная правда заключается в том, что я пишу в старой тетради, так как не могу позволить себе оставить столько пустых страниц.
С каким размахом я начинала 1924 год! Сегодня Нелли1 в 165-й раз дала мне понять, что не намерена подчиняться диктату, а будет поступать так, как и любая другая на ее месте. Таковы плоды жизни в Блумсбери. В целом, я склонна верить ей на слово. Необходимость подстраиваться под ее причуды и давление «любых других» это перебор, пускай она и хорошая кухарка, но также сварливая старая дева, надежная и честная, по большей части ласковая, добрая, хотя неисправимо суетливая, нервная, предъявляющая необоснованные претензии. Как бы то ни было, вопрос о прислуге меня уже не особо волнует.
Вчера вечером мы ужинали в новом особняке Мэри2 на Альберт-роуд 3. Люблю, когда новый год начинается с теплых дружеских встреч, и это был превосходный ужин. К тому же я увидела их милых детей, мальчика и девочку; у девочки прекрасный женский взгляд; она отзывчивая, смущенная и немного диковатая, как и все девчонки. (Я хочу начать описывать свой собственный пол.) Что я имела в виду? Чрезвычайную юность, наверное, и все же, вероятно, женственность, ощущение которой никогда меня не покидает. Сейчас я начинаю сочинять новую историю, хотя я теперь все время что-то придумываю. Короткие сценки, например про Старика (образ Л.С.3), профессора, специалиста по Мильтону4, а теперь про то, как меня отвлекает болтовня женщин. Что ж, вернемся к реальной жизни. Где мы сейчас?
Сегодня утром я писала заметку о елизаветинских пьесах5, ради которой читала пьесы весь прошлый год. Потом обнаружила, что у моих часов отвалилась минутная стрелка (я заметила это во время разговора с Литтоном6 о Ричардсоне7 вчера вечером), спустилась в типографию уточнить время и увидела, что Ангус8 и Леонард составляют смету на печать для «Simpkin9». Задержалась и посмеялась с ними. Л.10 отправился в офис после того, как мы прогулялись с собакой вокруг площади. Я зашла домой и набрала страницу книги Нэнси11. Потом отнесла часы на починку в «Ingersoll12». Выгуляла собаку. Вернулась. Это был суровый пасмурный зимний день; там, где нет фонарей, тротуар выглядел чернильно-черным. Никогда мне не описать все прожитые дни. Никак не могу настроиться, но, возможно, если перечитаю написанное, то все же пойму, что я хотела сказать.
В Родмелле сплошная непогода и наводнение; именно так. Разлилась река. Семь дней из десяти лил дождь. У меня почти не было возможности прогуляться. Л. обрезал деревья, что потребовало героических усилий. Мой героизм был исключительно литературным. Я редактировала «Миссис Дэллоуэй», то есть занималась самой скучной частью писательской работы, самой обременительной и тоскливой. Хуже всего начало (как обычно), где одному только аэроплану уделено несколько страниц, и это надоедает. Л. прочел книгу и считает ее лучшей из всего мною написанного. Но разве он не обязан так думать? И все же я с ним согласна. Он считает ее более целостной, чем «Комната Джейкоба», но говорит, что читается труднее из-за отсутствия очевидной связи между двумя темами.
Так или иначе, роман отправлен в «Clark13», а на следующей неделе уже приедут гранки14. Это для издательства «Harcourt Brace15», в котором книгу взяли не глядя и подняли мой гонорар до 15%.
В Родмелле я почти ничего не видела, так как была вынуждена все время сидеть за печатной машинкой.
Ангус провел с нами Рождество очень спокойный, внимательный, бескорыстный, сознательный молодой человек с очаровательным чувством юмора; невзрачный, по словам Литтона, и пассивный. Но я все равно о нем хорошего мнения.
18 марта, среда.
Эти последние страницы относятся к «Обыкновенному читателю» и были написаны16, когда я лежала в постели с гриппом. И вот, наконец, отправив сегодня последние правки, я сделала новый дневник и заканчиваю этот с тысячей извинений и зловещим предчувствием при виде всех оставшихся пустых страниц.
Далее Вирджиния начинает новую тетрадь (Дневник XIV). Титульный лист подписан:
Тависток-сквер 52
18 марта, среда.
За позор я уже, думаю, извинилась; между чаем и ужином просматриваю две книги, которые идут в печать; грипп и отвращение к перу17.
В данный момент (у меня семь с половиной минут до ужина) я хочу отметить, что прошлое прекрасно, поскольку человек не осознает своих эмоций, когда испытывает их. Они раскрываются позже, поэтому у нас нет целостного ощущения настоящего только прошлого. Это поразило меня на платформе в Рединге, когда я наблюдала, как Несса целовала на прощание Квентина18; он был смущен и немного взволнован. Я это запомню и дополню, когда отделаюсь от воспоминаний о спуске с платформы, о поиске автобуса и т.д. Вот так, я думаю, мы и зацикливаемся на прошлом.
Мы решили навестить детей в школе молодых людей, я бы сказала. Джулиан19 был заперт в «клетке» и в качестве наказания от мистера Элиота20 раскатывал покрытие теннисного корта. (Тут я придумала историю о человеке, который мечтал купить поле; это желание поддерживало в нем жизнь; купив его, он умер.) Подошел мистер Годдард21, и Джулиан крикнул: «Я тут до пяти», как будто они оба студенты. В этом не было ничего школьного. Но как же ужасно быть мистером Годдардом и выходить в такой ненастный день (шел снег) на улицу, чтобы поприветствовать бегунов. Добежав до финиша, они тут же повалились на землю, и их накрыли пледами и куртками. На последнем круге они уже еле волочили ноги. Джулиан и Квентин проявили крайний цинизм и сказали, что никакого удовольствия в этом нет, но так надо. Перо царапает бумагу.
В четверг, 26 марта, Вулфы отправились с вокзала Виктория, по маршруту Ньюхейвен Дьепп через Ла-Манш, в Париж, а затем ночным поездом добрались до Марселя и Кассиса, где остановились в отеле Cendrillon. Они вернулись в Лондон 7 апреля.
8 апреля, среда.
Только что вернулась из Кассиса22. Во время путешествия я частенько думала о том, как запишу здесь некоторые из своих бесчисленных ежедневных впечатлений. Но что же происходит по возвращении? Мы переодеваемся и ныряем в поток, а я одержима глупой идеей, что у меня нет времени садиться и писать или что нужно заниматься чем-то серьезным. Даже сейчас я лихорадочно колеблюсь, половину времени размышляя, но надо остановиться и выгулять Гризель [собаку]; я должна разобраться с американскими книгами23; правда в том, что мне необходимо попытаться выделить полчаса в день на ведение дневника. Дав ему и имя и место, я, возможно, приду к мысли таков уж разум человека, что это обязанность, которой нельзя пренебрегать ради других дел.
Я нахожусь под впечатлением, сложным, от возвращения домой с юга Франции в эту просторную мрачную мирную уединенность Лондона (так, по крайней мере, казалось прошлой ночью), полностью уничтоженную несчастным случаем, свидетелем которого я стала сегодня утром, и женщиной, прижатой автомобилем к ограде и еле слышно стонавшей «ой-ой-ой». Весь день мне мерещился ее голос. Я не побежала на помощь; к ней бросились все пекари и продавцы цветов. Меня не покидает жуткое ощущение жестокости и дикости мира; эта женщина шла в своем коричневом пальто по тротуару и вдруг, как в кино, огромная красная машина переворачивается и приземляется прямо на нее, и слышится только «ой-ой-ой». Я как раз направлялась посмотреть новое жилье Нессы и на площади встретила Дункана, но поскольку он не видел аварии, то и моих чувств не мог представить себе ни в малейшей степени, да и Несса тоже, хотя она вспомнила несчастный случай, который произошел с Анжеликой24 прошлой весной, и пыталась сравнить их. Но я заверила ее, что это всего-навсего случайная незнакомка в коричневом пальто, и мы достаточно спокойно осмотрели дом25.