Ему надо поесть. Папа! Просыпайся!
Но отец не просыпался. Он продолжал лежать абсолютно неподвижно. Натан поднес шарик к собственным губам, взял в рот, немного пожевал. Потом вынул теперь хлеб стал мягче, словно размокшая бумага. Он снова поднес его к губам отца, протолкнул внутрь.
Папа! Постарайся это проглотить.
Он не может. Он не шевелится.
Папа?..
Его уже нет, правильно?
Папа!
Встревоженный, Натан протолкнул хлеб еще дальше, до зубов. Неужели отец действительно умер? Он взял отца за челюсть, принялся двигать ею, совершая жевательные движения.
Отец рывком поднялся и вцепился в его руку, пронзая его воспаленным взглядом:
Никогда Натан Никогда не делай этого!
Его дыхание было кислым; от него пахло червями, как от кишащего личинками сырого мяса. Натан попытался высвободиться, но костяные пальцы отца крепко вцепились в его запястья, держа их мертвой хваткой.
Лучше умереть Лучше совсем пропасть, чем использовать эту силу! Ты уже большой Ты понимаешь меня, сынок?
Натан энергично закивал, не столько соглашаясь, сколько из желания закончить все это, дать отцу то, что он хочет, чтобы он снова лег. Но отец не ложился. Как Натан ни отодвигался, отец дюйм за дюймом подтаскивал себя следом, так что это ужасное, обтянутое пергаментной кожей лицо по-прежнему оставалось перед ним, а воняющее смертью дыхание продолжало обжигать щеки.
Она развратит тебя Погубит тебя Под конец ты сам начнешь губить то, что любишь не зная. Не зная и наслаждаясь! Ты понимаешь, Натан, дорогой мой мальчик? Понимаешь, о чем я говорю? Я буду тебе помогать, пока я жив Сдерживать эту силу, держать ее в себе, пока могу Но ты должен стать сильным. Потому что, когда я умру
Приступ кашля накатил на него волной, начавшись от поясницы и пройдясь по всем костям, с хрустом, словно купец, разминающий пальцы. Только теперь отец ослабил хватку и принялся шарить в поисках ножки стула, доски чего угодно, за что можно схватиться. Натан отпрыгнул назад, так что, когда он снова согнулся пополам, Натан уже спрятался за мать.
Ему нужно лекарство. Я пойду.
Она схватила его, пытаясь удержать, но Натан вывернулся из ее рук.
X
Он бежал, оскальзываясь среди луж Грязи и куч копящегося мусора. Если мать и кричала ему вслед, ее голос затерялся в реве волн, обрушивающихся на волнолом. В осклизлых ботинках с изношенными до блеска подошвами было трудно бежать, но мысль об отце подстегивала его. Каждый раз, когда Натан падал, его раз за разом поднимала мысль о прикосновении этих иссохших пальцев. К тому времени, когда он наконец остановился, колени его штанов были насквозь мокрыми, а черные от грязи ладони кровоточили.
Хватая ртом воздух, Натан позволил себе бросить взгляд назад. Ничего особенного, просто незнакомая местность: чужие хибары, обвешанные рыбачьими лесками и украшенные ракушками. Конечно же, он достанет лекарство Однако теперь помимо измотанности он ощущал и кое-что другое: облегчение. Оказаться вдали от него. Вдали от всего этого.
Натан вдохнул полной грудью.
Из Живой Грязи выползла тварь (наполовину жаба, наполовину мышь) с волочащимися позади внутренностями и тупо мигающим глазом, уставленным на Натана. Хотя у нее не было рта, тварь явно тянуло к его плоти, она ковыляла к нему, хотя, если бы ей удалось до него добраться, она бы не знала, что делать дальше. Мертвожизнь бессмысленная, трагически бесполезная. Вокруг твари кишели уклейки, словно она была их царицей. Взмахом хвоста если это был хвост, а не торчащий наружу конец позвоночника, тварь прихлопнула нескольких из них, не отрывая взгляда от Натана.
В том, чтобы оказаться в месте, которого не знаешь, есть что-то одновременно пугающее и дающее свободу. Пока ты находишься где-то у себя, ты в безопасности, даже если тебе очень плохо; стоит удалиться от этого места, как безопасности нет и в помине, но вместе с ней нет и обязательств Ты можешь стать совершенно другим человеком в совершенно другом окружении.
Натан двинулся дальше. Он поплевал на ладони, обтер их о рубашку, подул на обнажившуюся содранную, саднящую кожу.
Конечно же, он достанет деньги и купит лекарство, но «Не используй» «Лучше умереть» Отцу-то легко говорить! Он и так уже в шаге от смерти, ему все равно. А как быть с мамой? И ее «благородными посетителями»? Ей что, теперь мириться со всем этим из-за того, что отец сдался? И Натану тоже мириться?
Палтус продолжал ковылять следом, хрипло каркая, словно огненный птенец. Натан остановился.
В нем набухал Зуд. Но ведь Зуд был в нем всегда, не так ли?
Натан позволил ощущению распространиться стремительно, словно растущий гнев, словно растущий голод. «Берегись» Да что отец может знать про это? Что он вообще понимает? Лежит в постели, обливаясь по́том, день за днем, в своей ночной сорочке
Конечно, он достанет лекарство, нечего и говорить, но у них в доме нет еды, нет топлива для очага, нет даже воды. Мертвоживые недопалтусы колотятся в доски Болезнь Разве не должен он позаботиться и обо всем этом тоже?
К тому же Натану теперь было тринадцать; он мог принимать собственные решения.
Когда Зуд достиг нужной силы, Натан опустился на колени и протянул ладонь. Почувствовав его близость, палтус заковылял быстрее, отчаянно брыкаясь в спешке, отдаленно напоминающей бег.
Натан Почесал, намереваясь убить тварь, теперь же вернуть ее в Живую Грязь, покончить с ее мучениями, предпринять хоть какое-то решительное действие с ясным исходом Однако, когда Искра соприкоснулась с плотью палтуса, тот резко взметнулся, забился в судорогах, но не умер. Вместо этого он стал крысой красноглазой желтозубой крысищей, которая прыгнула на Натана и вцепилась зубами в мякоть его руки между большим и указательным пальцами.
Схватив новосотворенную крысу, Натан оторвал ее от своего тела и зашвырнул так далеко, как только мог, в глубину трущоб, где та пропала, погребенная в темноте.
XI
Он принялся подниматься зигзагом по склону горы, возвращаясь, когда впереди оказывался тупик или пылающий костер, и обходя их вокруг, где это было возможно, не переставая сосать ранку на руке. Вдоль одного отрезка дороги фактически это был всего лишь проход между двумя наваленными друг напротив друга мусорными кучами по пояс высотой кто-то воткнул на равных промежутках перья огненных птиц. Наползая на них, Живая Грязь съеживалась и дымилась, тускло отсвечивая красным. Натан оглянулся туда, где остались его родители, сжал зубы и без остановки зашагал дальше.
Через какое-то время впереди показался Торговый Конец, граница которого была обозначена каменными стенами и мощеными дорожками. Натан был уже достаточно высоко, чтобы видеть перед собой, как на ладони, все трущобы, позади них Морскую стену, а за ней иссеченное волнами море.
Выше по склону находилась никем не охраняемая калитка. Натан оглядел ее, но прошел мимо, засунув руки в карманы и наклонив голову. Сторожей нигде не было видно без сомнения, они отправились навестить маму еще какого-нибудь несчастного мальчонки или же обслуживали какую-нибудь купчиху с невзыскательным вкусом. Поблизости был лишь старик метельщик, слишком дряхлый для такой работы: волосы на его голове были такими же редкими, как щетина на его метле, а руки не толще рукояти, которую они держали. Собрав все оставшиеся силы, он пытался согнать Живую Грязь и заблудшую мертвожизнь обратно в трущобы; впрочем, силы вскоре иссякли, и он, стеная, скрылся в лабиринте узких улочек наверху.
Натан тотчас же повернул обратно. Какое право имеет его отец (сам-то не больше чем мешок с костями!) решать, что Натан должен делать дальше? Может быть, он бы предпочел, чтобы Натан вычернил себе глаза? Этого никогда не будет!
Этого не будет никогда.
Хватит!
Подойдя к калитке, Натан накрыл замок обеими ладонями, словно защищая от ветра зажженную спичку, и сосредоточился. Теперь это было сложнее, поскольку на уме была крыса, но вполне возможно. Очистив мысли, он вдохнул, проникая внутрь собственной головы, вниз по глотке, в легкие, потом в живот
Там ничего не было поначалу. Как будто крыса лишила его горючего. Однако мало-помалу Искра снова начала разгораться в нем. Он подстегивал ее, чувствуя ее физическое присутствие: как она кружит там, словно тяжелый шарик внутри стального барабана, поднимаясь вверх, к грудной клетке. Натан побуждал ее двигаться быстрее, и Искра вновь набралась силы, колотясь между стенками его гортани пуще прежнего. Сквозь его кожу и редкую ткань одежды пробивалось свечение. Он напряг мышцы груди, так что они распрямились вдоль ребер, вынуждая Искру войти в кости и пройти по всей длине рук.
Сжав ими замок, Натан обратил свое внимание на металл. Он попытался Почесать, но Искра не принималась в точности как огонь, не желающий переходить на сырую растопку. Затем, непрошеное, перед ним возникло лицо отца: брови запретно хмурятся, палец помахивает из стороны в сторону.
Тоже сдвинув брови, Натан сосредоточился, как только мог представил себе «благородных посетителей», мертвожизнь, материнское лицо, обратившегося в крысу палтуса Искра бешено вспыхнула, осветив все трещинки на улице, известку между кирпичами, сварные швы на металлической решетке, обнажая все скрытые детали этого места. Напрягшись, он Почесал снова и послал Искру вниз, через покалывающие предплечья, через ладонь, горящую в месте укуса, внутрь замка.
Там, в глубине, металл хотел быть живым. Он начал перестраиваться, как делает Живая Грязь, принимая подобие примитивного существа такого, каким мог бы стать замок, если бы он был животным: вращающееся, пощелкивающее тело, состоящее из шестерней и цилиндров. Натан чувствовал, как оно начинает дышать. Искра жгла кожу; в месте укуса это чувствовалось сильнее всего. Болезненная поверхность раны принялась корчиться, вспухать, затем к его ужасу чернеть
Ахнув, Натан отдернул руки.
Если бы он смог удерживать их дольше, замок сохранил бы жизнь, но после того, как Искра ушла, металл умер. Там, где прежде он был цельным и крепким, осталась лишь усталость и ржавчина.
Без лишней помпы, словно это было совершенно обыденное явление, замок открылся, и калитка распахнулась. Немного помедлив, чтобы собраться с духом, Натан прошел внутрь, держась за больную руку.
В Торговом конце, в отличие от трущоб, ночью было тихо. Плеск волн превратился в тихое, отдаленное сердцебиение, слышное лишь, когда Натан выходил на улицу, ведущую вниз, к границе трущоб. Дома здесь были прочными, высокими и неприступными; окошки в верхних этажах мягко светились теплым, мерцающим свечным светом, который время от времени заслоняли двигающиеся внутри фигуры. Узкие крутые улочки освещались фонарями: воск и масло горели позади стеклянных стенок (оранжевых, синих, зеленых), словно угасающие маяки. В каждом доме была запертая дверь, на каждой двери виднелись какие-то цифры, имена и узкие щели посередине, окованные сияющей бронзой.
Все звуки, если они и были, раздавались приглушенно. В глубине, за кирпичными стенами, гремели кастрюли и сковородки; если где-то и раздавались крики, то в них звучал вопрос, а не гнев кто-то, скорее всего сидя перед камином, спрашивал, готова ли еда, или просил принести ему горячего молока, а вовсе не грозил смертью и увечьями. Однако главным образом здесь царила молчаливая луна, заполнявшая и разглаживавшая улицы своим тяжелым бледным сиянием, отражавшимся в каждой поверхности.
Куда подевались красные молнии гибнущих огненных птиц? Где мертвожизнь? Где Живая Грязь? Натан опустил взгляд к своим ногам, полусогнутым на крутом склоне: ни одной уклейки на ботинках! За плечом не маячили безликие палтусы, следящие за ним из тени. Улица была чисто выметена, и ее поверхность камень, крепкий и неподатливый откликалась на каждый шаг его каблуков стуком, а не скрипом.
Внезапно Натан почувствовал себя уставшим, даже вымотанным. Он присел, прислонясь к теплой стене пекарни, среди пустых мешков из-под муки. Здесь ему было ничуть не менее уютно, чем на полу их лачуги, и к тому же гораздо суше. От проникавшего изнутри тепла печи его одежда просохла до такой степени, какой не бывало на его памяти: дома она была вечно пропитана морскими брызгами, Грязью и дождевой водой.
Когда он проснулся, было уже светло. Улица неподалеку кипела стремительным движением: мужчины и женщины кричали, смеялись, спорили друг с другом под трескучий аккомпанемент кожаных бичей, хлещущих по деревянным рамам паланкинов, которые рысцой несли на плечах носильщики.
Солнце сияло среди безоблачного неба, настолько голубого, что Натан даже не мог придумать названия для этого цвета. Он вытащил из кармана носовой платок, который привык считать голубым, и поднял перед собой: по сравнению с небом тряпица выглядела блеклой, затхлой, в серо-бурых пятнах. Как Натан ни силился, теперь он вообще не мог разглядеть в ней какого-либо цвета настолько голубым было здесь небо. Словно Бог сошел и убрал с неба всю муть, не оставив ничего, кроме насыщенной голубизны.
Натан обернул носовым платком пораненную руку. Она распухла и болезненно пульсировала теперь, когда сон покинул его, это ощущалось весьма явственно. Вместе с болью пришло воспоминание о крысе и об отце и о данном им обещании достать лекарство.
Надо раздобыть денег.
Он пошарил взглядом, ища какой-нибудь знак или атрибут, что-нибудь, что говорило бы о каком-либо занятии, подтверждающем его законное право на пребывание в Торговом конце. Поблизости не было ничего, кроме дощатых поддонов и мешков из-под муки. Несколько поддонов было сломано, и Натан разобрал их на отдельные доски, с визгом выдирая гвозди или загибая их вдоль поверхности, чтобы они ни за что не цеплялись. В итоге у него оказалась стопка приблизительно равных по длине кусков. Натан взгромоздил ее на плечо и двинулся, небрежно помахивая свободной рукой. Так он вышел на улицу.
Для незаинтересованного взгляда какого-нибудь носильщика паланкина или купеческих жен, спешащих по своим делам, он мог бы сойти за подручного столяра, отправленного с поручением. Однако если бы его заметил один из стражников, то с полным правом решил бы, что это дело дурно пахнет (воистину, он давненько не мылся), поэтому Натан настороженно поглядывал по сторонам в поисках мундиров и изо всех сил старался выглядеть целеустремленным.
Паланкины двигались главным образом в одном направлении вверх по склону, так что Натан двинулся туда же, идя плечом к плечу с согбенными носильщиками, на расстоянии плевка от надушенных шелковых занавесей, защищавших купчих от губительных для кожи лучей здешнего нагого солнца. То здесь, то там какие-нибудь два соседних паланкина останавливались бок о бок, и женщины, отдернув занавески, наклонялись одна к другой, чтобы обменяться той или иной информацией непосредственно на ухо, скользя красными губами по коже собеседницы. Ни у одной из них, насколько видел Натан, глаза не были выкрашены черным.
Паланкины собирались на широкой, поросшей травой площадке, где женщины выгружались и усаживались в картинных позах на подстилках и небольших ковриках. Пространство было окружено колоннадой, под сенью которой были расставлены столики торговцев всякой всячиной. Торговцы громко и весело выкликали названия своих товаров от подножия колонн, а над их головами в камне были вырезаны рельефные изображения сцен, которых Натан не мог ни узнать, ни понять: группы каких-то мужчин и женщин, незнакомые символы, выглядевшие таинственно и значительно.