Я свернула в слабо освещенный фонарями переулок в районе Османбея, сделала несколько шагов и дернулась от неожиданности, расслышав поблизости какое-то шипение. Обернувшись, я прищурилась, вглядываясь в сгущающуюся темноту и разглядела у подъезда старинного, двухэтажного здания фигуру. Та, цеплялась за дверь, почти висела на ней, и что-то хрипела.
Медлить было нельзя, и поначалу я отвернулась и снова направилась вперед. Но отчаянный хрип, что прозвучал сзади, был страшен, и выворачивал душу наизнанку. Пришлось развернуться и быстро направиться туда.
Вам нужна помощь?
Направив на фуру фонарик телефона, я разглядела старика: тощего, сморщенного, с костистым крючковатым носом и провалившимся ртом. Людям старше 65 запрещено было покидать свои жилища. Должно быть, он выполз из своей норы в разваливающемся здании, чтобы попросить о помощи. Едва цепляясь пальцами за дверь подъезда, он пытался мне что-то сказать. Я протянула руку и прикоснулась к его плечу. В ту же минуту он, неизвестно откуда взяв силы, подался вперед, почти повис на мне, ухватился тонкими, узловатыми пальцами за шею и дохнул мне в лицо ужасным запахом нищеты и болезни. От всего его тощего тела разило гибельным жаром. Черные запавшие глаза лихорадочно блестели. Силясь сказать мне что-то, старик зашелся страшным глухим кашлем, сотрясаясь от приступа и по-рыбьи разевая рот, пытаясь глотнуть воздуха.
Вам надо в больницу. У вас есть кто-нибудь? Близкие, родственники? спросила я, с трудом подбирая турецкие слова.
Больной не отвечал, только бился в кашле у меня в руках. Ценой невероятных усилий мне удалось опуститься на бетонную ступеньку, уложить его головой к себе на колени. Он не выпускал меня, цеплялся пальцами за куртку.
Я понимала, что самым верным решением было бы бросить его тут и уйти. Скорая в лучшем случае запишет мои данные, в худшем сразу вызовет полицию. Меня отправят в участок, выпишут штраф. А главное, я так и не смогу помочь Гордону.
Твою мать! выругалась я по-русски, в отчаянии глядя на старика, который за меня ухватился. Твою мать, откуда ты взялся на мою голову?
Кое-как высвободив руку, я достала мобильный и набрала номер скорой.
Какая у него фамилия? Адрес? расспрашивал меня врач в защитном желтом костюме, похожий на персонажа какого-нибудь фантастического голливудского фильма.
Его коллеги, в таких же космических одеяниях, грузили старика в машину.
Не знаю, я просто шла по улице. Он был на крыльце коротко отвечала я, уже оглядываясь по сторонам, чтобы удрать.
А вас как зовут? Можно ваши документы? последовал вопрос, который непременно должен был прозвучать.
И я, уже успев придумать план спасения, немедленно дала деру. Метнулась в узкую черную щель между двумя домами, не реагируя на возгласы врача за моей спиной:
Стойте, мы обязаны зафиксировать обращение
Я поскользнулась на каких-то нечистотах, пытаясь удержать равновесие, влетела локтем в стену. Охнула от боли, чувствуя, как под курткой горит рука и, кажется, стекает тонкой струйкой кровь. Выскочила в просвет, свернула в сторону. И тут же оказалась прижатой лопатками к стене.
Давай деньги, сука! рявкнул кто-то мне в лицо на ломаном английском. А к горлу прижалось холодное лезвие ножа.
В ушах грохотала разбушевавшаяся кровь. Я не успела еще отдышаться и порадоваться тому, что смогла сбежать, сдав незнакомого деда врачам, как тут же нарвалась на новое приключение.
Бандитов было двое. И в первую секунду мне показалось, что под капюшонами их серых худи скрывается сама тьма. Лиц не было видно, лишь блестели непривычно яркие белки глаз. Только через пару минут, осторожно переведя дыхание и ощущая, как холодит шею тонкая сталь, я поняла, что передо мной не порожденные из ада, а обычные люди просто чернокожие.
Ну, быстро! у одного из них был африканский акцент.
А второй прибавил:
Режь эту тварь. Нечего с ней церемониться.
Как я и ожидала, опустевшие улицы трущоб явились раздольем для разного вида отбросов. Где же полиция в тот момент, когда она так нужна?
Пожалуйста, не надо, стараясь говорить спокойно и ровно, отозвалась я по-английски. Я все отдам.
Быстрее, сука! рявкнул второй нападавший.
А первый, не отнимая ножа от моей шеи, просунул руку мне в карман и вытащил смартфон.
Гляди, мобила. Новенькая! обрадовался он и, не глядя, перебросил аппарат другу, а тот тут же сунул его куда-то под худи.
Пусть бабки гонит, буркнул тот.
Послушайте, кошелек у меня во внутреннем кармане, заговорила я. Чтобы его достать, нужно расстегнуть куртку. Уберите нож, иначе я не смогу этого сделать.
Ага, убрали, как же. Не на дураков напала, запальчиво выкрикнул второй.
Первый же задумался. Обшарив внешние карманы, он уже убедился, что в них кроме телефона ничего нет. Он помедлил пару секунд, а затем, отступил на шаг, убрал нож и сказал:
Ладно, хрен с тобой. Давай.
Только этого мне и было нужно. Вспомнив чему меня когда-то, тысячу лет назад, учил педагог по сценобою, я ударила парня ногой и бросилась в сторону. Я отлично понимала, что серьезного сопротивления этим двум уличным громилам я оказать не смогу. Рассчитывать можно было только на эффект неожиданности.
Первый грабитель согнулся закашлявшись. Второй потерял несколько секунд, соображая, что произошло, и только потом кинулся в погоню.
Стой, падла! Стой, убью! вопил он мне в спину.
Я свернула в проходной двор. Видно, в былое время здесь проходили ремонтные работы, потому что я наткнулась на верстак, груду кирпичей и доски. Я знала, что грабитель будет здесь через пару секунд, пересечь двор и выскочить с другой стороны, я не успею. Недолго думая, я выдернула из груды одну из досок, дождалась, когда в освещенном с улицы квадрате входа во двор появится силуэт в худи и со всех сил двинула его доской по голове. Парень крякнул, осел на землю, и я, не понимая куда бежать, кинулась прочь.
Я не останавливалась. Мне все казалось, что преследователи за моей спиной, хотя я давно от них оторвалась. Изначально я старалась передвигаться по маленьким улочкам, но в итоге вылетела на проезжую часть одной из широких улиц, по которой с ревом неслись скорые. Я и сама не поняла, как оказалась здесь, заметалась из стороны в сторону, рискуя угодить под колеса. Я вдруг обнаружила у своих ног какой-то крохотный комок. Что это было, в панике и темноте не удавалось разобрать. Но оно определенно было живое и напуганное. И, оставаясь здесь, на оживленной трассе, оно могло погибнуть. Потому я нагнулась, подхватила его и рванула на тротуар.
Существо помещалось на ладони, было горячим и мягким на ощупь. У ближайшего фонаря выяснилось, что это котенок: совсем маленький, наверное, не больше месяца отроду. Он испуганно таращился на меня и жался к груди, цепляясь коготками за молнию куртки. И мне вдруг показалось, что глаза у него того же редкого оттенка, что и у Гордона бирюзовые, будто морская гладь в солнечный день. Такие глаза были у него в те дни, что мы провели вместе. А сейчас этими глазами, глазами мужчины, которого я оставила навсегда, смотрел на меня напуганный звереныш.
Ну-ну, малыш, ничего. Прорвемся, сказала я котенку.
Бедняга, должно быть, на смерть перепугался, оказавшись на проезжей части. Я погладила его пальцем между ушками, стараясь успокоить. Затем расстегнула куртку и спрятала малыша под ней, дав ему возможность высунуть голову в распахнутый ворот.
Сиди тихо, шепнула я зверенышу. Нам еще нужно пройти два квартала.
Дом Гордона показался из темноты, когда у меня уже практически кончились силы. В памяти замелькали кадры того, как я оказалась здесь впервые. Я отлично помнила ту февральскую ночь, его изможденно-аристократический облик, его бессмысленную болтовню. Помнила, как он пытался произвести на меня впечатление, а я слушала его, но не слышала. В моей голове уже зарождался порочный и грациозный Эртан Озтюрк, надменный и ранимый Беркант Брегович. Впоследствии Гордон заявит в турецкую прокуратуру, что, распивая со мной кофейный напиток, понял, какая я странная, и пожелал не продолжать общение. Все это было сущим враньем, бредом обиженного мужчины, выплесками расхристанного актерского воображения, автор которого скрывался сейчас за дверью так хорошо знакомого мне дома.
Я нажала кнопку и несколько секунд прислушивалась к звуку звонка. Он в последний раз всхлипнул и затих. Ответа не было. Из-за двери не раздалось ни шороха.
Гордон, открой! замолотила я в дверь кулаками. Открой, это я!
Я стояла у двери и лихорадочно соображала, что он, считая меня главным врагом жизни, конечно же не откликнется, даже если и слышит. Что делать?
Я сунула руку в карман, чтобы достать телефон. И только когда пальцы проехались по гладкой коже, сообразила, что телефон у меня отняли те два чернокожих грабителя. Сволочи! Я снова бросилась к двери, замолотила по ней ногами. Из глаз выступили слезы бессилия.
Котенок испуганно завозился у меня под курткой, и я, сделав глубокий вдох, погладила его и сказала:
Спокойно, дружок. Все будет хорошо.
Нельзя было поддаваться истерике.
Оглядевшись по сторонам, я позвонила в соседнюю дверь. Через пару минут в щель высунулся чей-то любопытный нос.
Помогите, пожалуйста! Моему другу плохо, он не может открыть
Дверь сразу же захлопнулась. В квартире этажом ниже сразу затихли, хотя глазок светился теплым желтым светом. Все в панике забились по своим щелям, и никто не хотел рисковать.
Трусы Какие трусы бормотала я, бросаясь от одной двери к другой, перебегая с этажа на этаж.
Только в седьмой по счету квартире нашелся смельчак крепкий мужчина лет тридцати пяти который согласился мне помочь. Он спустился вместе со мной на этаж Гордона, выставив вперед плечо, кинулся на дверь. В замке что-то жалобно хрустнуло, и дверь открылась.
Я ворвалась в квартиру, все еще подспудно ожидая вдохнуть сладкий гашишный дым, споткнуться о пустые бутылки, встретить на себе нахальную ухмылку Гордона. Или столкнуться с одной из его случайных девиц. Но в первую же секунду квартира показалась мне пустой. Тишина, затхлый запах, никаких движений. Пустой диван в гостиной, развороченная кровать в спальне Может быть, уехал к родителям? Как-то воспользовался связями и вырвался из охваченного болезнью города? А я-то, дура, выломала дверь в его квартиру. Ну, теперь мне точно сидеть в турецкой тюрьме, он, не задумываясь, добавит этот факт в копилку моих страшных прегрешений.
Не знаю, как я догадалась заглянуть в ванную. Распахнув дверь, я в ужасе замерла на пороге: он лежал на полу, ничком, разбросав тонкие хрупкие руки. Чуть в стороне валялась открытая бутылка с водой. Поначалу мне показалось, что он умер, что я не успела Вскрикнув, я рухнула на колени, прикоснулась к нему И отдернула пальцы такой жар исходил от его тела. Жив! Он жив! Только очень плох. Должно быть, пошел умыться и потерял сознание.
Очнись, Гордон! Пожалуйста! молила я.
Я попыталась перевернуть его на спину, с трудом перевалила его, такое тяжелое теперь, тело. Котенок высунул мордочку из ворота куртки, и я шикнула на него:
Сиди тихо! Сейчас не до тебя! Давай же, Гордон! Ну?
Через несколько минут стало ясно, что в чувство мне привести его не удастся. Больше того, что я зря теряю время нужно срочно звонить в скорую.
Я выскочила из ванной. Сосед, который помог мне попасть в квартиру, конечно, уже сбежал, не желая контактировать с зараженным. Я заметалась по комнате. Мне нужен был паспорт Гордона и его медицинская страховка. Каким-то образом я догадалась пошарить на полке, и там нашла документы и страховку, вложенную в обложку паспорта. Оставалось лишь отыскать ней номер, по которому можно вызвать скорую.
В машине он ненадолго пришел в себя. С трудом поднял голову, обвел мутными, будто затянутыми туманом, глазами салон. Взгляд его упал на меня, и он попытался что-то сказать. Врач отвел от его лица кислородную маску, и он едва слышно просипел:
Это ты?
Нет, не ятебе приснилось
Гордон попытался сфокусировать на мне ускользающий взгляд, но тут же снова провалился в температурное забвение.
Вскоре позади осталось все: мучительное ожидание врачей, растянувшееся, как мне казалось, на вечность, когда я сидела на полу и держала его за недвижимую, пылающую в моих ладонях, руку; разговор с доктором, когда я трясла перед ним своей справкой с результатами анализа и требовала, чтобы меня тоже взяли в больницу, разрешили стать донором плазмы для Гордона.
Я видела его страховку, я знаю, что у вас одна из самых передовых клиник. Ведь вы делаете такую процедуру? Делаете переливание?
Делаем, но Нужно еще, чтобы группы крови совпали.
У нас совпадают.
Это я знала еще с тех времен, когда мы были вместе.
Кто вы ему? Родственница? Жена? спросил врач, разглядывая меня с легким изумлением.
И я, хмыкнув, ответила:
Я женщина, с которой он судится.
Все это было позади, мы уже были по пути в больницу, через несколько минут Гордона должны были поместить в реанимацию, а меня отправить на срочные анализы. А после, убедившись, что я ничем не больна, взять у меня кровь, антитела в которой могли спасти Гордона. И теперь я могла почти спокойно разглядывать его такое худое от болезни, прекрасное лицо, с которого внезапно сошел налет насмешливого высокомерия. Он будто бы помолодел от страданий, и казался мне теперь хрупким, прекрасным юношей, еще не испорченным славой и разгульной жизнью. Мой бедный мальчик! Только живи, только живи
В памяти еще живо было, как он кричал на меня в полицейском участке, где нам довелось вместе провести ночь, срываясь с великолепного баритона на визгливый контра тенор. Да в общем, и все другие события последних полутора лет не давали надежды на то, что Гордон обрадуется, опознав в незнакомке меня. Нет, мне точно не место было рядом с ним.
В больнице Гордона сразу же погрузили на каталку и повезли по коридору в сторону реанимации. Меня же отправили в другое отделение, и в следующий час пронзали иглой палец и вену. Готовили мои анализы и, наконец, убедившись, что все в порядке, и моя кровь подойдет, отправили на процедуру. Мне не хотелось оставлять о себе никаких данных, но, конечно же, медсестра обязана была все зафиксировать, и мне пришлось назваться и предъявить паспорт.
Когда все было кончено, медсестра предложила мне отдохнуть в палате до утра, но я покачала головой.
Нет, извините. Мне пора.
Но вам же может стать плохо! Не вставайте! испуганно запричитала она, увидев, что я достаю из вены катетер и поднимаюсь с койки.
Со мной все будет в порядке, заверила я.
Я вышла в коридор и подобрала с банкетки свою куртку.
Я знала, что к утру Гордон, скорее всего, придет в себя, и ему скажут, чью плазму перелили. Я представляла, как его лицо, бледное, осунувшееся, исказит гримаса отвращения. Как в его затуманенных аквамариновых глазах мелькнет страх, который несомненно руководил всеми его действиями последние полтора года. Я до сих пор не могла понять, какие чувства испытывала к этому надменному, избалованному женским вниманием мальчишке, но одно знала точно: я не хотела, чтобы он меня ненавидел. Но он ненавидел меня, и, наверное, боялся. За тот животный ужас, что приходил к нему с мыслями обо мне, за то, что ему пока так и не удалось меня сломать, прилюдно унизить и осудить. Эта ненависть не давала ему спокойно выходить из дома, заставила забросить кино, и само это невозможное больное чувство, и страх, и ложь, в которой он запутался, передавались и мне. Я до сих пор чувствовала все, что он переживал, до сих пор знала его так же хорошо, как себя.
Он был близок мне, как никто другой. Враг, которого я давно простила, была готова рискнуть за него жизнью. Наверное, по какой-то причине я чувствовала себя виноватой перед ним, хотя должна была бы ненавидеть еще сильнее, чем он меня. Но сегодня, увидев его, больного, хрипло вдыхающего воздух, я не испытала ни злобы, ни ненависти, ни обиды. Я хотела забыть все плохое и, наконец, освободиться и от него, и от своей больной, вымученной привязанности к нему. Оставить его здесь живым, здоровым и молодым. Я хотела сохранить свое едва зажившее сердце. Ведь я все еще была полна сил, и у меня была впереди целая жизнь.