Здесь берега Фейр были совсем отлогие. На отмелях старатели в закатанных штанах промывали песок, и хотя до осени было далеко, губы у них были синие от холодной воды, плескавшейся вокруг босых ног.
На! Беллоу припечатал фляжку к груди Лайонела, и на этот раз тот выпил.
Δ
Передавая фляжку друг другу, они ждали в очереди на пристани, откуда на Корабль-морг были перекинуты сходни. Когда фляжка опустела, Беллоу достал вторую.
На борт Плавучего морга допускались по двое желающих зараз. Большинство возвращалось на пристань с явным облегчением и даже в приподнятом настроении.
Ничего в нем особенного! Не понимаю, с чего Вестховеру вообще заблажило в него стрелять, когда он мог переломить его пополам, как палку! сказал какой-то мужчина своему спутнику, проходя мимо. По качеству одежды и шляп и по частным экипажам, ожидавшим на перекрестке, было понятно, что это представители лучших классов.
От спиртного у Лайонела развязался язык.
Только богачам придет в голову швырять деньги на подобные зрелища.
Ха! войдя в раж, гаркнул Беллоу. Мы таки умеем развлекаться!
Захмелев, Лайонел сознательно не противоречил разбушевавшемуся Беллоу. Сынок члена правительства ничего не значил: тут люди жили в одной комнате со своими ослами и работали посиневшие от холода дети. Но Лайонел больше не считал, что сам он значит намного больше. Очередь медленно укорачивалась они продвигались вперед.
У края пристани они вручили смотрителю два четвертака, получив взамен по клочку ваты заткнуть ноздри.
Беллоу нахмурился.
Он же на холоде лежит, не протух?
Сохранность у него нормальная, это от химикалий, которые не дают ему портиться. Мешки под глазами сторожа набрякли до самых ноздрей, а кожа была какая-то растертая, словно он спал в сетях лицом вниз. Не волнуйтесь, джентльмены, вы не зря потратите деньги, добавил он, и то, как он произнес «джентльмены», заставило Лайонела отвести взгляд.
Они с Беллоу плотно заткнули ватой ноздри.
Лайонел первым прошел по расшатанным, огороженным цепями дощатым мосткам, соединявшим Корабль-морг с берегом, и ступил на скользкую палубу.
Я прямо думал, этот смотритель меня расцелует, хохотнул, догоняя его, Беллоу. Ты небось ревнуешь, Лайонел! Небось завидуешь, что он не захотел расцеловать и тебя?
Лайонел, не сдержавшись, в упор глянул на Беллоу:
Ты заткнешься, наконец?
Резкость его тона словно бы удивила Беллоу.
Я просто прикалываюсь, приятель, сказал он.
Переделанный из малого торгового судна, Корабль-морг так давно стоял на приколе, что корпус оброс ракушками до самого фальшборта. Ржавчина местами насквозь проела трубу, гребное колесо покрылось плотным слоем темно-зеленой слизи. Доски палубы всхлипывали и хлюпали под ногами.
Через рубку Лайонел и Беллоу по короткому трапу спустились в темноватый подпалубный трюм. В длинном помещении с низким потолком на деревянной платформе под висячей лампой стояла серая от окислов оцинкованная ванна в форме гроба, но шире и немного глубже. Воздух был затхлый и холодный. Вдоль стен стояли ведра с ледяными глыбами. Несмотря на вату в ноздрях, Лайонел почувствовал сладковатый медицинский запах.
Беллоу обошел ванну с правой стороны, Лайонел с левой. Между ними, наполовину погруженный в суп из изумрудно-зеленой жидкости с плавающими кусками льда, лежал труп Йовена. Несмотря на малые размеры мертвого тела, Лайонел почувствовал, что не может воспринять этого человека целиком. Взгляд Лайонела блуждал от бугристого купола черепа с пятью волосинками, прилипшими к коже, к закрытым сморщенным векам, острому подбородку, лужицам зеленой жидкости, собравшимся в углублениях ключиц, узкой груди с двумя следами от пистолетных пуль черными бескровными дырами, одна под другой, и к крупным, непропорционально большим для Йовена рукам, покоившимся ладонями вверх, с утолщенными суставами и грубыми мозолями там, где полагалось быть подушечкам пальцев.
Лайонел не мог отвести взгляд от этих мозолей, от которых после многодневного вымачивания начали отслаиваться крошечные полоски кожи. Ему вновь вспомнился официант, бережно очищавший куриные кости, обирая каждый кусочек мяса.
Лайонелу стало нехорошо, он отступил от ванны и вдруг словно впервые целиком увидел мертвеца, лежащего во льду и химическом растворе. Наполовину надвинутая крышка контейнера закрывала покойника до пояса Йовен будто лежал под одеялом. Он выглядел объектом жуткого жертвоприношения.
Все было неправильно. Все. Весь их мир. Лайонел давно это подозревал, но сейчас убедился окончательно.
Честно говоря, сказал Беллоу, я бы, наверное, выглядел не лучше. Такая обстановка никого не красит.
От слов сочувствия Лайонела переполнило облегчение.
Верно, сказал он.
Беллоу вынул из пиджака вторую фляжку и постоял, пристроив руку на край ванны. Края ватных комков, торчавших из ноздрей Беллоу, трепетали от его дыхания. Он хмыкнул, указывая на ярко-зеленую жижу:
Не стал бы я пробовать эту живительную влагу, даже на спор. За все деньги мира не стал бы.
Да уж, согласился Лайонел.
Вот тебе и да уж, Беллоу выпил. Беспощадный свет висячей лампы заливал труп Йовена. Корабль поскрипывал. Лайонел вдруг подумал о реке за стенками трюма, катящей свои воды к океану, и услышал собственный всхлип.
Ты готов идти?
Почти. Беллоу убрал фляжку. Вот только спрошу его кое о чем.
Сынок члена правительства нагнулся над телом, почти касаясь носом кончика носа Йовена:
Я одно хочу знать: ты сожалеешь?
Ты что делаешь? Слова Лайонела прозвучали негромко, словно он боялся, что Йовен проснется. Перестань!
Если Беллоу и слышал его, он не подал виду. Ватные концы раздувались, когда он засопел сильнее. Свободной рукой Беллоу взялся за губы мертвеца и, стиснув их так, что они выпятились, принялся возить их взад-вперед. Голос, которым Беллоу озвучил якобы ответ Йовена, вышел брюзгливым и ноющим:
О да, о да, я о-очень сожале-ею, о-очень!
Беллоу поднял налитые кровью глаза:
Что скажешь, Лайонел? Принять нам его извинения?
Пожалуйста, проговорил Лайонел. К горлу у него подступил комок, во рту появился вкус выпитого ранее.
Беллоу прищелкнул языком.
Нет, я этого сделать не могу. Такое быдло всегда уверено, что раз у него в карманах начало побрякивать, так сразу в благородные угодил, хотя это всего-то слепая удача. Повезло ему, ясно? Ты должен радоваться, что тебе так свезло! В моче моего папаши больше благородства, чем в тебе. Беллоу вынул из кармана опасную бритву и открыл ее. Сейчас зуб возьму на сувенир, и мы покинем этот плавучий отстойник.
Δ
Миновала полночь, когда ушли последние зеваки и смотритель, которого звали Зейнс, поднялся на борт и нагнулся втянуть сходни. На сходнях сидел кот. Драгоценные камни в его ошейнике сверкали в ночи. Кот был черный, с белой манишкой и белым подбородком. Он сидел аккуратно и выжидал.
Зейнс уважал старую религию. Он снял фуражку и отступил в сторону.
Будь благословен, друг.
Кот взбежал на борт, не удостоив Зейнса взглядом, пересек палубу и исчез за дверью рубки.
Сторож спустился в трюм и нашел кота на Йовене: пушистый визитер уселся на сухом островке груди мертвеца, впившись в бескровную кожу когтями. Пристально глядя в лицо трупа, кот ровно мурчал.
Зейнс, прижимая фуражку к груди, подобрался ближе, машинально бормоча ежедневную молитву:
Благослови меня, друг, и взгляни на меня благосклонно, и укажи мне путь
Смотритель понимал, что присутствует при свершении чуда.
Кот, мурча, с усилием терся лбом о грудь Йовена, словно бодая его. Река ровно шептала что-то снаружи, поглаживая ребра судна. Ледяные глыбы в ванне с покойником звякали о цинковые стенки.
Спустя некоторое время кот словно бы унялся. Он перестал тереться, зевнул, потянулся и соскочил с груди Йовена на пол.
Не обращая внимания на Зейнса, черный с белым гость взбежал по трапу на палубу, позванивая ошейником, и спрыгнул на пристань за секунду до того, как швартовы Корабля-морга ослабли и, медленно развернувшись, сползли с кнехтов.
Зейнс перевел взгляд на покойника. Губы Йовена приоткрылись.
Δ
Лайонел проснулся в своих комнатах с похмельной головой и в рубашке, запачканной рвотой. Он быстро умылся и через силу погнал себя в университетскую библиотеку. Остаток утра он, не обращая внимания на оглушительную головную боль, писал свой страстный «Моральный призыв к улучшению жизни бедных и безгласых». Закончив, Лайонел отпер редакцию университетской газеты и на печатном станке принялся делать оттиски.
Салют
К Ди лейтенант вернулся в приподнятом настроении. Они вошли в кабину одного из выставочных локомотивов, Роберт сел на место машиниста, а Ди оседлала его.
Помаши же людям, грязная девчонка! Помаши всем, кто смотрит, как мы проносимся мимо!
За плечом Роберта усердно работавший восковой кочегар наклонился вперед с пустой лопатой в руках, дабы накормить железную пасть топки, тоже пустой, но выкрашенной изнутри красной краской для обозначения огненного жара. Кочегар стоял голый до пояса, темно-синие подтяжки свешивались до колен, а стеклянные глаза были повернуты так, будто он разговаривал с машинистом. Однако сейчас машиниста заслоняли Роберт и Ди, поэтому казалось, что кочегар безмолвно наблюдает за тем, чем они занимаются. Ди позабавила эта мысль, и она некоторое время тешилась ею, пока ее лейтенант, по своему обыкновению, болтал не умолкая.
Она представила, как восковой кочегар продолжает орудовать лопатой, не отводя глаз, и погружает лопату в уголь, и поднимает, и подбрасывает в топку, и снова всаживает лопату в уголь, задавая свой ритм, и поднимает, и всаживает От кочегара должно разить на всю кабину, подумалось Ди, но не по́том, а углем и сажей, разить так, будто уголь овладел им, будто сам он сделан из сажи. В словах не было надобности, только его глаза и ее глаза и сила, с которой они старались расколоть друг друга.
Ди была близка к оргазму, когда Роберт вздрогнул, застонал и дернул за веревку свистка. Паровоз оглушительно закричал на весь третий этаж музея. Ди в одно мгновенье словно выбросило обратно в реальность.
Ох, черт, хрипло засмеялся Роберт. Кажется, мы врезались.
Пальцы Ди проникли в кудрявую поросль у него на груди. Ей хотелось выдернуть эти волосы с корнем.
Жаль, сказала она, убрала руку и слезла на пол.
Что ты делаешь? Дора? Ты что, оставишь меня голого на поезде, несущемся Господи, я даже не знаю, куда мчится этот поезд!
Ди быстро оделась. Когда Роберт спустился с локомотива, она уже сидела на ближайшей скамье, делая пометки в записной книжке.
Не нравится мне этот кочегар у него какое-то двусмысленное выражение лица Что ты пишешь?
Уголь или дрова для топки.
Для какой? Для бойлера в подвале? Но ты же не считаешь, что в этом бараке холодно?
Она на секунду подняла глаза и заметила, что Роберт вытирается клетчатым платком, раньше торчавшим из заднего кармана кочегара. В ушах у нее до сих пор звенело от паровозного свистка.
Топка в кабине паровоза пуста. Можно подумать, что кочегар бросает в топку воздух.
О, а я и не знал, что ты планируешь всерьез за это взяться. Молодец! Он огляделся, держа липкий платок на отлете. Тебе бы быть леди и владелицей усадьбы, Дора. У тебя отличная голова для всяких мелочей, которых мужчина не замечает без подсказок женщины.
Дора следила за ним, уже зная, что он забросит платок под вагон. Роберт так и сделал.
Поздно, сказала она. При новом порядке леди уже не будет, и лордов тоже.
Это замечание заставило Роберта нахмуриться. Он поднял с пола брюки и встряхнул их.
Это верно.
На семейной фотографии, которую Роберт держал у себя в комнате, мать казалась маленькой, как воробушек, со стиснутыми у талии руками: она явно испытывала неловкость, позируя перед фотокамерой. Что-то с ней теперь станется, подумал Роберт. В самом деле, как же быть с родителями? В Ди еще не утихло раздражение от паровозного свистка и носового платка, но от этих вопросов она смягчилась. В ее лейтенанте жил Бобби, ответственный за эти проделки, и именно внутренний Бобби не хотел видеть неизбежных последствий революции для родителей-землевладельцев.
Ее лейтенант начал рассказывать об интервью, записывать которое его вызвали накануне в кабинет главного судьи. Бывший министр финансов подробно излагал, как Корона, сдавая внаем государственную армию, одновременно вкладывала огромные суммы в тайные торговые сделки с другими странами ради собственного обогащения.
Притом что в Лисе есть люди, которые зимой умирают от удушья, потому что приходится спать вплотную по многу человек, чтобы не замерзнуть!
Ди слышала и о вещах пострашнее, но сейчас лишь кивнула.
Солнце село, в галерею вошли сумерки. Машинист и кочегар на своем паровозе превратились в два безликих силуэта. Ди первой поднималась по лестнице, а Роберт шел сзади и рассказывал, как министр заявил он убил Йовена лишь потому, что на миг заразился от посудника безумием.
Я подобных россказней в жизни не слышал! Он не испытывает ни малейших угрызений совести, можешь в это поверить, Дора?
Нет, отозвалась Ди, хотя поверить она, конечно, могла. Не все богатые молодые люди в университете держались таких передовых взглядов, как у Роберта. Было полно и тех, кто счел бы действия Вестховера более чем обоснованными, например тот же сынок члена правительства, который требовал, чтобы горничная подносила ему плевательницу отхаркнуть табачную слюну. Ди забеспокоилась, уж не на облаке ли жил ее лейтенант: на нынешней стадии обновления нации его удивление выглядело несколько экстравагантным.
Когда они поднялись на пятый этаж, Ди подвела его к хижине старателя, которую выбрала в качестве своей комнаты там стояла единственная во всем музее кровать. Ди заменила грязные холщовые простыни на тонкое постельное белье, взятое из комнат сынка члена правительства, пристроила на маленький стол вторую лампу, кувшин воды и стаканы. Будучи частью экспозиции, хижина не имела крыши и насчитывала всего три стены заднюю и боковые, поэтому Ди, чтобы замкнуть пространство, натянула поперек одну из старых простыней. Стены, кстати, были довольно прочными, сложенными из неошкуренных бревен, а щели замазаны глиной.
Ди зажгла лампу.
Роберт перестал говорить о полной испорченности министра финансов и остановился у порога.
Ты реально собираешься тут жить? В хижине бродяги?
Это музейный экспонат. Хозяин стоит в стеклянном ручье, моет золото. Моя обязанность смотреть за музеем. Я давала подписку о верности новому режиму. Мне нужно где-то жить.
Роберт шагнул в хижину.
А что, если бесприютные призраки, лишенные крова после пожара в Обществе чародеев, переберутся сюда, вселятся в восковые манекены, и начнут расхаживать по галереям? Знаешь, Дора, будь я призраком, первым делом вселился бы в одного из этих восковых мужчин и набросился на тебя.
Мне это не приходило в голову, сказала Ди. Думаешь, мне стоит беспокоиться?
Пожалуй, лучше выбросить из головы эту идею. Но ты же понимаешь, что я не смогу оставаться у тебя каждую ночь?
Его шутливый тон, с которым Дора всегда легко мирилась, начинал раздражать. Ди понимала, что такое обязанности, лучше, чем когда-нибудь будет понимать Роберт.
Но она ответила ровно:
Разумеется. Я запру двери.