В заключение Вестховер изложил свою версию убийства Йовена.
этот сумасшедший снова начал меня провоцировать. К сожалению, мой человек оставил пистолет в кармане, откуда я смог выхватить оружие, когда у меня вскипела в жилах кровь. Даже держа пистолет в руке, я не намеревался застрелить этого психа, но он уставился на меня в упор. Я вздрогнул от негодования как он вообще смеет смотреть мне в глаза! палец самопроизвольно дернулся и надавил на спусковой крючок. И вот злодей мертв. Я пришел в ужас мне до сих пор не по себе. Конечно, в этом нет моей вины, ведь он был записным хамом и необузданным босяком. Кто поручится, что он не впился бы в меня зубами? Он же взбесился. Это все речная вода, которая отравляет кровь в прибрежных районах, кишащих подобными вырожденцами! Но в глубине души меня до сих пор терзает сожаление. Министр нахмурился и жестом показал недоверчивое изумление, поведя пальцами куда-то вбок. Видимо, на миг я заразился его безумием.
Ночная мгла за окном начала редеть, когда генерал вновь сверился с запиской, в которую поглядывал всю ночь, она была написана, как заметил Роберт, очень жирно и красными чернилами, и объявил, что на сегодня пора заканчивать. Лейтенант собрал и выровнял исписанные листы и оставил их на столе. Когда Ван Гур повел его к выходу, генерал и министр налили себе по последней.
В холле человек в ливрее, свернувшись, спал на скамье.
Δ
Выйдя из здания суда, Роберт и сержант остановились у каменного тигра. Было по-летнему тепло, и многие солдатские палатки, разбитые на травянистых участках между полосками брусчатки, стояли с открытыми клапанами. Из одной долетело сонное бормотанье:
Ну Маргарет, не упрямься
Роберт не сразу смог вытянуть сигарету из портсигара, настолько он был ошеломлен услышанным. «Ведет себя как ни в чем не бывало! Вестховер продолжает делать вид, что это не его вина, раз он убил того посудника». Министра финансов оправдали на том основании, будто он действовал в порядке самообороны, но правда жила в упорных слухах и всплывала в анонимных памфлетах и граффити. Убийство Йовена послужило триггером, подстегнувшим тайные антиправительственные митинги среди студентов, докеров и представителей других профсоюзов. Если богатого человека можно безнаказанно убить посреди улицы в присутствии целой толпы свидетелей, на какое же правосудие надеяться остальным?
Ван Гур нагнулся, чиркнул спичкой о брусчатку и поднес к сигарете Роберта.
Да, это гнусно, сэр.
Благодарю вас Я и понятия не имел, что он под стражей. Я думал, он сбежал.
Если просочится слушок, парни его вздернут. Вот почему требовалось все сделать конфиденциально.
Разумеется, я никому не скажу.
А заманчиво бы подвесить его повыше, сушиться на солнышке! Но не сейчас. Конченый тип. Я участвовал в обыске в его особняке. Своеобразные пристрастия И ведь даже не скрывал. Говорить неохота. Сержант с сожалением покачал головой.
Роберту стало любопытно, но спросить, не показавшись похотливым, он не мог.
В любом случае, продолжал Ван Гур, надо сперва выяснить, куда сгребли самое дерьмо. Прижмем его малость.
Он не выглядит сколько-нибудь напуганным. Вы слышали, как он рассказывал об убийстве?
Как всегда, когда речь заходила о покойном владельце фарфоровой фабрики, Роберт вспоминал сервиз в своем фамильном имении, где тарелки украшало изображение жеребца на лугу. Роберт убеждал себя, что у родителей сервиз в одну краску, а не в три цвета, как у тщеславного министра. Его родители не отличались жадностью, но они жили как в шорах. Отец много лет носил одни и те же сапоги и платил жене одного из батраков за ремонт. Когда лорд Барнс в своих дорожных сапогах и тяжелом пальто останавливался у кромки поля, приветствуя своих работников, его отличало лишь безмолвие. Вместо «здравствуйте» он сдержанно кивал батракам и откашливался в знак приветствия. «Гм-гм», доставалось каждому проходившему мимо вместе с наклоном головы. Отец Роберта был хороший человек, просто он родился помещиком и ничего иного не умел.
Роберт снова дал себе слово написать родителям дело, которое он откладывал уже несколько месяцев, и изложить в письме свои взгляды и как все вот-вот изменится к лучшему.
Не, он как на иголках, просто держит лицо, отозвался Ван Гур, тоже прикурив сигарету. Сунув ее в один угол рта, он выпустил сизый дым из другого. Кроссли с ним любезничает, чтобы разговорить. Сразу видно, он надеется выйти сухим из воды. Вот увидите, все его благодушие сразу пропадет, когда его потащат на виселицу. Готов спорить, в люк он пролетит с визгом.
Я с нетерпением жду, когда его признание будет публично зачитано в суде, сказал Роберт.
О да. Тогда мы все повеселимся.
Роберт почувствовал, что недооценивал сержанта. А ведь переворот организовывался как раз для того, чтобы дать пробиться наверх таким людям, как Ван Гур, неотесанным, но неглупым, в каком-то смысле его собратьям. Роберту захотелось как-то это выразить, и он не придумал ничего лучше, чем сказать:
Вы не стесняйтесь обращаться, я всегда рад помочь. Даже с личной корреспонденцией, если у вас возникнет необходимость. Вы мне либо продиктуете, либо обрисуете в общих чертах, что вы хотите сказать, а остальное я беру на себя.
Сержант кашлянул.
Как мило с вашей стороны, лейтенант.
Ван Гур покачивался на каблуках сапог, потирая большим пальцем изумруд в своей запонке. Так делать не годится для этого берут мягкую ткань, но Роберт не стал указывать на это сержанту, сочтя подобное замечание неэтичным. Он предположил, что запонки достались Ван Гуру от отца, а может, и от деда драгоценное наследство, и весь род Ван Гуров, один безобразный коротышка за другим, терли изумруд большим пальцем, создавая историю жирных пятен. В этом Роберту чудилось своеобразное достоинство мощное давление грубых пальцев простых людей на маленький камушек. Несмотря на то что он ничего не сказал, Роберт вдруг почувствовал себя так, словно ему следует извиниться.
Образ отца у кромки поля, кивавшего батракам и издававшего конфузливое покашливание, пришел ему на память. Торопясь прогнать эту ассоциацию, Роберт сказал:
Если вам понадобится починить сапоги, я уверен, что Дора девушка, которую я вам представил и которой вы помогли, наша соратница, о вас позаботится. Я уверен, она будет только рада.
Починить мои сапоги? Ван Гур, помедлив, кивнул, улыбнулся и затушил окурок о бедро тигра. А-а Очень любезно с вашей стороны, сэр.
В следующее мгновенье лейтенант смутно почуял некое недопонимание. Неужели Ван Гур решил, что он, Роберт, предлагает ему Дору? Мысль была омерзительной, но Роберт не знал, как проверить свою догадку, не оскорбив сержанта.
По брусчатке зацокали копыта, и на площадь въехали двое солдат.
Ван Гур резко свистнул и зашагал им навстречу. Роберт двинулся за ним, пробираясь между спящими. Споткнувшись о кого-то, он не удержался на ногах. Пока лейтенант извинялся перед полупьяным, не до конца проснувшимся солдатом, поперек которого упал, сержант Ван Гур уже оглушительно орал дежурному будить генерала.
Солдаты привезли новость о том, что недобитые королевские войска, бежавшие в гористые районы к северу от города, перекрыли Великий Тракт и подожгли почтовый дилижанс. Сил у них имелось не так много, но сопротивление обещало быть ожесточенным.
Хватит еще боев на нашу долю? спросил Роберт у сержанта.
А как же, еще как хватит, сэр, отозвался Ван Гур.
Он побежал трусцой, не дожидаясь ответа Роберта, который ради духа товарищества решился наступить на горло своей совести.
Δ
Только к полудню Ван Гур вспомнил о кучере во фраке. Да и то сказать, за все утро не присел, разнося сообщения. Отряд кавалерии и несколько пушек были откомандированы задать жару позициям противника. Простая математика показывала, что Кроссли легко одолеет жидкий арьергард свергнутого правительства, если дойдет до вооруженного противостояния, однако, если дать врагу закрепиться, схватка может оказаться кровопролитной. Генерал уже получил сообщение противной стороны; планировались переговоры о капитуляции.
Сержант мечтал только об одном выпить и завалиться на свою походную кровать, когда вспомнил о чертовом кучере. Тот таскал чемоданы в вестховерскую карету, когда министра финансов арестовали, вот солдаты и привели его для допроса, хотя все понимали, что он никто и звать его никак. Ван Гур надеялся, что кучер проявил смекалку и дал дёру.
Но не тут-то было.
Ван Гур нашел его уже проснувшимся все на той же скамье у кабинета главного судьи.
Я рассказал о Вестховере все что знаю, то есть ничего. Я на него работал. Мне здесь теперь целый год сидеть? сварливо спросил кучер.
Ты будешь сидеть там, где я тебя посажу, отрубил сержант.
Кучер шмыгнул носом. Он поднял руку и поправил свой дурацкий шарф, который свешивался с его дурацкого цилиндра, но благоразумно промолчал.
Ван Гур зашел в пафосный богатый кабинет и сел за стол писать донесение. Затем он перечитал написанное, шевеля губами, вывел адрес на обратной стороне, сложил листок и запечатал бордовой печатью судьи. Он отлично умел писать, что бы ни возомнил себе этот чертов «лейтенант».
Сержант Ван Гур даже всхрапнул от смеха. До вчерашнего вечера он думал, что нет на свете человека, который вызовет у него больше отвращения, чем министр финансов, который раскололся до пупа, лишь бы сохранить себе жизнь, и держался так, будто он по-прежнему у власти, словно никто не знал, какой он двинутый разложенец, у которого в спальне все шкафы набиты костями животных.
(Когда их отправили в особняк министра искать документы, учетные книги все, где могли оказаться записи о преступлениях Короны, Ван Гур лично выдернул первый ящик бюро и невольно отскочил: костей оказалось так много, что штук двадцать выпали и разлетелись по полу. Все, кто случился рядом, засмеялись.
Да пошли вы, огрызнулся сержант. Поглядим, как вы сами наткнетесь на ящик с объедками вампира!
Все пять ящиков бюро оказались набиты костями, и Ван Гуру не давало покоя не столько их количество, сколько то, что кости выглядели идеально чистыми, совсем белыми. Как министр вообще находил время грабить страну? Он каждую свободную минуту должен был посвящать вывариванию бедных тварей. Ван Гур не сомневался, что причиной тому стали извращенные сексуальные привычки Вестховера.)
Вернувшись в холл, сержант обратился к кучеру:
А вот теперь я хочу, чтобы ты мне кое-что сказал.
Валяйте, отозвался кучер. Мне все равно больше делать нечего.
Я похож на человека, который ни бельмеса не смыслит в книжках? спросил Ван Гур.
В каком смысле?
В прямом. Меня можно принять за неграмотного?
Едва заметный прищур щедро приправил сомнением и без того циничную физиономию кучера.
Да нет, необязательно
А что ж тогда «лейтенант» Барнс, этот школяр, чье истинное звание по жизни чуть ниже уличного дерьма, один день провел в действующей армии и позволяет себе мнения насчет Ван Гура! предположил, что тот не умеет читать, хотя без грамоты сержантом не сделаться, этого требует устав!.. Барнс с его высокомерием вызывал у Ван Гура меньше отвращения, чем Вестховер с его костями, но тоже задел сержанта за живое. Ван Гур привел Барнса записывать трепотню Вестховера только потому, что бывшему министру комфортнее болтать в присутствии человека, похожего на секретаря, а еще потому, что после идиотской затеи с каким-то психическим сообществом сержанту показалось, что они со школяром поладили. А это ничтожество смотрит на него свысока, и это после того, как Ван Гур оказал ему услугу, подписав бумагу для его шлюхи и отдав в ее распоряжение целый особняк!.. Такая грубость уязвила Ван Гура в самое сердце, и не в последнюю очередь своей небрежностью: он не такой человек, чтобы позволить на себя плевать! А потом лейтенантишка еще набрался смелости предложить свою шлюху в качестве компенсации, будто Ван Гуру нужно его разрешение!
Хотя я бы не удивился, запоздало добавил кучер, прервав мысли сержанта. Не обижайтесь, но вы не похожи на книжного червя, хохотнул он. Хотя куда уж мне разбирать. Я живу в коридоре.
Резким движением сержант протянул ему запечатанное послание.
Вместо того чтобы сразу же принять конверт, кучер задержал взгляд на изумрудной запонке Ван Гура.
Красивая вещица. Дорого платили?
Запонки достались сержанту даром, и кучер это прекрасно понимал. Платить пришлось другому тому, кто недостаточно проворно уступил изумруды. У Ван Гура от природы был низкий порог терпения дерзости.
Но он устал. Бросив конверт на колени кучеру, он приказал:
Отнесешь по этому адресу. Тут коротко про твою ситуацию. Там запишут твои данные на случай, если нам понадобится еще с тобой потолковать, возьмут с тебя присягу на верность и отправят восвояси.
Кучер ухмыльнулся:
И все, что ли? Вы меня битые сутки ради этого продержали?
Ван Гур устал, но не настолько, чтобы спустить такое. Он еле сдерживал бешенство. Если придется проучить этого типа, свидетелей все равно нет.
Ты мне грубишь, что ли? спросил он.
Ухмылка кучера исчезла.
Вовсе нет.
Мне грубить не надо. Ван Гур побарабанил пальцами по рукоятке своего пистолета.
Взгляд собеседника на секунду зафиксировался на шевелящихся пальцах сержанта и быстро обвел пустой холл.
Я не грубил.
Сержант по-прежнему стоял над ним.
Потому что я этого не потерплю. А я могу быть грубее тебя, поверь.
Я того, решился кучер, я тогда, пожалуй
Да уж, пожалуй. Вонючий грубиян. Ван Гур щелкнул по высокой тулье кучерского цилиндра он отозвался глухим щелчком и не пошевельнулся. Чтобы встать, кучеру пришлось скользнуть задницей по скамье вбок, подальше от Ван Гура. Поднявшись, он попятился к выходу, помахивая запечатанным листком.
Я сразу туда сейчас, заверил он. Я этот адрес знаю. Я туда министра возил. Угол Малого Наследия. Это же посольство, да?
Ага, отозвался Ван Гур. Было посольство.
Два очка горняшке в чепчике
Из гардероба в комнатах, принадлежавших прежде сынку министра королевского правительства, Ди реквизировала две большие сумки. Если большинство студентов на волне всеобщего воодушевления записались в волонтеры, то министерский сынок остался верным своему классу и дал тягу из кампуса.
Уложив в сумки свое скромное имущество, она прибавила постельное белье сбежавшего сынка, кое-что из его одежды и разные мелочи, которые, по здравом размышлении, могли оказаться небесполезными. Она поискала денег в обычных местах, но безуспешно. В ящике тумбочки лежала опасная бритва и, к брезгливому неудовольствию и недоумению Ди, человеческий зуб. Бритву Ди взяла, зуб оставила.
Заперев за собой комнаты, она вернулась в общежитие для прислуги. В кухне она взяла кое-какой бакалеи, а в кладовке щетки, мыло и мастику для пола. Все это тоже отправилось в ее новые сумки.
Одна из горничных, Бетани, вошла в кухню и тихо ахнула, увидев, как Ди распоряжается в кладовой.
Дора, это же не твои сумки!
Теперь мои, отозвалась Ди. Я нашла новое место и сюда не вернусь.
Бетани была нескладной долговязой девушкой с длинным подбородком, костлявыми локтями и большими ступнями. Она выглядела и держалась так, словно ее с силой тряхнули, так что кости ссыпались внутрь, и сложили заново. Как большинство девушек из университетской обслуги да и сама Ди, Бетани была сиротой и выпускницей Ювенильного пансиона. Ди считала, что перетрясли ее именно там.
Чего еще за новое место? Какое такое новое место?
Просто место, и все. Ты тоже давай о себе подумай. Университет закрылся и непонятно когда откроется, какой смысл здесь оставаться?
Но в городе опасно! По улице утром проходила кавалерия, еще до рассвета, сказала Бетани.
Значит, патрулировали город. Кому-то надо поддерживать порядок, пока все не уляжется. Мой друг из волонтерского корпуса говорит, что они планируют сформировать новое, более честное правительство. Ты же читала памфлеты!