Кажется, что и здесь в основе реальный случай.
* * *
Собрав достаточное количество денег, поздней осенью 1914 года Александр Михайлович и девятилетний Миша поехали в Москву.
В «Тихом Доне» в Москву, тоже осенью, раненный на фронте, впервые попадает Григорий Мелехов: «Гул большого засыпающего города, звонки трамваев, голубой переливчатый блеск подействовали на Григория подавляюще. Он сидел, откинувшись на спинку пролётки, жадно осматривая многолюдные, несмотря на ночь, улицы» И далее: «В Москве ощутимо чувствовалась осень: на деревьях бульваров при свете фонарей блёклой желтизной отсвечивали листья, ночь дышала знобкой прохладой, мокро лоснились плиты тротуаров, и звёзды на погожем небосклоне были ярки и холодны по-осеннему».
Большие каменные дома, мостовые, проспекты если это и поразило сердце и воображение юного Шолохова, то на совсем короткий срок. Он никогда не станет горожанином. Всю жизнь, попадая в Москву, будет стремиться поскорее вернуться на Дон. Тем же отношением к Первопрестольной он наделит и Григория Мелехова сразу затосковавшего по степи и простору.
Трёхэтажное здание больницы по адресу Колпачный переулок, дом 11, сюда привезли Мишу. В ту же больницу Шолохов «положит» и получившего ранение Григория Мелехова.
«Из центра выехали в безлюдный проулок. Цокали по камням лошадиные копыта, качался на высоких козлах извозчик, принаряженный в синий, наподобие поповского, армяк; махал на вислоухую клячу концами вожжей. Где-то на окраинах трубили паровозы <> За железной тесьмой ограды масляно блеснули вода пруда и перильчатые мостки с привязанной к ним лодкой. Под резиновыми шинами пролётки зашуршали листья.
Около трёхэтажного дома извозчик остановился».
Это, конечно же, детские воспоминания самого Шолохова.
«Дверь отворил швейцар. По нарядной с золочёными перилами лестнице поднялись на второй этаж; сестра позвонила ещё раз. Их впустила женщина в белом халате. Григорий присел у круглого столика» Надо понимать, Александр Михайлович присел, а мальчик остался стоять подле, с лёгким волнением оглядываясь и запоминая каждую деталь навсегда: «Сестра что-то говорила женщине в белом, та записывала. Из дверей палат, расположенных по обе стороны неширокого коридора, выглядывали головы в разноцветных очках».
Высокое стенное зеркало, запах чистоты и лекарств, совсем иной скрип половиц, электрический свет
Александр Михайлович был взволнован. Миша, страдая от боли, щурился, глядя на мягкий свет электрической лампочки.
Их определили в палату. Мише выдали тёмно-зелёные очки.
Ночь или две отец был при сыне, потом уехал.
В палате у Мелехова, согласно роману, есть сосед из Зарайска. Упоминается он только раз: когда Мелехова оформляют. Больше этот незримый сосед не появляется. Как мы помним, род Шолоховых происходил из Зарайска, где родился и Александр Михайлович. Перед нами филологический привет: с Мелеховым в одной палате как бы находится шолоховский дух молчаливый свидетель всего происходящего.
Миша пролежит в больнице более четырёх месяцев.
«К глазной лечебнице доктора Снегирёва примыкал маленький садик.
Таких неуютных стриженых садов много по окраинным переулкам Москвы, в них не отдыхает глаз от каменной тяжёлой скуки города, и ещё резче и больней вспоминается при взгляде на них дикое приволье леса. В больничном садике хозяйствовала осень: крыла дорожки оранжевой бронзой листьев, утренними заморозками мяла цветы и водянистой зеленью наливала на газонах траву. В погожие дни по дорожкам гуляли больные, вслушиваясь в переливы церковных звонов богомольной Москвы. В ненастье (а в том году оно преобладало) слонялись из палаты в палату»
Что происходит со слепнущим человеком?
Он начинает слушать.
Он учится слышать вдвое, втрое, в разы больше, чем зрячий человек.
Так, по речи Шолохов учился распознавать интонации и характеры.
Учился понимать значение расстановки слов и междометий.
Москва бурлила разговорами: ещё царил невиданный патриотический подъём начала войны, ежедневно обсуждались сводки с фронтов. В больницу всё чаще привозили раненых солдат. Там же лечились: аристократы, купцы, мещане. Люди всех возрастов, многих национальностей и вероисповеданий.
Привычка притулиться в уголке и вслушиваться в речь окружающих той осенью в Мише закрепилась окончательно: болезнь глаз тому очень поспособствовала.
Первая же книга Шолохова «Донские рассказы» удивительна в числе прочего поразительным слухом на речь: совсем молодой писатель уже обладал умением, не свойственным даже многим зрелым мастерам выстраивать целые образы на точных речевых характеристиках.
Причём далеко не только образы казаков. Помещик, попадья, белый офицер все говорят своими голосами. Например, москвичка и моряк в рассказе «Мягкотелый». Дети, девушки, старухи, старики для всех находится своя интонация, свой словесный порядок.
Он всех их не просто увидел однажды он их услышал.
* * *
Зрение поправилось. Очки сняли.
Пока жили в Москве, отец всё разузнал и принял решение: отдать сына учиться в московскую гимназию, а не растить из него казака.
Шолохову приобрели гимназический форменный костюм, сняли квартиру и устроили в гимназию имени Григория Шелапутина 9, проплатив сто рублей на год вперёд. Для понимания: средняя месячная зарплата тогда составляла порядка двадцати рублей. Учитывая стоимость квартиры, какие-то деньги на проживание, посылки из дома, на учёбу юного Миши уходило столько средств, сколько хватило бы на жизнь целой семьи из двух-трёх человек.
Гимназия располагалась в Трубецком переулке: ныне это переулок Хользунова. Огромное здание с большим количеством разнообразных помещений, включая актовый и спортивный залы. Счёт учащимся шёл на сотни. В гимназии давали восьмиклассное образование; в программе обучения были немецкий, французский и древние языки: греческий и латынь. Это была одна из самых лучших и престижных гимназий во всей России. В этом смысле, конечно, нелепы любые рассуждения о диком, не покидавшем хутора казачонке, который едва ли мог стать писателем.
Миша проживал на Плющихе, в Долгом переулке ныне улица Бурденко, 20, седьмая квартира, у родственника по отцовской линии Александра Павловича Ермолова. Он служил учителем подготовительных классов шелапутинской гимназии, преподавая пение и рисование. Миша жил в одной комнате с его сыном Сашей сверстником и одноклассником.
По договорённости с отцом Шолохова, Александр Павлович присматривал за ребёнком. На учёбу ходили все вместе, втроём старший и младший Ермоловы и Шолохов. Ермолов увлекался фотографией. Сохранилось совместное фото: отец и сын Ермоловы и глазастый, чуть лопоухий, внимательно глядящий в объектив Миша.
По соседству с ними, в том же Долгом переулке, проживал тогда Иван Бунин 45-летний, известный уже российской читающей публике литератор. В романе «Тихий Дон» цитируются стихи Бунина. Возможно, они встречались, проходя мимо друг друга: маленький казачонок в гимназической форме и высокий, изящно одетый господин с тростью.
Шолохов вспоминал потом, что мать его выучилась грамоте только для того, «чтобы не прибегая к помощи отца самостоятельно писать мне письма». Писала крупными буквами, допуская детские, чуть нелепые, чуть смешные, такие трогательные ошибки.
Эта разлука с малой родиной понемногу дала Шолохову осознание, кто он на самом деле.
Он донской.
Да, он не знал в полной мере казачьей работы. Да, его отец был грамотным, читал книги, ходил в городской одежде и сына тоже настойчиво обучал наукам и одевал в городское, тем самым вольно или невольно усугубляя разрыв ребёнка с казачьей средой. Между прочим, казаки били своих детей, а отец Мишу никогда.
Но, пожалуй, только из имевшего расстояние для наблюдения за средой подростка и мог вырасти знаток и певец своей среды. Разлука вынудила его, засыпая, вспоминать казачьи песни и прибаутки, имя всякой степной травы. Видеть и отмечать различия в упряжи, в одежде, в поведении казаков и москвичей. Перед нами слом, обернувшийся безусловным литературным богатством.
Так Максим Горький, отправленный родным дедом «в люди», прошёл сквозь разнородный, чужой быт, подглядывая по пути даже не десятки, а сотни типажей, пробуя многие профессии и ни в одной не оставаясь, и стал безо всякого преувеличения великим знатоком жизни как таковой. Он сумел описать с равным мастерством и людей дна, и пролетариев, и купцов, и заводчиков, сам не принадлежа ни к одному из этих сословий и даже из мещанской нижегородской среды изгнанный ещё подростком, однако запомнивший всё навсегда.
Так Сергей Есенин сын московского приказчика, внук дедов-предпринимателей, никогда в полной мере не знавший крестьянского труда и, по сути, им не занимавшийся, воспел крестьянство и стал главным крестьянским поэтом России. При всём том, что он оставил деревню ещё ребёнком сначала попав на обучение в церковно-приходскую школу, а затем переехав в Москву, и никогда больше туда надолго не возвращался.
Но Шолохов, в отличие от них, в родной дом вернётся, именно там пройдя через все трагедии эпохи.
* * *
Лето 1915-го он провёл в Каргинской. Застал там известие о гибели на фронте соседа Ивана «Шамиля» Ковалёва, носившего в романе имя Прохор.
«Тихий Дон»: «Билась головой о жёсткую землю жена Прохора Шамиля, грызла земляной пол зубами, наглядевшись, как ласкает вернувшийся брат покойного мужа, Мартин Шамиль, свою беременную жену, нянчит детей и раздаёт им подарки. Билась баба и ползала в корчах по земле, а около в овечью кучу гуртились детишки, выли, глядя на мать захлебнувшимися в страхе глазами».
Дочь реального Ивана Ковалёва, Агафью Ивановну Дегтярёву, разыскали в своё время краеведы, она рассказала, что примерно всё так и было, только приехал с фронта не Мартин, а третий Шамиль Алексей. И служили они не на Западном фронте, а на турецком: «Шолохов описывал за маму Когда дядя Алексей ездил под Турцию, приезжает оттедова, мать пришла, услыхала, что отец приехал. Я как раз была на мельнице, там говорят, дядя приехал, отца нету. Мать там всё на себе порвала, последнюю рубаху она на себе рванула. Что в книге писалось, то и она точно, мать-то, говорила
Кто-то у нас читал книгу, мужчина стоял на квартире, преподавал в мясосовхозе, а он эту книгу читал вслух, ишо мать живая была, и мать заплакала».
* * *
Слишком уж далеко от донского дома и от матери с отцом приходилось учиться Мише.
Мать волновалась: а как там он в чужой семье, а не угодит ли под конку, а то и под трамвай?
Наконец, жизнь в Москве обходилась дорого. В годы войны, во все времена это случается, богатые богатеют, бедные беднеют. Решили искать хорошую гимназию поближе. Таковая имелась в городе Богучаре Воронежской области.
Изначально, в XVII веке, основанный малороссами Богучар тоже был казачьим поселением. Разросшееся в город бывшее поселение стояло на притоке Дона речке Богучарке. От Каргина вверх по Дону, в ста двадцати верстах. Тоже не ближний свет но хотя бы можно за сутки добраться, да и письма быстрей доходили. Туда же отправил учиться своего сына Анатолия Михаил Михайлович брат Александра Михайловича: всё проще вдвоём детям.
В Богучаре Михаила устроили на постой к священнику и учителю Закона Божьего Дмитрию Ивановичу Тишанскому человеку неординарному, имеющему серебряную медаль за достижения в сфере образования. Жена его Софья Викторовна работала в женской гимназии надзирательницей, или, как говорили гимназистки, «классной дамой». У них было пятеро детей: Николай и Антонина старшие, одноклассник Миши Алёша, Ёлочка и Клава меньшие. Дом Тишанских стоял на центральной городской площади. Вымощенный камнем собственный дворик, кухня во флигеле. Восемь окон выходили на площадь и на улицу.
Городок был хоть и провинциальный, но с насыщенной жизнью. С прежних времён в Богучаре проживало множество хохлов: они не растворились в местном населении, отличаясь и внешне, и речью, и повадками. Сохранили свою мову, одевались так: штаны на шнуре, в чунях, в ботинках, в холстинных вышиванках, если холодно в полушубках с длинными рукавами. Москали же в сатине, в ярких рубахах; обувь по достатку.
В «Тихом Доне» у помещика Листницкого служит конюхом старик Сашка родом, как пишет автор, «из богучарских москалей». То есть разделение на хохлов и москалей в городе было устоявшимся.
На торгу толпились приезжие со всех концов: скупщики зерна, прасолы, татары, цыгане. Шла здесь особая, не схожая ни с кружилинской, ни с каргинской, ни с московской жизнь.
Гимназия красивое и величественное здание, нисколько не уступающее в своей величественности и архитектурной выверенности гимназии московской, располагалась в трёх минутах ходьбы от дома Тишанских.
Уровень обучения был немногим ниже: гимназия считалась самой престижной на Верхнем Дону. Туда везли учиться со всей округи город был всегда полон неместными, снимавшими жильё подростками детьми купцов, зажиточных казаков, мещан.
В гимназии было 52 комнаты, актовый и гимназический залы. Обучение проходили 242 ученика. Лицевой стороной гимназия смотрела на улицу, тыльной в степь: туда городок не разрастался. Самый вид степи неизбежно наводил иной раз печаль: как хорошо было на приволье, без всех этих наук!
С парадной стороны заходили директор, попечитель, инспектор и преподаватели. Дети же входили в гимназию исключительно со двора.
15 августа выстроили всех, Миша был побрит наголо, произнесли напутственную речь и запустили в классы, пахнущие деревом, мелом, чистотой.
В его третьем «А» классе было тридцать пять гимназистов.
Занятия проходили в одном и том же кабинете на втором этаже. Все воспитанники носили фуражки, шинели с голубыми петлицами и блестящими пуговицами, гимнастёрки и брюки навыпуск. Форма была светло-серого цвета: словно присыпанная мукой. Местные дразнили гимназистов «мукомолами». На бляхах поясов и на кокардах были выгравированы буквы БМГ, Богучарская мужская гимназия.
В гимназии преподавали русский язык и литературу, греческий и латынь, французский и немецкий, математику, физику, историю, географию, природоведение, рисование и лепку, пение, гимнастику, Закон Божий.
Курс обучения московскому не уступал.
Признаться, Шолохов не любил латынь и греческий.
Но, как и требовалось, учил и сдавал всё.
Его одноклассник Георгий Подтыкайло вспоминал: «Гимназия была классической и отличалась строгими порядками. Попробуй, бывало, шевельнуться во время надоевшей нам общей молитвы в актовом зале вмиг впадёшь в долгую немилость начальства. Впрочем, были смельчаки, которые и в эти святые минуты успевали поозорничать. Одним из таких был Миша Шолохов. Мне часто приходилось стоять рядом с ним на молитвах и видеть, как он при поклонах смешно гримасничал, заставляя нас холодеть при мысли, что мы не выдержим и громко рассмеёмся».
Есть несколько фотографий той поры: Миша среди одноклассников всегда самый мелкий, но при этом у него неизменно весёлый, с наглецой, вид и прямой взгляд в объектив.
Одна из преподавательниц, Ольга Страхова, запомнила его как ребёнка «с чертами чуть-чуть калмыцкого или другого какого-либо восточного типа». Странно, что фотоснимки этого не передают. Но мы вновь понимаем, что прозвище «татарчук» родилось не на пустом месте.