ИНГА. А в чём она, справедливость?
ИРИНА. Да я красивей её в тысячу раз!
ИНГА. Ну На любителя. Если честно сказать.
ИРИНА. Это ты от зависти что сама одни кожа да кости.
ИНГА. Злая ты, Ирка
ИРИНА. Ничего я не злая. Говорю, как есть.
ИНГА. Как есть и говорят со зла. Добрые щадят самолюбие других.
ИРИНА. А мне так наплевать на ваше самолюбие!
ИНГА. Вот бог за это тебя и наказал он выбрал Ларьку в счастливчики.
ИРИНА. Большое счастье спать со стариком!
ИНГА. Тогда чего ж ты так рвалась?
ИРИНА. Я спать, что ли, рвалась с ним? Ну да, разок-другой пришлось бы, чтоб только забеременеть и к себе привязать чтобы его хоромы и всё прочее нам с ребёнком досталось, когда он загнётся. А загнётся он скоро видела же его.
ИНГА. Видала: ещё какой живенький! Такой сто лет протянет. Или ты надеялась ему в этом помешать?
ИРИНА. Дура, что ли?! Я что, на убийцу похожа?
ИНГА. Да нет Но может такую мысль вынашивала, кто тебя знает А так-то Сидор Изотович крепкий вполне. И походка, и голос у него молодые. Чего б ему раньше времени загибаться?
Слышится стук в дверь.
ИНГА. Вэлкам!
В приоткрытую дверь просовывается голова Матвея.
МАТВЕЙ. Можно?
ИРИНА. Если осторожно.
МАТВЕЙ. Девчонки, Ларя так и не нашлась? Может слышали что? Я весь город обшарил.
ИРИНА. Да уж слышали
МАТВЕЙ (врывается, широко распахнув дверь). Ну? И где она?
ИНГА. Где-где На работе!
МАТВЕЙ. На какой ещё работе?
ИНГА. На которую устроилась.
МАТВЕЙ. Это домработницей к тому старикану?
ИНГА. Ну да.
МАТВЕЙ. Так там час-другой всего в неделю работа, как вы говорили.
ИРИНА (ехидно). А её перевели на круглосуточный график.
МАТВЕЙ. Как это?
ИРИНА. А вот так.
МАТВЕЙ. Ничего не понимаю!
ИРИНА. Час в неделю она убирается, а в остальное время дедульку ублажает.
МАТВЕЙ. Что-о-о?!
ИРИНА. Да не ори ты так всё общежитие сбежится.
МАТВЕЙ (понизив голос до громкого шёпота). Она что, с ним живёт?
ИНГА. Именно. А ты думал она будет вечно из-за тебя слёзы лить? Проплакала тогда всю ночь, когда ты ей гадостей наговорил, да ещё и убежал по-скотски, а утром пошла и отдалась с горя божьему одуванчику. И правильно сделала! От тебя толку нет даже комнату для спокойного секса снять не в состоянии, а там простор. Да и перспектива.
МАТВЕЙ. Какая ещё перспектива?
ИРИНА. Совсем дурак? В загс старикана сводит, а потом и дитёнка с ним сделает и вот вам полноценная наследница писателя земли русской. Его, кстати, кто-нибудь читал?
Инга отрицательно качает головой. А Матвей этого даже не слышит: у него свои мысли.
МАТВЕЙ. Да он же вряд ли способен.
ИРИНА. Ты о чём?
МАТВЕЙ. Ну, ребёнка заделать сама же сказала.
ИРИНА (криво усмехаясь). Посмотрим. Время лучший телевизор: оно точно всё покажет, без пропусков и цензуры.
Матвей, совсем убитый, садится на кровать Илларии, обхватив голову.
МАТВЕЙ. Надо что-то делать!
ИНГА. Так делай. Тебе и карты в руки.
МАТВЕЙ. Я с ним поговорю.
ИРИНА. Что, мол, так, дедушка, нельзя Ларьку комкать и брюхатить, я сам её, дескать, люблю и обожаю, и всё такое?
МАТВЕЙ. Да, именно. Я же правда её люблю.
ИНГА (с выражением). А она теперь любит пенсика.
МАТВЕЙ. Почему ты решила?
ИНГА. Не шалава же она какая-нибудь, чтобы просто так с одуваном жить за бабло, например.
ИРИНА. А ты что, всерьёз веришь, что не просто так?
ИНГА (пожимает плечами). Думаю, что всё же не просто. Ларька не такая. Что мы её, не знаем?
ИРИНА. А ты считаешь, знаем? Ну, правильная на вид вся из себя, принципы свои всюду показушно выпячивала. Так может она делала это, лишь дожидаясь подходящего случая. А дождалась и побоку все её принципы. А что, такое разве не бывает?
ИНГА (уныло). Да нет, что ты, бывает. И очень даже часто.
ИРИНА. И вот наша праведница наткнулась на золотую жилу и поступила, как многие, а именно все. Меня это почему-то не удивляет.
МАТВЕЙ. А меня удивляет. Не мог я так в ней ошибиться!
ИРИНА (насмешливо). Ты женщин, Матюха, не знаешь телёнок ещё. Думаешь, первый и последний раз они с тобой так обошлись? Да всю жизнь так и будет. Ты ей доверие она тебе рога. Кто больше предложит, на того тебя и поменяет.
МАТВЕЙ. По себе-то не суди!
ИРИНА. А я тебе рога, мой дорогой, не наставляла. Так что отвянь, будь любезен, на фиг.
Картина 4-я.
Комната в квартире Доброрадова. Посередине стол с грязной посудой, остатками закусок, салатов, вокруг которого теснятся, едва не налезая друг на друга, разномастные стулья, табуреты, скамейки.
Входит Иллария в чёрном платье и чёрном гипюровом платке. Начинает снимать с двух картин на стенах, забранных под стекло, куски тёмной ткани, которой они занавешены.
Из-за стены слышится пронзительно-скандальный женский возглас: «Как только вымоешь всё, чтобы духу твоего тут не было больше! Ключ оставишь консьержке!» Затем громко хлопает входная дверь.
Входят Инга с Ириной. Следом за ними Алёна.
АЛЁНА (Илларии). Погоди, Ларенька, не снимай! Ещё же трёх дней не прошло, как
ИРИНА (недоумённо, наблюдая за тем, что делает Иллария). А зачем их было вообще занавешивать, если деда даже в дом не привозили сразу на кладбище?
ИЛЛАРИЯ. Сказали, что так полагается. Будто душа три дня находится в доме, где жил умерший, а для неё же, мне бабушка говорила, нет преград.
Алёна согласно кивает. И Иллария поправляет сдвинутые ею было занавески на картинах, возвращая прежний вид.
АЛЁНА. А на зеркале в спальне занавеску вообще сорок дней не стоит снимать.
ИНГА. А то что будет?
АЛЁНА. Все рядят по-разному. Но традицию лучше не нарушать.
ИЛЛАРИЯ. Ну, это уж они пусть снимают без меня когда захотят. Слышали же, как доченька бедного Сидора мне кричала, чтобы убиралась отсюда, как только порядок наведу. А значит это будет нынче вечером. Поможете?
ИРИНА. Да какой разговор! Эти стулья откуда? Какие-то колченогие, словно ими дрались в салуне И табуретки тоже доисторические.
ИЛЛАРИЯ. По соседям собирали у Сидора-то стульев вообще нет, он их не любил.
ИРИНА. Но у кого что именно брали, конечно, никто не знает?
Иллария молча виновато кивает.
ИРИНА. Тогда я беру это на себя. Обойду соседей, спрошу где чьё и разнесу потом.
Уходит с самым раздрызганным стулом наперевес.
АЛЁНА (оставшимся). А мы, девочки, давайте сначала посуду на кухню снесём.
ИНГА. А я бы тут её и оставила. Пусть эти наследнички свои тарелки сами моют. Вон, в одну аж наблевали словно не поминали человека, а орден обмывали.
АЛЁНА (укоризненно). Нехорошо это так оставлять Да и чтобы потом Илларию за глаза поливали?
ИНГА. Да всё равно ведь будут поливать. Вы же видели, что за народ. Я теперь понимаю дедулю, отчего он жил так уединённо. От таких родственничков в лес убежишь, не то что в отдельную квартиру.
ИЛЛАРИЯ. Вот это меня как раз меньше всего колышет! Но вымыть надо это же пока Сидора дом, а он так любил чистоту Родня пусть потом хоть костры тут на полу разводит, но уже без меня. А пока я тут и душа Сидора здесь же будет всё как при нём.
Она составляет тарелки в стопку и уносит на кухню.
ИНГА (Алёне, собираю вторую стопку тарелок). Хорошо держится. А на кладбище, я боялась, за гробом в могилу спрыгнет.
Алёна только вздыхает.
ИНГА. Как же это его угораздило? Такой крепкий дедок был
АЛЁНА. Хорошая смерть.
ИНГА (поражённо). Хорошая?!
АЛЁНА. Ещё бы мне б такую! Вы только подумай, человек накануне договорился с издательством подписать назавтра договор на новую книгу. Это ж какие положительные эмоции! Утром встал радостный, Иллария ему свежую рубашку приготовила, парфюмом брызнула на дорожку, проводила до лифта и он поехал вниз на этом их поезде пятьсот-весёлом, предвкушая встречу с издателем. И тут сердце прямо в лифте остановилось: он и осознать не успел, что закончился его земной путь так и умер с улыбкой на губах, как говорила Иллария. Да и в гробу, ты же видела, лежал словно улыбающийся. Нет, что ни говори, девочка, а завидная смерть!
ИНГА (передёргивает плечами). «Завидная смерть» словосочетание-то какое ужасное!
АЛЁНА. Это ты от молодости так чувствуешь. А к старости к смерти привыкаешь ну, к тому, что её не миновать, что она придёт, как ни изворачивайся. И тогда начинаешь мечтать, чтобы досталась такая, как у Сидора Изотовича раз уж вовсе избежать нельзя.
ИНГА. Не хочу даже и думать об этом!
АЛЁНА. И не надо. Всему своё время. А пока давай-ка хозяйством займёмся как следует, а то Иллария обидится, что оставили её без подмоги.
Возвращается Иллария и слышит слова Алёны.
ИЛЛАРИЯ. Это точно! Я уже вон сколько тарелок и салатников перемыла, да ещё и ту посуду, что на кухне там-сям побросали курильщики, которых я туда дымить прогоняла, а у вас тут и конь, я гляжу, не валялся.
Входит Ирина.
ИРИНА (зачем-то ощупывая один стул за другим, словно их отличие в консистенции). Это венские стулья? Мне в соседней квартире сказали, что у них брали четыре венских. А какие они, не объяснили.
АЛЁНА (хлопает поочерёдно стулья с выгнутыми спинками). Вот эти венские. Но как ты их понесёшь?
Вдруг появляется Матвей.
МАТВЕЙ (Ирине заискивающе). А я помогу! (И словно тут только опомнившись) Ларь, ты прости, там не заперто было, потому я без стука
ИЛЛАРИЯ (не глядя на него и стараясь удержать отстранённую лёгкость в голосе). Родное сердце, я больше тут не хозяйка приберусь и уйду навсегда. Так что мне можно не докладываться, каждый ходит, как хочет.
ИРИНА (Матвею). А ты своевременно заявился! Дурищам нынче очень мужская физсила необходима. Бери-ка по два в руку вот эти венские (указывает какие именно стулья), а я эту парочку прихвачу их потом этажом ниже отнесёшь.
ИНГА. Давай и я вот эту табуретку понесу.
ИРИНА. А мыть посуду?
Инга строит брезгливую гримаску и показывает, как её передёргивает от одной мысли о мытье посуды.
Они уходят. Матвей, чуть отстав от девушек, для отвода глаз поудобнее якобы перехватывая венские стулья, а сам поглядывая украдкой через плечо на Илларию. Алёна перехватывает эти взгляды.
АЛЁНА (когда они с внучкой остались одни). Не думала, что Матвей явится
ИЛЛАРИЯ. Мог бы и на похороны прийти я ему вчера говорила, что Сидор умер.
АЛЁНА. В самом деле? Вы виделись?
ИЛЛАРИЯ. Случайно столкнулись в похоронной конторе. Я кое-что докупала.
АЛЁНА. А он что там делал?! Он тоже кого-то потерял?
ИЛЛАРИЯ. А он там подрабатывает ездит к заказчикам с альбомами аксессуаров и склоняет покупать те, что подороже.
АЛЁНА (неодобрительно). Ну зачем ты язвишь?
ИЛЛАРИЯ. Не могу я простить ему этих чёртовых трусов!
АЛЁНА. Каких ещё трусов?!
ИЛЛАРИЯ. А ты что, не знаешь? Ну так лучше тебе и не знать
АЛЁНА. Пожалуй Только он ведь тебя любит.
ИЛЛАРИЯ. И что с того?
АЛЁНА. Ничего. Это самодостаточная вещь любовь. Она как Байкал: в неё всё втекает и ничего не вытекает.
ИЛЛАРИЯ. Кроме Ангары.
АЛЁНА. Кроме жизни.
ИЛЛАРИЯ. Ангара безупречна. А жизнь Сплошные ухабы. Казалось бы, нам с Сидором бог фонариком посветил и вот
Она садится на один из оставшихся табуретов у так до конца и не убранного поминального стола. Глаза её набухают слезами.
ИЛЛАРИЯ. Я не хочу больше любви. Это страшно. Это Голгофа.
АЛЁНА. Сделать тебе кофе?
ИЛЛАРИЯ (нервно, отщипывая виноградинки от почти голой кисти на блюде с недоеденными фруктами). Да, пожалуйста. Нет, не хочу. Впрочем, сделай.
Появляются Матвей с Ириной и Ингой.
МАТВЕЙ. Ну, мало уже осталось почти все разнесли. Что теперь брать?
ИРИНА (с видом заправского бригадира). Погоди. (Смотрит в какую-то записку). Остались разношёрстные из разных квартир. (Матвею) Ты бери эту (указывает на ту табуретку, на котором сидит с отрешённым видом Иллария) её первую занесём на 36-й, а потом ты возьмёшь у нас эти (Она подталкивает один табурет Инге, а сама берёт один из нескольких оставшихся) и отнесёшь на 35 там две квартиры напротив: уточнишь, какой чей у хозяев.
Матвей подходит к Илларии и останавливается.
ИЛЛАРИЯ (удивлённо, не понимая). Тебе чего? Ты что-то спросил?
МАТВЕЙ. Табуреточку будь любезна.
ИЛЛАРИЯ. Какую ещё табуреточку?
Матвей глазами указывает на её.
МАТВЕЙ. Пересядь, если не трудно в кресло. Или в качалку.
ИЛЛАРИЯ. Зачем?
МАТВЕЙ. Мне эту табуретку надо отнести.
Только теперь до Илларии доходит.
ИЛЛАРИЯ. Ах да! (встаёт). Бери, конечно. (Осматривает стол) Начать и кончить Когда мы с этим разделаемся?
Входит Алёна. Несёт кофе и ставит перед Илларией на стол.
АЛЁНА. Я сделала без сахара. Если нужен, он где-то здесь на столе.
ИЛЛАРИЯ. Нет-нет. Я давно без сахара пью. Спасибо, бабушка. (И без перехода) Ты Сидора любила?
Рука у Алёны дрогнула, и она проливает немного кофе на блюдечко.
АЛЁНА. Три недели. Ну, или дней 25 это ближе к истине.
Иллария выразительно на неё смотрит.
АЛЁНА. Когда мы познакомились, я потеряла от него голову. Но он не делал никаких шагов, и любовь прошла. Хотя мы и потом проводили много времени вместе.
ИЛЛАРИЯ. Днём?
АЛЁНА. И ночью.
Они молча сидят, глядя друг на друга. Иллария прихлёбывает кофе, её бабушка чистит мандаринку и потом её медленно ест, разобрав на мохнатые дольки.
Наконец Алёна, доев, нарушает молчание.
АЛЁНА. Несколько лет спустя я спросила его, почему он не сделал мне предложение.
ИЛЛАРИЯ. Почему, да?
АЛЁНА. Он ответил, что ему нечего мне предложить. Я спросила, а что же нужно предлагать, кроме руки и сердца.
ИЛЛАРИЯ. Да, что?
АЛЁНА. Сидор сказал, что у него нет ничего ни кола, ни двора, ни денег, ни машины, ни дачи. А мужчина, мол, должен не добавлять женщине, с которой сходится, своих проблем, а убавлять их число.
ИЛЛАРИЯ (задумчиво). Верно.
АЛЁНА. Ещё как верно! Я, когда он это говорил, сочла, что он всё же немного рисуется, а на самом деле может я чем-то всё же его не устраивала. Но позже познакомилась в интернете с мужчиной я уже на пенсию собиралась. Он был какой-то особо ценный буровик, разъезжал по стройкам на северах. Смешной такой Звонил мне раз в неделю, справлялся о здоровье и всё наказывал блюсти себя.
ИЛЛАРИЯ. Что, прямо так?
АЛЁНА. Буквально. Я заверяла, а сама, естественно, продолжала встречаться с Сидором, поскольку ничего серьёзного от тех еженедельных звонков не ждала. И вот однажды он мне снова звонит а он тогда в Воркуте бурил что-то и типа радует: скоро совсем завершаю тут и приеду к тебе: будем вместе жить и работать. Я чуть не поперхнулась. Работать? Нет бы сказать, я на северах деньжищи сколотил приеду, и станем вместе радоваться жизни. Так нет работать! И это мне почти пенсионерке. Вот тогда я и поняла до конца, как прав был Сидор.
ИЛЛАРИЯ. Ты так о нём говоришь, что я уверена: и сейчас его любишь. Ты не ревновала его, кстати, ко мне?
АЛЁНА. Люблю, конечно но совершенно иначе: как родного человека, которого никем не заменишь, как можно заменить, разлюбив, мужчину. Поэтому моя потеря глубже твоей, хотя твоя, конечно же, больнее. Ревновала? Нет, не ревновала именно по той самой причине. (Улыбается просветлённо) Ты допила? Знаешь, что а отправляйся-ка ты домой.
ИЛЛАРИЯ. А довести всё тут до ума?
АЛЁНА. Я девочек сорганизую, как табуретки разнесут и мы за полчаса наведём полный порядок. Тебе надо отдохнуть ты столько пережила. Да и от этих стен надо начинать поскорее отслаиваться не то они тебя поглотят.
ИЛЛАРИЯ. Это как?
АЛЁНА. Иди. Правда, ступай! Не волнуйся: доубираем добросовестно и ключ консьержке, как велено наследничками, отнесём.
Иллария встаёт.
ИЛЛАРИЯ. Я правда устала.
Опускается на качалку.
ИЛЛАРИЯ. Напоследок несколько разков качнусь и всё.
Начинает раскачиваться. Спинка опять задевает торшер, и зыбкий свет мечется по стенам, занавешенным картинам, полуубранному столу. И вдруг лампочка в торшере громко взрывается, и комната погружается в кромешную тьму.
Картина 5-я.
Комната Илларии, Ирины и Инги в студенческом общежитии. В ней никого нет, зато бросается в глаза лёгкий беспорядок: утюг брошен на гладильной доске, дверцы шифоньера распахнуты, ящик с чьим-то нижним бельём выдвинут. Только кровать одной Илларии аккуратно застелена: видно, что она уходила не впопыхах. На её кровати, привалившись к подушке, лежит плюшевый мишка с пышным бантом, которого прежде в этой комнате не было. Две другие кровати в разной степени прибранности: Ингина застелена наспех, а Иринина и вовсе разобрана; поперёк неё лежит замызганный халат хозяйки.