Виктор Бушмин
Узник Кардиффа
ГЛАВА I.
Хорек полез в курятник.
Таррагон. 15 июня 1133г. Дворец.
Робер сидел, в задумчивости облокотившись на резной подлокотник кресла, брови его были нахмурены, что выдавало тяжелые раздумья, захватившие его целиком и полностью. Дверь в комнату, где находился в одиночестве граф Таррагона, тихо скрипнула и из-за нее показалась голова Гуннара скандинава-наемника, который после захвата графства предводительствовал личной гвардией. Робер Бюрдет граф Таррагонский, он же Филипп де Леви, отвлекся от раздумий, посмотрел в его сторону и кивком головы разрешил скандинаву войти. Когда Гуннар подошел и поклонился ему, Робер произнес:
Все готово, Гуннар?
Тот молча кивнул в ответ. Робер натужно улыбнулся, протер усталое лицо ладонями и сказал:
Надеюсь, что они отдают себе отчет в том, что это дело весьма опасно и, возможно, он снова нахмурился, нет! Почти наверняка они не смогут вернуться живыми
Швед едва заметно улыбнулся на его каменном лице, почти лишенном внешних проявлений каких-либо эмоций (словно он был не человек, а каменная скульптура) лишь блеснули на мгновение ледяным блеском светло-голубые глаза.
Ребята слишком обязаны вам, дон Робер медленно, будто по капле, выдавил из себя он. Они пойдут с вами и в огонь, и в воду
Робер с недовольным видом покачал головой:
Слишком обязаны словно эхо повторил он слова шведа. Когда человек обязан, он становится похожим на раба, а не на свободного воина. Блага и привилегии, коими я так щедро одарил их, будут давить на их плечи тяжелыми оковами
Нет, сир Гуннар тряхнул своими длинными, почти до плеч и аккуратно расчесанными на прямой пробор светлыми волосами. Нет и еще раз нет, граф! Мои люди хотят отдать долг тому, кто отдал им свое сердце и распахнул настежь свою душу, они не смогут жить с мыслью о том, что оставили вас в одиночку решать вопросы, которые даже всем вместе решить почти не под силу. Они проклянут себя и детей своих вовеки веков, если вы не возьмете их с собой.
Спасибо, мой верный и храбрый швед, грустно улыбнулся в ответ Робер. Он посмотрел в глаза Гуннару. Как я понял, он кивнул в сторону двери. Они уже ждут моего решения за дверью?..
Да, сир, Гуннар снова встал и почтительно поклонился. Все, кого я отобрал, ждут в нетерпении.
Робер хрустнул костяшками пальцев, сжал их в кулаки, слегка ударил ими по подлокотникам, выдохнул и ответил:
Быть по сему. Знать судьба такая. Он посмотрел на шведа. Зови
Париж. Остров Сите. Дом Сугерия. За месяц до описываемых событий.
Аббат Сен-Дени монсеньор Сугерий скомкал маленький листок провощенного пергамента и бросил его в камин, в котором, потрескивая и разбрасывая искорки, тлели угли. Несмотря на теплые и погожие летние деньки вечерами все еще было прохладно, да и от Сены несло сыростью, что создавало ощущение скорее ранней осени, нежели теплого французского лета. Пергамент быстро почернел, скукожился и, полыхнув голубоватым пламенем, быстро сгорел, не оставляя о себе даже малейшего следа.
Сухонький и сгорбленный монах, в котором, во взгляде и выражении лица которого, тем не менее, угадывалась огромная внутренняя сила, непреклонная воля и железная выдержка, подошел к камину и, взяв в руки большую железную кочергу, на всякий случай пошевелил ею угли, уничтожая даже те мизерные остатки секретного документа, доставленного ему голубиной почтой несколько часов назад.
Береженого Бог бережет вслух произнес он, после чего, развернулся и, подойдя к стрельчатому окну, разукрашенному на новомодный манер витражными стеклами, распахнул его, впуская в сыроватую и немного задымленную комнатку поток свежего ночного воздуха. Он втянул ноздрями его прохладу, напоенную ароматами цветущих груш и яблонь, растущих в изобилии вокруг низенького домика аббата, служившего ему одновременно и домом, и архивом, и, ни много, ни мало, главной квартирой тайной службы Его величества короля Франции Людовика Воителя, которого из-за его фамильной тучности, унаследованной от отца покойного короля Филиппа Грешника и матери Берты Голландской, недоброжелатели и враги стали называть Толстым.
Сожженное донесение было из Англии, от одного из его тайных агентов, который под видом монаха-бенедиктинца находился подле Арнульфа, служившего начальником охраны Робера Куртгёза Нормандского старшего брата короля Англии Генриха Боклерка, захватившего его в плен и держащего в замке Кардиффа в качестве своего почетного, но вечного пленника.
Сугерий задумался, анализируя донесение
К Арнульфу поступили на службу три сарацина из Испании тихо произнес он, барабаня пальцами по каменному подоконнику и любуясь раскинувшимся на ночным и спящим Парижем звездным небом, освещавшим его, дом, сад и окрестности острова своим серебристым переливчатым светом. Как я понял, они прибыли из Таррагона
Аббат резко повернул голову, посмотрел на входную дверь и прислушался ему показалось, что из-за нее послышался какой-то подозрительный шорох. Он на цыпочках подкрался к ней и, рывком распахнув, выглянул в темноту маленького коридора, отделявшего комнатку от другой части домика, в которой была его спальня и архив.
Почудилось. Он перекрестился, закрыл дверь, подошел к креслу, стоящему возле письменного стола, заваленного стопами пергаментов, каких-то бумаг, карт и документов, сел и стал машинально перебирать их, пытаясь рассортировать и придать всему этому безобразию хотя бы минимальные признаки порядка.
Поняв, что это бесполезное и пустое занятие, Сугерий в сердцах плюнул под стол и, откинувшись на спинку кресла, задумался, скрестив руки над головой.
Выходит, что слова Гийома де Ипра, все-таки, не были пустым трепом и бахвальством промелькнуло в его голове. Клятва, которую Филипп де Леви дал над телом умирающего графа ,Гийома Клитона, все-таки, была правдой он смежил глаза и, казалось, задремал, громко посапывая и замерев в такой неудобной позе, снова открыл глаза, расцепил руки и, взяв в руки перо, стал вертеть его пальцами так он всегда делал, когда разгадывал какую-нибудь сложную задачу. Три сарацина он скривился Нехристи. От них можно всего ожидать, это как пить дать. Тем более что у них там, на родине, понятие верности и чести, ох, как распространено
Сугерий встал из-за стола и стал медленно расхаживать по комнате
Ох, Робер, Робер тихо произнес он снова вслух, спохватился, поправил сам себя, в сердцах топнул гонной и, снова плюнув себе под ноги, прибавил, вернее сказать: Ох, Филипп, Филипп какой же ты, право, честный, порядочный и неугомонный, прости меня Господи.
Аббат снова подошел к столу, взял в руки маленький колокольчик (он им всегда пользовался если вдруг надо было необходимо срочно вызвать кого-либо из своих особо доверенных помощников, спавших чуть дальше по коридору от его комнаты), подошел к двери, распахнул ее и, немного высунувшись, пронзительно и часто зазвонил в него, поднимая людей, которые, скорее всего, уже видели десятый сон. Немудрено, ведь было уже глубоко за полночь.
Он подождал несколько секунд, после чего тихо произнес, адресуя свои слова рыцарю:
Мессир Бертран, писца Пьера ко мне
Караульный рыцарь, тихо посапывающий возле закрытых входных дверей в домик аббата, вскочил и, уронив спросонья что-то из своего вооружения (грохот и звон был такой, что, ей Богу, разбудил бы даже чертей а аду!!!), громким и хриплым голосом воина прокричал, будя кого-то из дежурных помощников всесильного и всемогущего сановника королевства.
Сугерий улыбнулся ему нравилось наблюдать за тем, как люди, сами того не понимая и еще толком не соображая после сна, машинально вскакивали, хватали письменные или иные необходимые принадлежности. В данном случае ему требовался писец и, по совместительству, первый помощник Пьер малый весьма толковый, с гибким, шустрым и изворотливым умом.
Когда тот, с помятым и заспанным лицом, на котором уже светились жизнью и умом проснувшиеся и сообразительные глаза, вошел, аббат Сен-Дени уже сидел за столом в готовности к работе, откладывать которую было нельзя и опасно.
Пьер что-то пробормотал себе под нос, очевидно, это было обычное приветствие, поймал взгляд аббата, приказавшего ему присесть подле стола, быстро развернул рулон пергамента, поставил флакончик с тушью рядышком, вынул заточенные гусиные перья и весь превратился в слух, готовясь быстро фиксировать мысли и приказания своего господина.
Значит так, Пьер начал тихо и неторопливо Сугерий. Хорек все-таки полезет в курятник
Пьер удивленно поднял глаза и вздрогнул, понимая, что его хозяин произнес слова весьма секретного и уже почти забытого варианта развития ситуации в соседней Англии.
Он был немногословен, поэтому лишь вопросительно посмотрел на аббата.
Именно, мой друг грустно вздохнул тот, словно виновато пожав плечами. Я и сам, признаться, уже почти подзабыл кодовое обозначение этой почти забытой и невероятной проблемы, кою нам в скором времени придется решать
Да уж Пьер почесал за ухом гусиным пером. Не было напасти, а тут на тебе!..
Сугерий стукнул своим костлявеньким кулачком по столу:
Все, что мы так долго планировали, что вынашивали бережно, да так, как даже самая хилая дворянка не вынашивает своего долгожданного наследника, может развалиться в пух и прах
Это же анархия и хаос, монсеньор вставил Пьер, словно нарочно подливая масло в огонь душевного костра, разгоравшегося в сердце и голове его предводителя. Его величество будем извещать?.. Правда он тут же поправил сам себя, поняв и осознав, что сказал лишнего. Простите, монсеньор, поспешил и сморозил глупость
Его величество мы просто добьем этим неприятным известием. Пускай уж лучше он пока живет в своем неведении и борется с болячками, кои и так его доканывают, храни Господь его душу и укрепляя силы
Вот уже более пяти лет король страдал кровавыми поносами, которые временами утихали, но возобновлялись с новой силой, изматывая и лишая сил, сна и покоя Людовика Французского. Дизентерия, которую он по глупости и неосторожности, наплевав на все предупреждения лекарей, подхватил в болотах графств Оверни или Берри, испив грязной водицы из болотистого пруда во время одного из своих «нашумевших» походов против зарвавшихся и распоясавшихся феодалов, медленно, но неуклонно доканывала тело короля, лишая его сил и постепенно готовя к могиле.
Сугерий знал это из подробных и беспристрастных отчетов придворных медиков, коим он строжайше запретил выдавать кому-либо эти, без сомнения, весьма опасные для короны сведения.
Молодой принц Людовик, которого из-за его слабости тела, духа и почти полного отсутствия воли, словно в шутку, словно из жалости называли «Младшим», был скорее монахом, нежели воином и харизматическим предводителем королевства, рыцарства как-то слабовато выглядел в роли наследника престола, и, тут аббат морщился, словно от кишечных коликов, самовольного, самодурного и неуправляемого высшего дворянства Франции, почти присмиревшего за годы уверенного, непоколебимого и железного правления его отца. Он не был готов, да и не будет никогда готовым к принятию тяжкого и ответственного бремени правления королевством.
После смерти принца Филиппа (вот уж был бы помощник и продолжатель дел своего родителя!), Людовик Воитель, скрепя сердце и повинуясь неписанным канонам власти, спешно отозвал из монастыря своего среднего сына Луи, воспитывавшегося там среди монастырской тишины и смирения. Он, понимая, что лучше бы для короны было короновать соправителем младшего своего сына графа Робера де Дрё, пусть вспыльчивого, увлекающегося, немного болтливого и излишне резкого на суждения юношу, чем безвольного и бесхребетного монаха-скопца, как уже стали прозывать его среднего сына слуги и челядь, был вынужден покориться воле провидения, открывшего путь к престолу для этого слабого создания.
Луи, сиднем и истуканом сидевший на заседаниях королевского Совета и Курии, лишь глупо хлопал своими длинными и белесыми ресницами, толком не вникая и не понимая всего того, о чем с пеной у рта обсуждали его отец и советники. Он лишь оживлялся в моменты церковных литургий, служб, даже порываясь проводить мессы, чем немало злил и огорчал своего отца-короля, который еще больше хмурился, грустнел и замыкался в себе, прекрасно отдавая отчет, в чьи руки достанется королевство, с таким трудом укрепленное и удерживаемое его властной и железной хваткой.
Да и королевством Францию пока было трудно назвать! Разве что формально, да и то с большой натяжкой. Большое «лоскутное одеяло», скроенное из практически независимых от короны графств, герцогств и сеньориальных владений, лишь формально считалось королевством. Королевские владения домен, включали в себя лишь небольшие по территории и компактно расположенные вокруг Парижа: Иль-де-Франс, Орлеаннэ, Гатинэ, Бурж, Дрё, частично Берри, французский Вексенн, часть графства Валуа, да узкую полоску земли возле Английского канала, где располагалось шателенство Монтрей-сюр-Мер. Даже Вермандуа и Бургундия, где правили боковые ветви дома Гуго Капета, лишь формально подчинялись власти короля, проводя зачастую независимую и вредную короне политику.
Фландрия, где после смерти графа Гильома Клитона правил железной и твердой рукой Тьерри де Эльзас, практически полностью потеряла верность интересам короны, все больше и больше сближаясь с Англией, ну и впутываясь в интриги и хаос Германских княжеств с их извечной анархией и наследственными войнами.
Анжу, Мэн и Турень, управляемые непоколебимой волей графа Годфруа Красивого из дома Плантажене, в настоящее время увлекшегося призрачным блеском короны герцогства Нормандии, ведь после женитьбы графа на Матильде, последней и законной дочери короля Генриха Английского, для анжуйца вполне вероятным можно было считать возможность заполучить это богатое и могущественное владение. Правда, тут Годфруа был реалистом, был крови и насилия никак не обойтись.
Про Юг можно было вообще забыть! Аквитания, Пуату и Тулуза давно жили «сами по себе», даже оммаж приносили весьма формально и расплывчато
Итак, что будем делать, монсеньор? Пьер вопросительно посмотрел на Сугерия. Отправим «доброхота» к нашему «английскому леопарду»?
Нет отрицательно покачал головой Сугерий. Пусть идет, как идет. Коли судьбе угодно будет возвести на престол герцога Робера Куртгёза знать нам нечего ей мешать и встревать туда
Но
Что «но»? Аббат посмотрел на него. Герцог, мол, стар? Плевать. Пусть немного поживет «всласть». Тем более что ему на нас не за что держать обиду. Мы ведь, как могли, поддерживали его сына Гильома! Даже корону Фландрии нацепили ему на голову Он смутился, отвел глаза и, словно нашкодивший школяр стал оправдываться. Кто знал, что корона окажется такой тяжелой
А Таншбрэ?.. словно уколол его совесть Пьер.
Здесь, не спорю, загвоздочка вышла покраснел Сугерий.
Ничего себе, загвоздочка. Больше четверти века плена и тюрьмы
Так! Ты, что, решил сегодня стать «обличителем язв»?!
Это, монсеньор, к слову ретировался Пьер.
Я вот тебе язык-то, пожалуй, укорочу
Простите, умолкаю навеки. А что нам делать тогда с домом Блуа, которому мы уже посулили поддержку в деле получения короны Англии по праву крови?
Еще чуток погодят отмахнулся, словно от назойливой мухи, Сугерий. А уж коли герцогу Роберу еще разок свезет, и он обзаведется законным наследником аббат и сам сомневался в сказанном, но, подумав, решил не искушать Господа, ибо неисповедимы Его пути и неведомы Промыслы, ведь есть же у него, в конце концов, бастарды, значит, еще не погас огонь в чреслах