Самым важным его собеседником был какое-то время Лев X. Их встречи, наверно, производили большое впечатление на ал-Ваззана и приводили его в трепет: он, некогда стоявший в присутствии султана Селима, теперь представал перед духовным повелителем христианского мира. Вероятно, он знал, что папа был сыном богатого и могущественного Лоренцо де Медичи, и имел некоторое представление о щедром покровительстве Льва художникам, ученым и фаворитам, которое обременяло папскую казну. Мусульманский узник, вероятно, не слышал, что осенью 1518 года один из кардиналов Льва побывал на севере, в Аугсбурге, где тщетно пытался убедить некоего Мартина Лютера отказаться от еретических идей147. (Действительно, в то время бунтарство Лютера все еще казалось местной проблемой немцев.)
Однако ал-Ваззан, несомненно, знал об отношении папы римского к исламу. С начала своего правления в 1513 году Лев Х был приверженцем идеи крестового похода против турок и обращения всех мусульман в христианство. В январе 1514 года он служил особые мессы в честь побед короля Португалии Мануэля «над неверными в областях Африки, именуемых Марокко (Marochius)». Два месяца спустя в Рим прибыла из Португалии великолепная процессия, привезшая папе подарки и трофеи завоеваний Мануэля. Птицы и звери «из Ливии, Мавритании, Эфиопии, Аравии, Персии и Индии» двигались по улицам в сопровождении пышно убранных драгоценными камнями португальских посланцев, но настоящей наградой для зрителей, кардиналов и папы римского был белый слон из Индии с серебряной башенкой на спине, приветствующий хоботом толпу по команде двух погонщиков-мусульман, черного «мавра» и «сарацина» по имени ал-Фараб. Ал-Фараб и дальше оставался одним из смотрителей слона, помещенного в здание рядом с папским дворцом и замком Святого Ангела, но в июне 1516 года слон умер, причем его кончину предсказал заключенный в тюрьму прорицатель Бонавентура. Папа римский сочинил эпитафию для его гробницы: «Под этим великим холмом лежу я погребенный, могучий слон, которого король Мануэль, покорив Восток, отправил в неволю к папе Льву X»148.
Узник из Феса наверняка слышал о пленном белом слоне от старожилов замка Святого Ангела, когда попал туда два года спустя. К тому времени Лев X утвердился в намерениях бороться против ислама. После известий о завоевании Египта султаном Селимом настроение в Риме было тревожным: зимой 1517/18 года, как записал папский церемониймейстер, здесь и в других местах происходили вспышки молний и иные предзнаменования, предвещавшие вторжение турок. Но папа оказался не из пугливых и заказал Рафаэлю свой портрет, на котором он изображен положившим руку на первые стихи раскрытого Евангелия от Иоанна. Он, нареченный при крещении Джованни де Медичи, последует примеру своего тезки Иоанна Крестителя и будет свидетельствовать о новой эпохе света и единения всех людей в христианской вере. Папа предпринял и более практические шаги: в марте 1518 года отрядил четырех кардиналов к королям Англии, Франции и Испании, а также к императору Священной Римской империи, чтобы склонить их к заключению пятилетнего перемирия между собой и заручиться их поддержкой крестового похода против турок (что, кстати, позволило бы отвлечь их от завоевательных походов в Италию). В том же месяце он с этой же целью объявил всеобщее шествие верующих. В течение трех дней улицы Рима заполняли миряне, священники и монахи, молившиеся о союзе между христианскими монархами и о священном походе, как выразился Лев X в своем печатном воззвании, призванном «одолеть дьявольскую ярость мусульман против святой католической веры»149.
Словом, посол Мухаммада ал-Буртукали, султана Феса, попал в руки папы в подходящий момент. Сведения разведки об османах и других мусульманских правителях постоянно поступали в Рим, а особенно в Венецию. Венецианцы, которые одновременно и сопротивлялись вторжениям османов в их средиземноморскую империю, и поддерживали торговлю с Левантом, имели «ораторов» в Каире, Стамбуле и в других городах мусульманского мира. В 1518 году один из них доносил, что Селим читает жизнеописание Александра Великого и намеревается пойти по его стопам и подчинить Африку, Азию и Европу своей власти. В том же году у турок был в Венеции свой дипломатический представитель янычар, владеющий латынью, раб султана, а сам султан Селим от случая к случаю посылал письма венецианской Синьории. Венецианцы все еще были в это время больше заинтересованы в перемирии с турками, обеспечивающем защиту торговли, чем в крестовом походе на них, хотя открыто не выступали против проекта папы Льва X. И хотя однажды Селим направил письмо к папе римскому, в целом информация о нем и о других мусульманских правителях поступала к папе не столь прямыми путями150.
Документы, лежавшие в дорожных сумках ал-Хасана ал-Ваззана, были незамедлительно переведены с арабского языка кем-то из служителей папы и, вероятно, послужили источником полезной внутренней информации, скажем, о контактах между Фесом и пиратами-правителями, братьями Барбаросса (Арудж был убит в бою примерно тогда же, когда захватили ал-Хасана, и его брат Хайраддин стал его преемником), а также между Фесом и султаном Селимом в Стамбуле. Ал-Ваззана, видимо, неоднократно допрашивали о его собственной деятельности и о взглядах на правителей и политику исламского мира в целом. Что он думает, например, о пребывании посла тунисского султана в Венеции весной в начале лета 1519 года, старавшегося, как писал султан в своем послании Синьории, «возобновить мир между вами и нами»151?
Ал-Ваззан наверняка задавался вопросами о том, какая судьба ждет его, если он не проявит никакой склонности к сотрудничеству: будет ли он томиться в тюрьме или попадет в рабство, как всякий простой мусульманский пленник, и станет прислуживать в доме, если повезет, или трудиться в конюшнях, работать на земле или гребцом на галерах. Какие ответы он дал себе, остается неизвестным. Мог ли он предполагать, что султан Туниса Мухаммад ибн ал-Хасан ищет союза с христианской Венецией, поскольку, как и она, в настоящее время опасается растущего могущества Хайраддина Барбароссы? Может быть, он размышлял о том, не расспрашивали ли венецианцы тунисского посла о нем самом, ведь о его заключении в замке Святого Ангела им сообщили уже несколько месяцев назад. И если спрашивали, то мог ли ал-Ваззан надеяться, что известие о его положении дойдет до султана и до его семьи в Фесе?152
Читая о том, как Лев X в 1519 году воспринимал султана Селима, «синьора Турко», мы можем попытаться понять, какое влияние на него могла оказать информация, полученная от ал-Хасана ал-Ваззана. Заметно, что в феврале папа несколько успокоился и заверил народ, что в наступившем году не следует опасаться турецкого нападения; тревогу, скорее, вызывал вопрос о том, не вторгнется ли султан Селим в Венгрию.
Однако независимо от того, насколько важными оказались политические откровения ал-Ваззана, у него было нечто такое, что точно могло пойти на пользу папе: его душа. В апреле 1519 года некая пророчица предсказала в соборе Святого Петра, что Турок и вправду вступит в Рим и победоносно проведет своего коня, чтобы задать ему корм прямо на алтаре собора, но конь откажется есть, после чего Турок чудесным образом обратится в христианство. Такой беды не случилось, но произошла драма меньшего масштаба: крещение ал-Хасана ал-Ваззана перед тем самым алтарем, с которого не стал есть конь из пророчества153.
***
Папа поручил своему церемониймейстеру Париде Грасси и двум другим епископам проэкзаменовать ал-Хасана ибн Мухаммада ал-Ваззана и провести его катехизацию в течение тех месяцев, что он сидел в заключении. Деятельность Грасси, епископа Пезаро, была сосредоточена на публичных мероприятиях, литургиях, торжествах и интригах при папском дворе, и обо всем этом он писал в своем дневнике. Грасси, наверно, служил для ал-Ваззана отличным источником сведений о церемониальной стороне жизни церкви. Из двоих других священников, приставленных к ал-Ваззану, флорентиец Джованни Баттиста Бончани епископ Казерты и бывший наставник Льва X ныне руководил папским хором, а монах-августинец и папский ризничий Габриэль Фоско, архиепископ Дураццо и епископ Кастро, только что вернулся из миссии в Испанию, где собирал деньги на крестовый поход против турок154.
Ал-Хасан ал-Ваззан представился этим господам выдающимся эрудитом. «Он поистине учен, записал Грасси в своем дневнике, ибо на своем языке он, как говорят, является самым сведущим в философии и медицине, по каковой причине многие философы и врачи приезжали, чтобы провести с ним диспут. И, к всеобщей похвале, он исправлял рукописи на арабском языке, многие места в которых были ложно, глупо или плохо истолкованы»155. Все свидетельства, которыми мы располагаем, от ал-Хасана ал-Ваззана или о нем, говорят, что он заслуживал звания факиха, то есть исламского богослова-законоведа, которым уместно наделил его папский библиотекарь, и что он к тому же был любителем поэзии. Однако его достижения в философии и медицине кажутся преувеличенными. Но в Риме в те годы он был единственным в своем роде, и никто не мог его разоблачить.
Катехизаторы ал-Ваззана, несомненно, знали, что он читал христианские рукописи на арабском языке из библиотеки Ватикана, в том числе на такие сложные темы, как догмат Святой Троицы. Дискуссии с ал-Ваззаном охватывали широкий круг вопросов, включая сравнение исламского шариата и канонического права. Какой эффект имели такие разговоры? Решение ал-Ваззана в конце концов объявить, что он верит в догматы христианской веры, было отчасти вынужденным: в противном случае его ожидало дальнейшее тюремное заключение или обращение в рабство. Однако это решение определяли и более сложные размышления, чувства и интересы, которые мы обсудим в последующих главах, когда будем рассматривать его личность, убеждения и поведение как мусульманина.
В праздник Богоявления, 6 января 1520 года, Лев X при сослужении Грасси крестил ал-Хасана ибн Мухаммада ибн Ахмада ал-Ваззана на пышной церемонии в соборе Святого Петра пока еще не в том реконструированном и великолепном здании, каким оно станет позже в этом столетии, но озаренном красивыми свечами в серебряных канделябрах156. Ал-Ваззан, наверно, сравнивал это с церемонией, проводившейся, когда влиятельный христианин добровольно переходил в ислам «покорялся» или «сдавался» Аллаху, если использовать предпочтительную арабскую формулировку. В этом случае новообращенного облачали в североафриканскую или «турецкую» одежду и тюрбан и торжественно везли верхом на коне по улицам к гробнице святого, где он, подняв вверх указательный палец правой руки, трижды произносил перед свидетелями исповедание веры (шахаду): «Свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, а Мухаммад посланник Аллаха». Затем следовал пир, после которого совершали обрезание, и новообращенный обычно принимал мусульманское имя157.
На церемонии крещения ал-Хасана ал-Ваззана присутствовали кастелян замка Святого Ангела, которому теперь предстояло увидеть, как его узник выйдет на свободу, и три крестных отца, выбранных папой за причастность к борьбе против ислама. Одним из них был испанец Бернардино Лопес де Карвахаль, кардинал Санта-Кроче, латинский патриарх Иерусалима и давний сторонник церковной реформы. (В 1511 году он выступал вдохновителем созыва раскольнического реформаторского собора против папы Юлия II, за что разгневанный папа лишил его кардинальского сана, а Лев X впоследствии в нем восстановил.) Уже в 1508 году Карвахаль проповедовал, что близка гибель ислама во всей его ложности и греховности. Началом было отвоевание Гранады, а пророческие знамения сулили обращение мусульман и окончательное торжество церкви. Во время пленения ал-Ваззана его будущий крестный отец входил в состав папской комиссии по вопросам о путях объединения христиан против турок158.
В эту же папскую комиссию входил и второй из крестных отцов ал-Ваззана, Лоренцо Пуччи, кардинал Санти Кватро. Будучи великим пенитенциарием Льва X, Пуччи распоряжался доходами от продажи папских индульгенций и приобрел репутацию нечестного и вороватого человека. Он был из тех церковников, поступки которых подливали масла в огонь нападок Мартина Лютера на богословское обоснование индульгенций («Папские индульгенции не снимают вины», настаивал немецкий монах в 1517 году), но и добрых католиков они тоже могли возмущать. В сатирическом стихотворении от лица покойного слона Льва X тот завещал свои челюсти «преподобнейшему кардиналу ди Санти Кватро, чтобы он мог проглотить все деньги всего христианского мира». Тем не менее папа питал симпатию к Пуччи земляку-флорентийцу и способному каноническому юристу. Среди других обязанностей, связанных с реформами, предложенными Пятым Латеранским собором (15121517), он возложил на Пуччи надзор за евреями и марранами, которые притворялись истинными новообращенными христианами159. Надо полагать, папа думал, что Пуччи присмотрит и за обращенным в христианство мусульманином.
Из всех крестных отцов ал-Ваззана самую важную роль в его будущем сыграл кардинал Эгидио да Витербо. Давний генерал Августинского ордена, а с 1517 года кардинал Санто-Бартоломео-ин-Изола, Эгидио был знаменитым оратором, выступавшим перед папой, церковным советом, королем, императором и Синьорией. Он проповедовал новый золотой век, о чем шла речь в его сочинении «История двадцати столетий» («Historia XX Saeculorum»), рукопись которого он завершил в 1518 году и посвятил Льву X. Автор предвидел возрождение гуманитарных наук, углубление исследований Библии и объединение мира в христианстве под властью папы римского турки будут сокрушены, а евреи, мусульмане и индейцы Нового Света обращены в истинную веру. Он провел 15181519 годы в Испании в качестве папского легата, побуждая короля Карла Габсбурга к войне с турками160.
Таким образом, все те, кто окружал ал-Хасана ибн Мухаммеда у купели при крещении, страстно желали уничтожить религию, в которой он родился. Ему дали новое имя Иоаннес Лео в честь папы римского, который окропил его водой, так что отныне эти двое были связаны духовным родством, которое каноническое право устанавливает между священником, проводящим обряд крещения, и его крестником. Бывшему мусульманину нужна была также фамилия, и, судя по записи Грасси, папа дал ему фамилию своего собственного рода: «де Медичи». Это ни в коем случае не являлось юридическим усыновлением: официальное усыновление было практически неизвестно среди флорентийских семей за последние три столетия. Скорее, это напоминало принятую как во Флоренции, так и в Венеции практику пожалования обращенным мусульманским рабам фамилии хозяина, который выступал в роли крестного отца при их крещении. Ал-Ваззан был пленником, а не рабом, но фамилия Медичи связала его с великим семейством в зависимом статусе, так же как ливрея, которую носили лакеи и слуги.