Ил. 49. Статья Аркина «Архитектура эпохи Великой Французской революции» в журнале «Академия архитектуры». 1934. 12. С. 8
В отличие от западных читателей Кауфмана в 1930‐е годы, в особенности Шапиро и Певзнера, которые могли не соглашаться с его концепцией, но по крайней мере, не усматривали в ней модернистской угрозы, советские читатели Аркина, транслировавшего идеи Кауфмана, требовали от него идеологической ясности. Так, выступивший в прениях по докладу на сессии Кабинета теории и истории архитектуры Л. И. Ремпель заметил:
Следовало отнестись критически к исследованию Кауфмана, который считает, что Французская революция, покончив с изысканными формами Барокко и Рококо, отбросив декорации, обратилась к упрощенным архитектурным формам, к архитектуре куба и тем самым заложила основу для всего дальнейшего развития архитектуры. По Кауфману, конструктивизм питается подпочвенными идеями Французской революции. Докладчику следовало показать внутреннюю противоречивость, двойственность форм той эпохи, отвечающую «двойственности идеологии»; с одной стороны, абстрактные идеи «гражданина», с другой частный интерес буржуа; с одной стороны, абстрактная «архитектура куба», с другой интимная архитектура коттеджей. Важно было подчеркнуть, что простые архитектурные формы были сначала выражением демократических идей, а затем в современном буржуазном искусстве, в конструктивизме, в частности, якобы «освобождающем» архитектуру от какой бы то ни было идеологии, они стали выражением идеологической реакции356.
А М. В. Георгиевский назвал Леду «своеобразным преддверием формалистического течения, в котором, вопреки положению докладчика, отсутствует момент утилитаризма»357.
Однако в целом практически все участники дискуссии поддержали Аркина в его начинании, а А. И. Казарин даже назвал доклад «первой попыткой марксистского анализа истории архитектуры»358.
Идею о «смене двух стилевых систем» Аркин продолжил в статье «Габриэль и Леду». Габриэля он (по-марксистски) рассматривает как последнего представителя «аристократического» («феодального») искусства, в то время как Леду являет «новые идеи, которые исходят из недр буржуазного сознания»359. «Габриэль пытался спасти аристократическое искусство прикосновением к античности <> В творчестве Леду простота форм сама становится совершенно определенным архитектурным качеством»360. Пользуясь терминологией 1920‐х годов, Аркин назвал Леду «по природе своей новатором»361. Вместе с тем, следуя наказу Ремпеля, он «критически отнесся» к Кауфману:
Вдумываясь в сопоставление этих имен [в названии книги Кауфмана], мы видим, что современной европейской архитектуре и современному искусствознанию импонирует прежде всего как раз негативная, ущербная сторона творчества Леду. Именно «абстрактная форма», схематизм, культ гладкой плоскости, отрезающей внутреннее пространство от внешнего, геометрическое обнажение граней, поверхностей, наконец, объемов, вот в каких чертах усматривается значение Леду как дальнего «предтечи» новейшей архитектуры XX века362.
Ил. 50. Журнал «Архитектура СССР». 1939. 7. Обложка Бецалела Соморова
Здесь можно отметить такую же смену интонации Аркина, как и в его текстах о Ле Корбюзье: если сначала он был воодушевлен идеей дома как «машины для жилья», то затем в «эстетизации машины» констатировал «идейно-художественную опустошенность» и творческое «бесплодие». Так и в случае Леду: восторги Аркина от «мощной колоннады на фоне глухой стены»363 сменились на декларацию его «ущербности». У Ле Корбюзье «бесплодие», у Леду «ущербность»: напомню, что статьи «Габриэль и Леду» и «Дом Корбюзье»364 писались почти одновременно
Ил. 51. Статья Аркина «Архитектура французской революции XVIII века» в журнале «Архитектура СССР». 1939. 7. С. 70
В дальнейшем Аркин отходит от Леду и обращается к проектам и конкурсам собственно революционных лет. Характерно в этом смысле название его статьи 1939 года «Архитектура французской революции»: слово «эпохи» здесь пропало (ср. выше примеч. 3 на с. 121). В отличие от Кауфмана, который шел от «архитектуры эпохи революции» к «революционной архитектуре», путь Аркин лежал в обратном направлении: если сначала он, вслед за Кауфманом, увидел в Леду «истоки» модернизма, то позже рассматривал его с позиций критики буржуазного общества и в контексте Французской революции. (В названии итоговой книги Аркина слово «эпохи» вернулось, однако текст посвящен в основном проектам революционных лет.)
Ил. 52. Книга Аркина «Архитектура эпохи Французской буржуазной революции». М.: Государственное архитектурное изд-во Академии архитектуры СССР, 1940. Обложка Нелли Гитман
Во всех своих статьях Аркин непременно касался и проблемы «наследства Леду». Но если сравнения с модернизмом появляются только в его первых текстах, то о влиянии Леду на ампир, причем в первую очередь на русский ампир, он будет писать и в последних: «самой примечательной особенностью исторической судьбы Леду является то глубокое понимание его идей, которое проявлено было мастерами далекой России и прежде всего самым большим зодчим русского ампира Захаровым»365. О роли Леду для русской архитектуры упоминал и Кауфман, хотя и очень аккуратно: «Леду оказал такое же влияние на архитектуру русского ампира, как и его соотечественники, жившие в самой России»366. Формулировки Аркина более определенны:
Идеи и архитектурная манера Леду находит внятный отклик в творчестве Захарова <> В отдельных чертах Адмиралтейства мы узнаем идеи Леду, подвергнутые всесторонней архитектурной переплавке. Перед нами как бы преображенный Леду: бесплотная абстракция его геометрических построений, насквозь условный язык его символов превращаются у Захарова в реалистическую ясность мысли и образа367.
И все же Аркин как советский архитектурный критик 1930‐х годов вовремя останавливается: «Захарову была органически враждебна насквозь абстрактная, пропитанная рационалистическими схемами символика Леду», а потому он «не примыкает к школе Леду»368.
В ситуации смены советского архитектурного дискурса Леду а вместе с ним и Кауфман оказался для Аркина спасительной фигурой. С одной стороны, обращение к Леду и неоклассицизму в целом отвечало новой идее освоения классического наследия. С другой стороны, пуризм визионерских проектов Леду прямо отсылал (точнее намекал) на Ле Корбюзье, и не только терминологически («пуристами», напомню, называли себя оба архитектора). В этом смысле, когда Аркин писал о Леду, он, очевидно, подразумевал Ле Корбюзье. По интонации сказанное о Леду в 1930‐х иногда почти совпадает со сказанным о Ле Корбюзье в 1920-х. Ле Корбюзье «самый яркий из представителей передовой архитектурной мысли современной Европы. Имя Корбюзье давно уже своего рода лозунг в борьбе за новые формы»369. Леду «самый яркий новатор среди французских поборников классицизма»370, «последняя монументальная фигура европейского зодчества»371.
В Ле Корбюзье Аркин видел борца с эклектикой, в Леду с барокко и рококо. Ле Корбюзье
решительно срывает с железо-бетонного костяка современной постройки ветхое ручное кружево архитектурных стилизаций, всяческих украшений фасада, всяческих имитаций под барокко, готику <> на смену всему этому базару старья [приходят] новые формы372.
Почти то же самое и про Леду:
В трактате Леду мы читаем знаменательные строки о «формах, которые создаются простым движением циркуля». Эти формы, по словам Леду, «отмечены высоким вкусом; круг, квадрат вот азбука, которые авторы должны употреблять в тексте своих лучших произведений». С этим постулатом следует сопоставить нескрываемое отвращение Леду к барочной архитектуре, к «этим формам, разломанным уже при самом рождении, к этим карнизам, которые извиваются, как рептилии». Кажется, до Леду никто не характеризовал барокко в таких уничтожающих и гневных определениях. «Спокойные плоскости. Поменьше аксессуаров» читаем мы в другом месте трактата Леду373.
Выступая на вечере памяти Аркина, прошедшем в Доме архитектора 20 февраля 1968 года, М. В. Алпатов говорил:
Если поставить вопрос, что же он больше всего любил, что его больше всего привлекало, то это
современное искусство
[подчеркнуто в стенограмме. Н. М.]. Искусство сегодняшнего и завтрашнего дня <> Он интересовался и прошлым, история была в центре его внимания, но увлекался больше современностью. Он умел приблизить к современности и историю искусства374.В конце 1930‐х годов, в самый пик своих кауфманианских исследований, Аркин получил квартиру в щусевском «доме архитекторов» на Ростовской набережной. Мне посчастливилось бывать в этой квартире в начале 1990‐х, и я обратил внимание, что в комнатах разные стены были покрашены в разные цвета: «Как у Ле Корбюзье», пояснила вдова Аркина, Дора Григорьевна. Лишившись возможности писать о Ле Корбюзье, Аркин не только травестировал его в образ Леду, но и сублимировал в пространстве собственного дома.
Аркин (не) читает Грабаря
Леду в России открывали дважды. С именем Аркина связано второе открытие, первое же произошло еще в 1912 году, когда Игорь Эммануилович Грабарь опубликовал в журнале «Старые годы» статью «Ранний Александровский классицизм и его французские источники»375 (в измененном виде статья вошла в изданный тогда же третий том «Истории русского искусства»376).
Знание Грабаря о Леду, как и сам «ранний Александровский классицизм», основывалось на французских источниках. Помимо собственно трактата Леду, откуда Грабарь заимствовал цитаты и иллюстрации, он упомянул доклад Анри Лемонье «Мегаломания в архитектуре в конце XVIII века», опубликованный в журнале «Архитектор» в 1910 году377, и «Новый биографический и критический словарь французских архитекторов» Шарля Бошаля (1887)378. Вслед за Бошалем Грабарь называет Леду «Шарлем-Никола» характерная ошибка для французской историографии XIX века: помимо Бошаля «Шарлем-Никола» Леду называл и Адольф Ланс в своем «Словаре французских архитекторов» (1872)379, и даже Леон Водуайе (изобретатель термина «говорящая архитектура») в своей статье 1859 года380. При этом все трое и Водуайе, и Ланс, и Бошаль в библиографии приводят переиздание трактата Леду, подготовленное Даниелем Раме в 1847 году, где Леду также «Шарль-Никола»381. (В первом издании трактата, 1804 года, Леду написал свое имя просто C. N. Ledoux.) Вероятно, именно Раме был автором ошибки, исправленной лишь в 1920‐е годы Кауфманом.
Статья Грабаря посвящена обеим магистральным темам Аркина. С одной стороны, он, как и Кауфман (но за двадцать лет до выхода «От Леду до Ле Корбюзье»!), писал о «ненависти нового поколения к мастерам эпохи барокко»382, о «страсти к кубам»383 и даже использовал слово «модернизм» (хотя и ставил его в кавычки), имея в виду «полную переработку старых [античных] форм на новый лад»384. С другой стороны, задачей его статьи было показать влияние «школы Леду» на архитектуру русского ампира. Причем формулировки Грабаря гораздо острее, чем у Аркина: Леду «по справедливости следует считать отцом Александровского классицизма»385; Томон «восторженный последователь Леду»386; Томон и Захаров «дали идеям Леду дальнейшее развитие и довели их до высшего выражения и законченности»387.
Несомненно, Аркин читал Грабаря и, скорее всего, именно от него, а не от Кауфмана, происходит его интерес к влиянию Леду на русский ампир. Однако упомянул Грабаря Аркин лишь однажды в коротком примечании: «На русском языке характеристику Леду находим лишь в статье И. Э. Грабаря»388. При этом, не ссылаясь, Аркин полемизирует с Грабарем: «Адмиралтейство не примыкает к школе Леду, так же, как оно стоит далеко в стороне от школы мегаломанов»389. Оба этих термина использует Грабарь.
Аркин отчасти был прав: Захаров не принадлежал к «школе Леду». Просто за неимением на тот момент большей информации именем «Леду» Грабарь обозначил весь круг французских неоклассиков второй половины XVIII века. Однако, что касается «мегаломании», прав скорее был Грабарь, а не Аркин в Адмиралтействе очевидно влияние главного французского «мегаломана» эпохи Этьена-Луи Булле, который у Грабаря только упоминается. Достаточно сравнить Адмиралтейство с проектом Национальной библиотеки, чтобы увидеть не только формальную (например, трактовка объемов и плоскостей), но и иконографическую (морские нимфы, несущие небесную сферу, Захарова/Щедрина и атланты у Булле) связь. Эта связь прослеживается и биографически: во время пенсионерской поездки Захаров в Париже учился у Шальгрена, который в свою очередь был учеником Булле.
1
Lloyd Wright F. Architecture and Life in the USSR // Architectural Record. 1937. Vol. 82. 4. October. P. 59.
2
Паперный В. Культура «два». Ann Arbor: Ardis, 1985. С. 9.
3
Фрагмент из книги был опубликован в парижском журнале «АЯ» в 1982 году ( 4. С. 4553). В России книга издана только в 1996‐м (М.: Новое литературное обозрение).
4
Паперный В. Культура «два». С. 10.
5
Седов В. Архитектор Борис Иофан. М.: Кучково поле Музеон, 2022. С. 104.
6
Чубаров И. Коллективная чувственность. Теории и практики левого авангарда. М.: ИД ВШЭ, 2014. С. 186187.
7
См.: Аркин Григорий Ефимович // Электронный архив Фонда Иофе. URL: https://arch2.iofe.center/person/3001 (дата обращения: 04.02.2023).
8
См. подробнее, например: Помощники В. Д. Шкловского / Вступ. ст., публ. и коммент. А. В. Крусанова // Архив Н. И. Харджиева. Русский авангард: материалы и документы из собрания РГАЛИ / Сост. А. Е. Парнис. Т. III. М.: Дефи, 2019. С. 2829, 41.
9
Аркин Д. Татлин и «Летатлин» // Советское искусство. 1932. 17. 9 апреля. С. 3.
10
РГАЛИ. Ф. 2606. Оп. 1. Ед. хр. 140.
11
Там же. Ед. хр. 144, 146.
12
Текст дарственной надписи Эфроса на экземпляре «Профилей» (1930). См.: Молок Ю. На перекрестке между Россией и Западом / Марк Шагал. Письма Давиду Аркину / Публикация Н. Котрелева // Connaisseur. 2018. 1. С. 72.
13
Письмо Д. Е. Аркина В. Я. Брюсову. 1915. ОР РГБ. Ф. 386. К. 75. Ед. хр. 4. Л. 22 об.
14
Юрий Мартов [Аркин Д.]. Поль Верлэн (18961916) // Новый журнал для всех. 1916. 78. Стлб. 104.
15
О журнале см., например: Богданова О. А. Об особенностях художественно-публицистического дискурса журнала «Народоправство» (19171918 гг.) // Studia Litterarum. 2018. Т. 3. 4. С. 184203.
16
О газете см., например: Богомолов Н. А. Газета «Жизнь» (Москва, 1918): политическая позиция // Вестник МГУ. Серия 10. Журналистика. 2019. 5. С. 2550.
17
Аркин Д. Творчество и жизнь // Жизнь. 1918. 23. 23 (10) мая. С. 3.
18
Аркин Д. Старость и идеи // Жизнь. 1918. 57. 4 июля. С. 3.
19
Аркин Д. Град обреченный // Русская свобода. 1917. 2223. 30 сентября. С. 13.
20
Там же. С. 10.
21
Аркин Д. Град обреченный. С. 18.
22
Там же. С. 11.
23
Там же. С. 1617.
24
Там же. С. 10.
25
Письмо Д. Е. Аркина В. Я. Брюсову. 1915. ОР РГБ. Ф. 386. К. 75. Ед. хр. 4. Л. 22 об.
26
Аркин Д. Град обреченный. С. 18.
27
Аркин Д. Любовь к земле // Народоправство. 1918. 23/25. 1 февраля. С. 16.
28
Там же. С. 17.
29
Там же. С. 16.
30
Аркин Д. Любовь к земле. С. 17.
31
Статья Аркина стала первой из серии полемических статей в «Народоправстве», посвященных языковой реформе. См. подробнее: Любомудров А. М. К 100-летию реформы правописания. Судьба русского языка в публикациях журнала «Народоправство» // Вестник РФФИ. Гуманитарные и общественные науки. 2018. 1. С. 97110.
32
Аркин Д. Судьба языка // Народоправство. 1917. 8. 1 сентября. С. 8.
33
Там же.
34
Там же. С. 7.
35
Там же. С. 9.
36
Аркин Д. Судьба языка. С. 9.
37
Там же.
38
Селищев А. М. Язык революционной эпохи. Из наблюдений над русским языком последних лет (19171926). 2‐е изд. М.: Работник просвещения, 1928. С. 228244.
39
Аркин Д. Судьба языка. С. 8.
40
«<> идеал ее [новейшей культуры] всесветный мещанин, или, по ходкой терминологии, грядущий хам» Аркин Д. Творчество и жизнь.
41
Юрчак А. Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение. 6‐е изд. М.: Новое литературное обозрение, 2021. С. 95.