До самого конца урока учитель больше не взглянул в мою сторону ни разу это я точно заметил. И подумал: плохи мои дела, теперь уж он мне покажет, где раки зимуют.
2
Дома я бросился читать «Слово о полку Игореве». Больше всего новый учитель удивил меня тем, что среди других речек назвал и ту, возле которой я родился. Читал я теперь совсем по-другому: при первом упоминании Дона я повнимательнее стал рассматривать карту, висевшую над моей кроватью. Всю нашу область с севера на юг, завора-чивая к востоку, пересекал Дон, а к нему сбегались притоки. И многие из них на восточной стороне имели названия, привычные с детства и они не были русскими! Чигла, Ка-рачан.. Я повторял их теперь так, будто услышал впервые. Князь Игорь подходил с запада, из-за Дона. Половцы навстречу ему отсюда, с востока. Получалась, что здесь, где мы живем, была в то время степь половецкая Дикое поле, степь незнаемая?
Я вдруг подумал: как же всё это было? Как происходила битва? Непростое ведь это дело в течение долгих часов махать тяжелым мечом. Когда приезжал к нам дед Иван, отец мамы, я помогал ему ремонтировать сарай: пытался тесать кусок бревна. И довольно скоро рука моя повисла как плеть от усталости. Но мне-то что за печаль? Утомился присел отдохнуть, потом работай себе дальше. А во время битвы? Там уж отдыхать не дадут
Я прикинул: едут дружинники в седлах много дней, а после сеча. Это ж сколько часов верхом на коне, пока не выбьют из седла и не грянешься оземь? Я нашел нужное место в «Слове»
С раннего утра до вечера, с вечера до света летят стрелы каленые, гремят сабли о шлемы, трещат копья булатные в поле незнаемом, среди земли Половецкой. Черна земля под копытами костьми была засеяна и кровью полита
И пусть даже не с утра до вечера как в летописи Но в течение многих часов бились воины, это уж точно. Я представил себе картину жестокой битвы: окруженные половцами, не зная отдыха, русские бились насмерть. Лишь замертво рухнув с коня, они успокаивались навеки. Полег ковыль, вытоптанный сотнями копыт, обнажилась голая, обезображенная земля, над степью тяжелой, мутной тучей клубилась пыль, закрывая всадников, забивая глотки людей и животных; стоял звон железа, слышались крики живых и стоны умирающих воинов, глухой топот, ржание и храп коней медленно одолевала, брала верх несметная рать половецкая
Тут со мной что-то сделалось: я сел за стол и, не вставая, единым духом исписал целую школьную тетрадку. А воротясь к началу, стал читать и что-то мне не понравилось. Тогда я принялся вырывать страницы и заменять их новыми и скоро тетрадь превратилась в пачку измятых, перечерканных, кое-как собранных листов. Переписывал я уже на следующий день, и на это тоже пришлось потратить чуть ли не целый вечер. Зато теперь я остался доволен.
Работы наши были собраны и несколько дней прошло в ожидании. И вот, наконец, наступил день, когда вместе со всеми и мне предстояло узнать, что скажет новый учитель.
И тут такое стряслось!
Началось-то вроде всё обыкновенно, как всегда. Митрофан Николаевич пододвинул к себе стопку наших тетрадей.
Что ж, приступим Должен сказать, что в общем я доволен, большинство из вас правильно поняли мое задание и постарались как следует. Но одно сочинение достойно отдельного разговора
Учитель взял верхнюю тетрадку и назвал мою фамилию.
Сердце мое отчаянно толкнулось в ребра хотя внутренне я был готов и, кажется, ждал чего-то подобного, теперь я просто испугался. Я как-то сразу догадался: он понятия не имеет, что фамилия эта моя. А если б знал об этом, вряд ли стал бы начинать с меня.
Итак, я хотел бы видеть автора Новожилов!
Меня словно придавило к парте я никак не мог встать и готов был провалиться, исчезнуть, лишь бы не было того, что должно было случиться в эту минуту.
Митрофан Николаевич начал терять терпение.
Его что, сегодня нет в классе?
Ко мне со всех сторон уже начали поворачиваться головы, и, совершив над собой усилие, я поднялся Наступила какая-то жуткая тишина, стало слышно нудное зудение мухи, бившейся в стекло окна. Я поднял глаза от парты и увидел, что лицо учителя как-то даже осунулось и, увеличенные стеклами очков глаза сделались круглыми.
Ты?! учитель вздохнул всей грудью. Это написал ты?!
От обиды кровь бросилась мне в голову.
Ну я
Так.
Учитель уронил тетрадку на стол, будто она обожгла ему руки, достал носовой платок, снял очки и стал протирать стекла.
Ты садись, садись с хрипотцой сказал он. Совсем неплохо написано, даНо поговорить об этом придется позже.
Следом он назвал Логинова, как-то странно посмотрел на него (уж Витька, наверно, неслабо там понаписал!) и пригласил к доске.
Как несчастный добирался к месту своей новой казни, описанию не поддается, но теперь не раздалось ни одного смешка все напряженно ждали, что будет. Обрадовавшись тому, что меня оставили в покое, я следил за тем, как тащится Витька, и думать не думал, что как раз теперь капризная судьба захотела перевязать наши жизни крепким узлом.
На первый вопрос, внимательно ли он прочитал поэму, Логинов ответил в обычном своем духе: мол, о ней мало написано.
Митрофан Николаевич удивленно взглянул на него уж не прикидывается ли? и спросил, читает ли он вообще какие-нибудь книги, кроме учебника.
Витька кивнул.
Например?
Приключения
А конкретнее?
Ну «Остров сокровищ».
У всякой книги есть автор. Написал-то ее Стивенсон, не так ли?
Витька кивнул.
А еще?
«Робинзон Крузо».
Автор?
Витька потер пальцами потный лоб.
Ну, это Миклуха Маклай
В классе обвалом грянул хохот. Черт возьми, этакое невозможно выдумать, но всё же кто-нибудь, услыхавший Витьку в первый раз, мог бы решить, что он превосходный шутник, если бы не его разнесчастный вид. Я хохотал до слез сегодня Логинов превзошел самого себя.
Учитель несколько секунд онемело смотрел на Витьку, потом выскочил из-за стола, торпедой пронесся к окну и обратно, а после вдруг завернул в наш проход и замер против нашей с Пашкой парты возле меня.
А тебе, значит, очень весело он буравил меня сердитым взглядом, который всё более принимал оттенок насмешливый. Ты, кажется, с литературой в хороших отношениях
Я поднялся, неопределенно пожал плечами.
И ты считаешь, что надо над этим смеяться? он ткнул пальцем в понурившегося Витьку.
Я молчал.
Ну вот что. Разговор о твоем сочинении пока отменяется. Больше того, с сего дня ты берешь над Логиновым шефство. Тебя на уроках я спрашивать не буду отвечать будет он. За вас двоих. И оценки буду выставлять вам обоим. Одинаковые. Получит твой подо-печный двойку она твоя будет тоже. И так до тех пор, пока вы не добьетесь первого хорошего результата.
Класс замер в восхищении такого у нас отродясь не бывало. Я как-то так почувствовал, что всё это, как в классической борьбе, запрещенный прием, и попытался возразить:
Но
Никаких но. Я всё сказал. Учитель направился к своему столу. Нравится вам всем это или нет дело ваше, но я решений своих не отменяю
3
В воскресный день я шел вдоль домов, держа в кулаке бумажку с Витькиным адресом. То, что он приезжий было для меня новостью, почему-то трудно мне было пред-ставить, как это Витька живет один, на чужой квартире.
Я долго искал этот участок поселка, расположенный так далеко от самой станции, что сюда почти не доносился шум поездов. Тишина сонной мухой дремала в серой пыли окраинной улочки, за которой на многие километры, до самого Дона, лежала вдоль и поперек пересеченная лесополосами степь.
От крайних домов слышалась музыка, и, когда я поравнялся с давно некрашеным, немного скособоченным домом, стало ясно, что как раз оттуда, затейливо переливаясь, свободно текла какая-то незнакомая, грустная мелодия. На доме оказался нужный мне номер, я толкнул калитку и попал в небольшой и пустынный двор: всего лишь одно дерево стояло в углу его, да несколько кустиков притулилось к глухому забору. Почти вся земля здесь была отведена под огород, с одного краю она была покрыта неглубокими ямками видно, не так давно выкапывали картошку. И над осенним запустением уже явственней витала музыка наверно, внутри играло радио. Я поднялся на крыльцо и постучал в дверь.
Мелодия почему-то тут же оборвалась, и через некоторое время дверь мне открыл сам Витька. Слегка стушевавшись, он провел меня в небольшую, светлую комнату. Железная кровать, тумбочка возле да небольшой стол с деревянной табуреткой. Пока Витька копошился, доставая что нужно для занятий, я смотрел в окошко на унылый кусок перекопанного огорода и серую стену соседского сарая, примыкавшую к забору. Без исчезнувшей мелодии вид из окна и вовсе был убогим. И я чуть было не спросил, куда девалась музыка.
А что, хозяин-то дома?
Не Тут хозяина нету. Хозяйка одна живет, теперь к сестре пошла.
Так ты один, что ли?
Ну.
А радио?
Витька вытаращился, удивленный.
Чево?
Радио-то кто выключил?
Та не радиа у бабки нету.
Теперь уж моя настала очередь пялиться на Витьку.
Так я ж еще на улице слышал музыку!
А-а Витька облегченно вздохнул и махнул рукой. Так то я играл
Ты? Ну да!
Ну я Кто ж еще?
Я ушам своим не верил.
Да на чем же это?
Витька вытащил из-за тумбочки старенькую гармошку.
Ну, вот
А ну-ка сыграй!
Чо сыграть?
А что со двора я слышал.
И те же звуки, только здесь же, рядом, усиленные, волшебным образом полились из-под его пальцев. Я был поражен: казалось Витькины руки не имеют никакого отношения к своему хозяину, склонившему голову и поглядывающему в окно, а живут сами по себе, своей независимой, вольной жизнью. Зачарованный, я глядел, как пальцы его свободно перебегают по пуговкам и кнопкам, и теперь уже не верил и своим глазам.
Когда он остановился, я попросил поиграть еще. И он, как заправский гармонист, стал наигрывать разные вещи, одну за другой:
здесь были известные танго и вальсы и еще какие-то незнакомые мне мелодии. А потом Витька, незаметно для себя, начал напевать, негромко, но так, что я и вовсе оторопел никто из нас никогда не слышал, чтобы он умел петь. Особенно хорошо он спел «Темную ночь», «Землянку» и «Снова замерло всё до рассвета». Мы позабыли о времени, он пел и играл, играл и пел, как вдруг Я аж вздрогнул уж эту песню я сам знал наизусть: когда-то, тайком от воспитателей, пацаны распевали ее в пионерском лагере. И я принялся подпевать Витьке:
В Кейптаунском порту,качаясь на шварту,«Жанетта» поправляла такелажА перед глазами вставало: огромный парусник покачивался на лазурной воде и моряки в синих беретах сходили на утопающий в зелени берег
Они идут туда,где можно без трудадобыть себе и женщин, и винаВ песне было всё, о чем только может мечтать сердце мальчишки: парусник в тропиках, далекая чужая страна, моряки, отчаянная драка в кабачке, которую мы могли легко, в подробностях, вообразить себе, и, наконец, вино и женщины непостижимые вещи, с которыми не могло справиться наше воображение и о которых мы могли лишь туманно мечтать уж этого запретить нам не мог никто. К тому же в песне оживал неведомый прекрасный мир, в котором много чего было по-другому, не по-нашему. Песня ласкала наши сердца всеми силами души мы торопились в такую заманчивую жизнь взрослых.
А клеши новые,полуметровыеласкает бриз Ха-ха! Ха-ха!Мы допели, и я с завистью подумал, что у меня не получается петь так хорошо, как поет Витька.
А ты где учился-то? В музыкальной школе, да?
Он смутился.
Та не Сперва это у гармониста нашего, а после уж сам по слуху.
Я молчал в изумлении такое было просто невоз-можно представить.
Да то ж нехитро вовсе Вот попытай
Витька сунул мне в руки гармошку, и по его указке я принялся старательно нажимать деревянными пальцами пуговки инструмента. Но странное дело! У хозяина она пела так, что не устанешь слушать в моих же руках шипела, хрипела, а то и взвизгивала, словно подавившись. Раз за разом терпеливо Витька показывал, как правильно растягивать меха, как сподручнее работать пальцами. Когда я уставал, брал у меня гармошку и комната снова наполнялась волшебными звуками.
Так прошло, наверно, полдня, пока я хватился, что пора и честь знать. И засобирался домой. Но Витька остановил меня, сказал, чтоб я подождал немного. Сходил, принес дров, быстро и споро затопил печь в соседней комнате и поставил варить картошку «в мундире». Пока варилась она, он выставил на стол миску с холодной похлебкой: в подслащенной воде плавали разбухшие продолговатые зерна. До этого мне не приходилось есть ничего похожего. И это было очень вкусно. Работая ложками, мы быстро увидели дно, и я спросил, чего это мы ели.
Дома мамка моя часто делает. Навроде тюри с ячменем вареным И хозяйка моя этим кормит.
Добрались до картошки. Обжигаясь, чистили ее сухую снаружи, с поблескивающей глянцевито кожурой, и распираемую изнутри жаром так, что порой картофелина лопалась в руках Глотали, почти не жуя, огненные, рассыпчатые, слегка присоленные куски и от них, и из наших ртов валил пар. Это было просто объедение! За едой я узнал, что сам Витька из соседней деревни, где есть только начальная школа. А сюда приезжает на постой на время учебы.
Когда я заторопился, наконец восвояси, было уже довольно поздно. И только теперь я вспомнил, зачем приходил
4
Сегодня мы шли с Витькой к нему домой прямо из школы я решил не заходить к себе и сказал Ленке, чтоб передала маме. Но решил так не из-за того, что случилось: хоть я и схлопотал свою первую в жизни двойку, очень-то переживать я и не думал. Просто надо было, наконец, начинать наши занятия, о которых мы из-за гармошки просто забыли.
Миновали кирпичное здание вокзала с большими, выделанными в камне, буквами ЮВЖД.
С путей от шпал пахло мазутом, ветром наносило угарную вонь паровозной топки. Мимо нас, набирая темп, уходил со станции пассажирский. В окнах зеленых вагонов частенько видны были военные, уже семь лет прошло с окончания войны, а все еще ехал кто-то, должно быть, возвращаясь домой. Мелькали за стеклами белые занавески, лампы с абажурами незнакомый и чем-то притягательный мир. Казалось: вот он совсем рядом. Но он был так же далек от нас, как и вся жизнь взрослых с ее порой непонятными заботами. Мне стало жаль, что не пришлось ездить в таких вагонах.
Не пришлось?
Скрывшийся уже за длинной, изогнутой змеей поезда оттуда видна была лишь наклоненная ветром кишка дыма паровоз загудел протяжно, жалобно, словно ему не хо-телось покидать станцию. Гудок его, вибрируя, потолкался о водокачку, пристанционные дома и замер, пропал в пустом небе. И меня вдруг поглотила черная, без огней, военная ночь, вой сирены воздушной тревоги, потом жуткая тишина и еще более жуткий в тишине этой пронзительный, истошный крик паровоза у станции Ведь я сидел в таком же вагоне! И глядел из темноты сквозь стекло на большие, висящие на столбе часы, циферблат которых едва заметно светился то было единственное слабое пятно света во мраке. А рядом сидели взрослые, кто-то из женщин испуганно шептал молитву. Где же всё это было? Теперь уж мне не вспомнить
Витька шел понурившись чувствуя себя передо мной виноватым. Я легонько толкнул его локтем в бок:
О руска земле! Уже за шеломянем еси!
Он кисло улыбнулся.
Весь фокус был в том, что учитель живо напомнил нам обоим, что шутить он вовсе не собирался и ждет результата от наших занятий.
А дело было так. Митрофан Николаевич урок начал прямо с Витьки и, конечно, тут же понял, что всё на том же месте, как было. Учитель спросил у него, занимались ли мы (ха-ха! знал бы он чем) и тот соврал не моргнув глазом.
Хорошо, вздохнул он. Думаю, нечестно было бы с моей стороны не выполнять условия нашего договора.
И против наших фамилий в журнале появились двойки.
Весь класс, конечно, веселился по поводу таких дел, но мы с Витькой держались. Мы были теперь вроде знающих свое дело заговорщиков. Тяжело было только видеть смеющиеся черные глаза Оксаны. «Ничего, говорил я себе, мы еще поглядим, чья возьмет!»