Любишь казарку?
Я никогда их не ела.
Мой дядя не ходит на охоту. Он пашет землю. Это ведь хорошо?
Кажется, его это немного смутило.
На вкус это как цыпленок?
Он пожал плечами, потом добавил:
Никогда не ел цыпленка.
Мы оба расхохотались.
Ты живешь в Пуэнт-Блё?
И да и нет.
Он покачал головой, видно, прикидывая, как ему получше выразить мысль на моем языке.
В Пуэнт-Блё мы проводим лето. И продаем там шкуры в магазин Гудзонова залива. А мой дом там.
И он указал рукой на северо-восток.
Ты живешь в озере?
Я рассмеялась, и он нахмурился. Я испугалась, что обидела его.
Скверная шутка. Прости.
Эта натянутая струна, чувствовавшаяся за его робостью, волновала меня.
Наш дом, снова заговорил он, на том берегу Пекуаками.
Пекуаками. Я еще никогда не слышала, чтобы так называли озеро Сен-Жан. И сразу же полюбила это имя.
По ту сторону течет река Перибонка, а в верховьях озеро с тем же именем. Там непроходимые перевалы, Опасные перевалы, Пасс-Данжерёз. Вот там мой дом.
Томас хоть и запинался, но пробудил в моем воображении целый неведомый мир. И образ этой неудержимо струящейся посреди густого леса реки заворожил меня.
Вечером, за ужином, я спросила дядю, что находится на том берегу озера Сен-Жан.
Ничего. Нету там ничего. Только леса и мухи.
А речку Перибонку знаешь?
Никогда ее не видел. Но говорят, это река большая. Там, в ее верховьях, живут колонисты. Это далеко в тех землях.
А Опасные перевалы? Про них ты что-нибудь слышал?
Дядя мгновенье поразмыслил, поглаживая седую бороду.
Нет. Никогда о таком не слыхал.
Когда я легла спать в тот вечер, моя голова была полна картин леса, уходящего вершинами в бесконечность, выше гор, и мне казалось, что до меня доносится рокот грозных водопадов.
* * *
На следующий день Томас причалил к берегу и привязал лодку. Неся в правой руке птицу, он поднялся на холм медленной и уверенной походкой. Он никогда не спешил
Бери, нишк. Ты попробуешь и скажешь, нравится тебе это или нет.
Я вся загордилась. Мне еще никогда не преподносили подарков.
Спасибо, Томас. Это и вправду любезно с твоей стороны. Тебе не стоило.
Он улыбнулся.
Нишк в этом году запаздывает. Зима выдалась долгая.
Я рассматривала его черты, овальное лицо с высокими скулами, глаза как две параллельные щелочки, придававшие взгляду напряженность. Пухлая нижняя губа делала рот особенно чувственным. Ростом он был выше меня. Широкие и крепкие плечи. Очень густые черные волосы, кожа гладкая и матовая.
Ну а ты-то? Ты охотилась?
Нет. Не знаю, смогла бы я убить животное.
А мясо любишь?
Конечно. Знаю. Это глупо получается.
Я никогда не убиваю ради удовольствия. Всегда чтобы есть.
Он взял в руки казарку и пригладил взъерошенные перья.
Нишк дает жизнь. Надо брать только то, в чем нуждаемся.
В этой мудрости, высказанной такими простыми словами, проявились доброта и великодушие Томаса.
Когда я вернулась, притащив громадную казарку, тетенька вытаращила глаза.
Что это у тебя, Анда?
Курица.
Где ты это взяла, девочка моя?
Поймала прямо в полете, руками схватила. Вот так.
И я сделала вид, будто подпрыгиваю, воздев руки к небесам. Тетя бросила на меня строгий взгляд.
Мне ее дали.
Тут она грозно подбоченилась.
Мне дал один индеец. Он тут пару раз проплывал на лодке мимо пастбища, возвращаясь с охоты.
Какой-то индеец дал тебе эту казарку?!
Она повысила голос.
Ну да. Тетенька, он такой милый. И у него таких полным-полно. А нам это разнообразит еду вместо сухарей.
Она взяла птицу, понесла на кухню и сразу же принялась ощипывать перья.
Ты права, Анда. Твой дядя будет доволен. Казарка это вкусно.
Мяса нам часто не хватало, особенно летом, когда его надо было засаливать в бочках для сохранности. Поэтому подарок Томаса пришелся как нельзя кстати. От него в нашей продымленной хижине сразу запахло праздником. Ни тетя, ни дядя больше не спросили меня о нем.
Все последующие дни Томас каждый вечер приходил на пастбище. Чаще всего приплывал на лодке, но иногда и пешком, если того требовали обстоятельства. Он рассказывал мне о своем крае, а я ему о жизни в деревне и о школе, в которую он никогда не ходил. Он пытался учить меня словам своего языка, но я оказалась плохой ученицей, и его это очень смешило.
Его французский был ненамного лучше моего инну, однако он терпеливо объяснял мне мир, в котором жил. О переходе всей семьи к индейским землям на Перибонке, о зимнем лагере прямо в лесу, об установке силков и поездках на охоту на карибу на большую равнину Севера. Рассказывал про работу, необходимую для заготовки и хранения мяса и шкур животных. А еще о том, как все собирались вокруг костра и старики рассказывали легенды, которые развлекали и поучали молодых. Наконец, о том, как весной, когда таяли льды, они спускались к озеру и встречались с теми, кто, как и они, долгие месяцы прожил в лесах.
Большинство жителей Сен-Прима относились к индейцам как к низшим. Однако рассказы Томаса раскрывали мне жизнь с совсем иным отношением к земле, жизнь с широко открытыми горизонтами, и чем больше он говорил, тем сильнее я жаждала свежего воздуха.
Я хотела бы увидеть речку Перибонку и ее горы, Томас.
И ты бы не испугалась?
Возможно, немного. Но в то же время
Я бы хотел, чтобы ты пришла, Альманда, на лодке, сказал он, указывая вперед, в мой дом.
Я всмотрелась в глаза человека, который просил меня пойти за ним на край света, и увидела в них речку, длинное озеро, а посреди всего этого себя и его, молодого парня с широкими плечами и доверчивым взглядом.
Пуэнт-Блё
Альманда, ты сошла с ума?
Моя тетя была женщиной скромной и работящей. Я еще никогда не слышала, чтобы он так повышала голос.
Не можешь ты выйти за индейца. Знаешь, какие они, индейцы? Надрываются там в лесу. А ты к такому не привыкла. Сплошное безрассудство, девочка моя.
Что верно, то верно: надо было иметь капельку безрассудства, чтобы уйти жить в леса с почти незнакомым человеком хуже того, с дикарем.
Я привыкну, а своему языку они меня научат. Да и посудите сами, тетенька. У нас тут тоже жизнь-то не сахарная. Вот уж две недели как мяса нет и приходится есть только гречневые лепешки. И потом, сами знаете, у меня совсем нет никакого приданого, которое можно предложить жениху, так что меня здесь ждет?
Нет сомнений тетя боялась за меня, но меня уже ничто не могло заставить отказаться от своих намерений, и она быстро это поняла.
На следующей неделе дядюшка запряг лошадь в двуколку без верха, и мы втроем отправились в Пуэнт-Блё. Но сначала он хотел проехать через Роберваль, чтобы купить там косилку. Дорога была живописной, и лошадка весело трусила вниз с холмов. Над озером встало солнце, теплый ветер ласкал мои щеки, и сердце билось все чаще по мере того, как мы удалялись от фермы.
Роберваль был маленьким захолустным местечком, но церковь с высоким жестяным шпилем, сиявшим в голубом небе, выглядела очень выразительно. На главной улице, вдоль деревянных тротуаров, выстроился ряд богатых домиков с выкрашенными красивыми оградками. Женщины в длинных платьях, сшитых из дорогих тканей, защищали кожу от прямых лучей солнца под зонтиками пастельных тонов. На мужчинах были темные костюмы и элегантные фетровые шляпы.
И тебе бы надо такую примерить, дяденька.
Тетя залилась смехом. Дядя поглубже нахлобучил свою соломенную шляпу, пробурчав что-то в ответ, чего ни она, ни я не расслышали.
Магазин сельскохозяйственных товаров оказался большим зданием, в котором царила оживленная суета. Во дворе стояли аккуратно выставленные косилки и всевозможные земледельческие орудия любого размера. Дядя вылез из двуколки и сразу пошел в главное здание. Через несколько минут он вышел оттуда вместе с человеком в котелке, что, по мне, выглядело довольно странно для того, чьими клиентами были фермеры. Торговец помог ему выбрать то, что ему нужно, и аккуратно уложить приобретенный инструмент в заднюю часть нашей повозки.
Мы снова тронулись в путь на север, покатив по ухабистой дороге вдоль озера. Дома попадались все реже. Теперь мы ехали в сельской тишине. Через несколько километров дорога вывела к полосе пустых земель, полого спускавшихся к побережью. Ветер утих, и синева воды плавно слилась с синими небесами. Перед нашими глазами вырос небольшой городок, не похожий ни на один из тех, что я видела раньше.
Пусть даже Сен-Прим и был всего лишь небольшим поселком, здания в нем размещались по обе стороны главной улицы в строгом порядке. Здесь же стоял центральный магазин и несколько домиков, прижавшихся к церкви. Невдалеке виднелись фермы с боковыми постройками и заборами вокруг полей.
Центром раскинувшегося предо мной поселка была церковь, бывшая часовня миссии в Метабетшуане, та самая, которую лет за десять до этого святые отцы-пожертвователи перенесли, построив ее на замерзшей поверхности озера. Магазин. Небольшой квадратный домик с покатой крышей, обнесенный белой оградкой, здесь была торговая контора «Компании Гудзонова залива». Но не было ни улиц, ни перекрестков. Никаких элегантных прохожих, спешащих по деревянным тротуарам. Только палатки, поставленные прямо на песке, без видимого порядка, у самого озера.
Томас ждал нас у въезда в Пуэнт-Блё, присев на откос, поросший высокими травами. Он рывком поднялся и замахал нам рукой. Дяденька приподнял соломенную шляпу, тетенька кивнула, а я заулыбалась ему. И еще тогда я приметила искорку у него в глазах. Ту самую, которую он сохранил до своего последнего вздоха.
Пошли, почти прошептал он, таким нежным и сладким голосом.
Мы сошли с повозки. По пути нас встречали холодными взглядами, и я чувствовала, что это напрягает мою тетю. Хотя позже я поняла: то, что показалось нам неприязнью, на самом деле было признаком робости инну перед людьми из чужого мира. Мы дошли до маленького лагеря, состоявшего из нескольких палаток, разбитых у подножия холма.
Моя семья, сказал Томас.
Клан Симеонов состоял из отца Малека, братьев Даниэля и Томаса, сестер Кристины и Марии. У каждого была своя палатка. Старшим в семье считался Томас, и это было очень заметно.
По-французски тут не говорил никто, кроме Томаса и Кристины. Разговор едва сводился к нескольким словам. Малек был маленького роста, с морщинистым лицом и узловатыми руками, а во взгляде его пробегала та самая искорка, какую унаследовал Томас. Мария и Кристина носили широкие юбки, расшитые цветастыми узорами, и рубашки в крупную клетку. Вокруг шеи у обеих были повязаны платки, поверх которых висел тяжелый металлический крест. Волосы были особым образом заплетены по обе стороны головы рядом косичек, поверх которых были надеты еще и красно-черные шапочки, украшенные стеклярусом.
Томас показал мне свою палатку. Внутри земля была выложена густым ковром свежей еловой хвои.
Маловато места, вырвалось у меня.
Кристина окинула меня быстрым взглядом, в котором я прочла смесь любопытства и недоверия. Оглядываясь назад, я понимаю, каким странным мог показаться мой поступок как моей семье, так и родным Томаса. Однако меня опьянили картины бескрайнего леса, простирающегося до самого горизонта, которые Томас породил в моем воображении. Я чувствовала уверенность в себе, к тому же не сомневалась в том, что никакого будущего в Сен-Приме у меня нет, ну или по крайней мере там ничего не изменится и мысль об этом была для меня невыносима. Да ведь и впрямь нашей скромной фанерной хибарки давно уже нет. Дядя с тетей покоятся на маленьком деревенском кладбище, но коровы все еще пасутся на их бывших полях, и каждое утро и вечер кто-то выводит их и заводит обратно.
Какой могла бы быть моя жизнь, не случись так, что юный охотник с раскосыми глазами однажды проплыл мимо, следя за полетом казарок? p
Начало
Это не река. Вот Ля Шас, что змеей обвивает поросшие травами склоны, да. А Перибонка это путь, прорытый великанами прямо в скале. Сама природа, неукрощенная и пышная, распахнула передо мной горизонт.
Меня забавляло слушать эхо собственного голоса, теряющееся где-то высоко в горах. Томас поглядывал на меня с улыбкой, ни разу не нарушив ритмичные движения весел.
Он уже описал мне тот мир и вот теперь я открывала его для себя, с любопытством осматриваясь по сторонам. Пряный аромат елей, глубокая синева речных вод, палящее солнце, свежий ветер с горных вершин, шелест каноэ, плывущего по воде.
После поездки в Пуэнт-Блё мои дядя с тетей уже не возражали против нашего союза, пусть даже мне и было всего пятнадцать. В конце концов, ведь и Томасу не больше восемнадцати. Нас поженили простой церемонией в маленькой часовне Пуэнт-Блё. На мне было белое платье, а он облачился в серый костюм, придававший ему сходство с нотариусом. Это был счастливый день.
Когда мы остались наедине, я почувствовала, как сильно забилось сердце у него в груди, и понимание того, что оно так разволновалось из-за меня, как будто опьянило меня. Он уложил меня на ковер из еловых игл, которыми была усыпана его палатка, и этот лесной аромат навсегда остался во мне как память о нем. Его губы на моей коже, его пальцы, осторожно гладившие мою нагую плоть, его крепкие объятия, лихорадочные и неловкие движения наших тел на фоне доносившегося до нас плеска волн, докатывавшихся до наших ног, чтобы там умереть, и баюкавших ночь.
Я заставила Томаса перевернуться и крепко сжала его бедра ногами. В его взгляде промелькнуло легкое беспокойство. Вот так же перевернулась и его жизнь. Но голова закружилась у нас обоих ибо я не могла представить себе, чтобы мужчина отдавал себя с той же искренностью, на какую была готова я. Но в тот миг, когда все его существо вздрогнуло под моим телом, ничто не казалось мне более естественным.
Томас пообещал мне, что я никогда не останусь одна. Он сдержал слово пусть даже иногда я и досадую на него за то, что он преподнес мне такой подарок, который потом у меня похитили. Он не мог знать, что придет день, и люди украдут у нас и лес, и все его речки. От всей сокровищницы, в которую он привез меня своими сильными руками, мне остается лишь Пекуаками. Каждое утро я прихожу на эту отмель белого песка, чтобы подумать об этом. Это позволяет мне сохранять в душе частичку живой памяти о Томасе.
Но тогда, в конце лета, мы готовились к зимовке в местах, которые были охотничьими для семьи Симеон. Что касается нашего первого восхождения вдвоем он решил, что мы пустимся в путь через неделю после остальных и догоним их на перевалах. Так мы провели бы наш медовый месяц.
Путешествие и продлилось целый месяц. Обогнув северные границы Пекуаками, надо было дальше следовать по реке. Бывало, что стремнины приходилось преодолевать, толкая лодку длинными деревянными баграми. Но часто мы были вынуждены отступать, останавливаться, выволакивать скарб и носить его на своих спинах через лес.
По утрам мы снова спускали каноэ на воду и гребли целый день до самых сумерек пока не наступало время ставить палатку на ночлег. Томас заранее знал, в каких местах надо будет разбивать лагерь, он изучил этот путь наизусть, и это восхищало меня ведь, несмотря на юный возраст, он так много знал и умел. А мне понадобились годы, чтобы научиться бродить по лесу и не заблудиться.
Перибонка
В это первое путешествие мы взяли с собой только самое необходимое. Но все равно набралось много скарба. Лямки от сумок больно врезались в кожу, но если даже при подъеме на скалы мне не хватало такой уверенности в себе, которая была у Томаса, я никогда ни на что не жаловалась.
Одним из самых изнурительных испытаний для меня оказалось ходить целый день. Надо было карабкаться на гору, всю заросшую кустарниками, по тропке, проложенной целыми поколениями охотников. Я шла за размеренным шагом Томаса. Глаза щипало от пота, в рот набивалась соль, но я ни за что не попросила бы его взять на себя часть моей поклажи.